— Завтрак, ваше сиятельство, — та же сестра милосердия поставила передо мной поднос. Белый хлеб, масло, даже яйцо всмятку. Я посмотрел в соседние палаты — там давали лишь черствые сухари и мутный чай без сахара.
— Почему такие отличия в пайках? — спросил я.
Сестра смутилась:
— Приказ доктора Смирнова. Усиленный офицерский паёк. Вы должны быстро оправиться и выдвинуться обратно на фронт. Смирнов заявил, что в тылу достаточно новых солдат, чтобы заменить их на фронте новыми.
— Относите кому нужнее. Я не столь голоден.
Капитан хохотнул рядом:
— Благородно, князь, но полностью бесполезно. Здесь есть свои порядки, которые менять не собираются.
Его слова подтвердились, когда я решил осмотреть госпиталь. Солдатские палаты представляли собой кошмар — переполненные койки, грязные бинты, запах гниющей плоти. В углу одной из палат лежал молодой солдат, его лицо было покрыто странными язвами.
— Газовая атака под Кёнигсбергом, — пояснил санитар. — Третьи сутки в бреду. Говорят, что боль от их веществ адская. Кто-то лёгкие выплёвывает, другие без глаз остаются, а вот этот — бредить начинает. Не знаю, чего они там намешивают.
— Противогазы уже два года производят под Ригой. Почему их на фронте нет?
— Вы меня об этом спрашиваете? — мужчина указал на больных. — Вот это моя зона ответственности, а что происходит на линии фронта — ответственность интендантов.
Я наклонился к нему. Солдат внезапно открыл глаза и схватил меня за руку:
— Ваше… сиятельство… они… знают…
Его рука внезапно обмякла. Санитар поспешно натянул простыню на лицо умершего.
— Что он хотел сказать? — спросил я.
— Бредил, ваше сиятельство. У них все в бреду перед концом.
Но в его глазах я прочитал нечто иное. Страх.
Возвращаясь в свою палату, я случайно оказался у дверей кабинета главного врача. Из-за двери доносились голоса:
«…партия должна быть доставлена до пятницы…», «…губернатор уже дал согласие…», «…немцы платят золотом…»
Я замер. В этот момент дверь резко распахнулась, и я оказался лицом к лицу с высоким мужчиной в белоснежном халате.
— А, князь Ермаков! — его голос звучал неестественно бодро. — Я как раз собирался вас навестить. Доктор Смирнов, к вашим услугам.
Его рукопожатие было влажным и холодным, как у мертвеца. А глаза… Глаза не улыбались. Такие глаза я видел у опытных рыночных дельцов или глав крупнейших концернов и компаний, умеющих делать серьёзную прибыль. Они могли выглядеть как самые обычные люди, но вот глаза всегда их выдавали. Слишком уж холодные и пугающие.
Ночь в госпитале выдалась беспокойной. Я лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к странным звукам, доносящимся из подвала. Металлический скрежет, приглушенные шаги, иногда — сдавленные стоны. Капитан Арсеньев, мой сосед по палате, спал беспокойно, бормоча что-то о «проклятых гаубицах».
Я осторожно поднялся с койки, чувствуя, как боль в плече отзывается резким уколом. Оделся в темноте, стараясь не разбудить других. В кармане лежал револьвер — украшенный драгоценными накладками «Наган» — подарок Сретенского. Холод металла успокаивал.
Коридор госпиталя был пуст, лишь где-то вдалеке мерцал одинокий фонарь. Я шел на ощупь, пока не нашел узкую лестницу, ведущую вниз. Каменные ступени были скользкими от сырости, воздух с каждым шагом становился гуще, пропитанным запахом плесени и чего-то химического.
Подвал оказался лабиринтом. В полумраке я различал ряды бочек, запертые шкафы, ящики с маркировкой «Медицинские принадлежности». Но что-то было не так. На некоторых ящиках красовались аккуратные немецкие надписи: «Vorsicht — Äther».
— Кто здесь?
Голос заставил меня вздрогнуть. Из-за угла вышел санитар — тот самый, желтолицый, что встречал меня в первый день. В руках он держал фонарь, свет которого выхватывал из темноты странную картину: десятки бутылей с прозрачной жидкостью, аккуратно упакованные в солому.
— Ваше сиятельство… вам не следовало сюда спускаться…
Я наставил на него револьвер.
— Объясни. Что это?
Санитар заерзал, его глаза бегали по сторонам.
— Лекарства… для госпиталя…
— С немецкими этикетками?
Внезапно где-то хлопнула дверь. Послышались шаги. Санитар побледнел.
— Уходите, князь. Пока живы.
Он рванулся в сторону, опрокинув бочку. По полу разлилась резко пахнущая жидкость. Я едва успел отпрыгнуть — эфир. Чистый медицинский эфир, которого не хватало в операционных.
Шаги приближались. Я прижался к стене, чувствуя, как сердце колотится в груди. Где-то рядом раздался скрип металла — кто-то открывал тяжелую дверь.
— Где он? — прозвучал знакомый голос. Доктор Смирнов.
— Должен быть здесь. Санитар видел.
Я затаил дыхание. В щель между ящиками увидел фигуру Смирнова — он стоял в окружении двух мужчин в штатском. У одного в руках был кожаный портфель, туго набитый бумагами.
— Партия готова к отправке. Немцы ждут у границы.
— А князь?
— Разберемся. Как с тем пленным.
Ледяная волна прокатилась по спине. Они убили пленного офицера. Убили, потому что он что-то знал.
Я осторожно попятился, но вдруг спина уперлась во что-то твердое.
— Не двигаться, — прошептал чей-то голос за спиной.
Повернув голову, я увидел полковника Мальцева — того самого, что встречал меня на вокзале. В его руке блеснул револьвер.
— Тихо, князь. Идите за мной.
Мы проскользнули в боковой коридор, затем — в узкую каменную щель, скрытую за стеллажами. Мальцев провел меня по лабиринту подземных ходов, пока мы не оказались в маленькой комнатке, освещенной единственной керосиновой лампой.
На столе лежали бумаги. Карты. Фотографии.
— Вы наткнулись на большой заговор, князь, — Мальцев бросил на стол папку с гербом военной контрразведки. — Смирнов и его люди поставляют немцам не только лекарства. Они передают сведения о передвижениях войск.
Я листал документы, с трудом веря своим глазам. Здесь были списки, отчеты, даже чертежи новых укреплений.
— Почему вы ничего не предприняли?
Мальцев усмехнулся.
— Ждали вас, князь. Человека с фронта, которому можно доверять.
Снаружи вдруг раздались крики. Где-то бежали люди, хлопали двери.
— Они знают, что вы здесь, — Мальцев протянул мне второй револьвер. — Выбор за вами. Бежать или помочь нам закрыть эту яму.
Я взвесил оружие в руке. Плечо ныло, но ясность мысли вернулась.
— Я остаюсь.
Мальцев кивнул.
— Тогда слушайте внимательно. У нас есть один час, чтобы собрать доказательства. После этого прибудет отряд жандармов.
Он развернул план госпиталя, ткнув пальцем в несколько точек.
— Здесь хранятся документы. Здесь — лекарства. А здесь… — его палец остановился на дальнем углу подвала, — здесь они держат свидетелей. Если они еще живы.
Я глубоко вдохнул.
— Пошли.
Подземелье госпиталя оказалось настоящим лабиринтом. Мы шли, прижимаясь к сырым каменным стенам, каждый шаг отдавался эхом в низких сводчатых коридорах. Фонарь в моей руке бросал неровные блики на кирпичную кладку, выстроенную еще монахами три века назад.
— Тише, — Мальцев резко поднял руку.
Где-то впереди слышались шаги и приглушенные голоса. Я прижался к стене, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Пульс стучал в висках, сливаясь с далеким гулом паровых котлов где-то под нами.
Двое людей в белых халатах пронесли мимо нас носилки, накрытые брезентом. Из-под ткани свисала бледная, безжизненная рука.
— Мертвецкая? — прошептал я.
Мальцев устало покачал головой:
— Лаборатория. Они ставят опыты на пленных.
Мы двинулись дальше, пока не уперлись в тяжелую дубовую дверь с железными засовами. За ней слышался слабый стон. Мальцев достал ключ — длинный, старинный, явно не из госпитального набора.
— Готовьтесь, князь. Это не для слабонервных.
Дверь со скрипом открылась. Комната была маленькой, с низким потолком. Вдоль стен стояли клетки — настоящие железные клетки, в каких держат зверей. И в них… люди.
Первый пленник, при виде света, забился в угол, закрывая лицо руками. Его пальцы были искривлены, ногти почернели. Второй лежал неподвижно, лишь глаза следили за нами, полные животного ужаса.
— Боже милостивый…
Я узнал форму. Это были наши. Русские солдаты.
— Они испытывают на них немецкие газы, — сквозь зубы процедил Мальцев. — Смирнов получает за это золото. А губернатор покрывает.
Один из пленных, офицер судя по остаткам мундира, пополз к решетке. Его лицо было покрыто страшными волдырями.
— Ваше… превосходительство… — он хрипел, словно легкие были выжжены изнутри. — Скажите… моей жене… в Саратове…
Я опустился на колени перед клеткой, не в силах сдержать дрожь.
— Как вас зовут, поручик?
— Бестужев… 34-й пехотный… — его рука сжала мою с неожиданной силой. — Они… готовят атаку… Ригу из пушек новыми снарядами обстреляют… газ… новый газ…
За дверью внезапно раздались шаги. Много шагов.
Мальцев резко развернулся:
— Нас нашли. Бежим!
Я рванул решетку клетки, но она не поддавалась. Поручик Бестужев покачал головой:
— Уходите… возьмите это… — он сунул мне смятый листок, исписанный дрожащим почерком. — Формула… противоядия…
Фонарь выскользнул из моих пальцев и разбился. В темноте я видел лишь его глаза — последний огонек жизни в этом аду.
Мы бросились назад по коридору. За спиной раздались крики, потом выстрел. Мальцев дернулся, но продолжал бежать.
— Ранен?
— Пустяк, — он стиснул зубы. — Вот ваш выход. По трубе наверх. Я задержу их.
Я схватил его за рукав:
— Вместе!
Мальцев грубо оттолкнул меня к железной лестнице:
— Я солдат, князь. А вы должны донести это до ставки.
Он развернулся и пошел навстречу преследователям, держа револьвер в каждой руке.
Я полез вверх по скользкой трубе, сжимая в зубах листок Бестужева. Где-то снизу раздались выстрелы — сначала одиночные, потом очередь. Потом тишина. Труба вывела меня в подсобку кухни. Я вывалился в груду мешков с мукой, едва не закричав от боли в плече. Через окно виднелось предрассветное небо. Где-то в городе били колокола — начиналось утреннее богослужение. Я развернул окровавленный листок.