Я вошёл вслед за другом и увидел его отца, читающего за столом какие-то бумаги.
Нужно сказать, что Иван со своим папой на одно лицо. Те же глаза, тот же нос и подбородок. Разве что у друга усов пока нет, да волосам ещё далеко до отцовской седины. А так Ваня — вылитый отец.
— Александр Сергеевич,– вышел из-за стола Ванин папа с улыбкой на лице и с распростёртыми объятьями, словно встретил старого знакомого.– Или к вам теперь обращаться только Ваше Сиятельство?
— Ну что Вы, Ваше Превосходительство,– стушевался я. — Я Ванин друг, так что и обращайтесь ко мне как к сыну.
— Как скажешь, князь. Тогда и ко мне прошу по-свойски,– всё также с улыбкой на губах, жестом руки предложил нам присесть у стола Иван Петрович. — Чем я вам могу помочь, молодые люди?
Усевшись в удобное кресло, я вкратце рассказал о покупке карет и о неудачных попытках приобрести лошадей. Естественно, я умолчал о том, что экипажи достались мне в результате бартерной сделки, поскольку к делу это не имело никакого отношения.
— Князь, а купи у меня шестерик,– неожиданно заявил Ванин папа, после того, как внимательно выслушал меня.
— А как же твой экипаж? — встрепенулся друг.
— Сначала выслушай, а потом вопросы задавай. Ишь, молодёжь. Взяли моду старших перебивать,– зыркнул отец на сына и, как ни в чём ни бывало, улыбнулся мне. — Значится так. Был я на прошлой неделе в гостях у генерал-майора Шишмарёва. Играли по маленькой, а мне карта шла. Ну, я и выиграл у Обрескова экипаж. От кареты я уже избавился, а вот лошадей не знаю куда пристроить.
Ну и семейка. Дети — будущие декабристы. Папаша-картёжник играет с директором Департамента внешней торговли. Чего я ещё не знаю о семействе Пущиных?
— Что за лошади? Сколько лет и почём отдадите? — не задумываясь, выпалил я.
— Если верить Михаилу Александровичу, а ему можно верить, лошадям семь лет. Орловские рысаки. Два гнедых, остальные тёмно-серые,– описал генерал свой карточный выигрыш. — По цене — мне барыш с друга сына брать невместно. Я две тысячи серебром против экипажа Обрескова ставил, стало быть, во столько его и оценим. Полторы тысячи я уже получил, продав его карету. Так что за полтысячи лошадей и отдам. Только есть один момент: Михаил Александрович экипаж вместе с кучером проиграл. Так что, князь, тебе и его придётся забрать, если надумаешь лошадей купить. Мне лишняя дворня ни к чему.
Эх, сколько объявлений я встречал в газетах, где людей продают в нагрузку с чем-то. То колченогий стул отдают вместе с молодым пригожим «вьюношей», то имеется в наличии китайский фарфоровый сервиз вкупе с немолодой кухаркой. Вот и мне выпало купить лошадей с довеском.
— Кучер хоть без изъяна? — уточнил я у Ивана Петровича.
— Вроде руки-ноги в наличии. Зовут Гришкой. Бороду бреет. Лет тридцати. А большего я не знаю, — пожал плечами Ванин отец.– Да я и видел-то его только один раз, когда экипаж к нам в конюшню перегоняли.
Зря он так о кучере. После того, как лошадей перегнали в конюшню на Фонтанке, я пообщался с Григорием на кухне, где его откармливали наши дворовые. Оказалось, что мужик родом с тех мест, где были выведены знаменитые орловские рысаки, а точнее, с одного их хуторов близ села Хреновое Воронежской губернии. Со слов Григория, вся его жизнь была связана с лошадьми, а отец его и сам был коновал, и детям своим знания передал. Можно сказать, мне очень повезло встретить человека, который и экипажем может управлять, и с основами ветеринарии знаком.
— Что ж ты такой худой-то? — поинтересовался я у Гришки, обратив внимание на его впалые щёки.– Тебя в доме Пущиных не кормили, что ли?
— А кто я для них, чтобы меня кормить? — тяжело вздохнул мужик и поскрёб щетину на скуле. — Я и спал-то целую неделю на конюшне рядом с лошадьми. Ладно, хоть одна сердобольная кухарка то хлеб давала, то яичко, а однажды и вовсе полфунта соленого сала пожаловала. А так кашу постную варил из овса да ячменя. Уже сапоги хотел было заложить, да Вы, Ваша Светлость объявились.
На следующий день вся родня насела на меня и потребовала прокатить на новых каретах. Как я мог отказать в такой малости родным?
— Ну что, Григорий Фомич, справишься с выездом? — встретил я у конюшни нового кучера, запрягающего в четырёхместную карету четверик из серых лошадей.
В отличие от вчерашнего, сегодня Гришка был побрит. Да и на вид он был более опрятен, чем накануне. Сапоги надраил, поддёвку от грязи очистил. Даже кушак умудрился постирать.
— Уж не посрамлюсь, Ваша Светлость, — снял Григорий со своей головы картуз и перекрестился.
Честно говоря, я думал, что мы всей семьей покатаемся немного по нашему району, но, как и говорил раньше, Малую Коломну можно за час ползком проползти. В результате на двух экипажах доехали аж до Александро-Невской Лавры и вернулись обратно. Вроде все остались довольны приобретениями, а особенно Лёва.
— Слушай Саша, что я успел сочинить,– примчался ко мне в комнату брат со своей неизменной тетрадью, и начал негромко, но с выражением читать с листа:
У брата новая карета
Не правда ль — чудо хороша!
Сбылись мечтания поэта
Ликуй и радуйся, душа!
Карета — это символ силы
А с нашим гербом на двери
С тобой всегда все будут милы
Что в Петербурге, что в Твери.
Не просто покорить дороги,
И показать другим успех
Карета — только для немногих
Маяк, указывающий вверх.
— Ты, знаешь, Лёвка, ты эти стихи дома не читай, — выслушал я наивный стишок брата, где он брызгал щенячьим восторгом от поездки, кареты и своей гордости столь знаковым приобретением, которым вовсе не зазорно похвастаться перед одноклассниками.
— Почему? — удивился он.
— Думаю, отцу, а может и матушке будет не очень приятно их услышать. Отец может почувствовать себя неудачником и расстроиться, чего я ему никак не желаю, а матушку сейчас лишний раз ни к чему беспокоить. Зачем нам, чтобы она за отца начала переживать? Пусть лучше нам братца здорового родит.
— Александр, а я, когда вырасту, буду таким же как ты, или как наш папа? — спросил у меня Лёва.
Так-то, если ничего не менять, оболтус из него ещё тот вырастет — жуткий мот, картёжник и вообще, человек не приспособленный к жизни. Но при всём том талантлив же, и память у него феноменальная. Любые стихи с первого раза запоминает, и надолго.
— Всё только от тебя зависит, и поверь мне — это не просто слова. Так оно и есть.
— И что мне нужно делать?
— Для начала, не забрасывай наши тренировки и научись содержать в порядке свою комнату и записи. Кстати, как у тебя успехи с магией?
— Пока не очень, — потупился брат.
Понятно. Отвлекла его петербургская жизнь, вот он и забросил своё летнее увлечение.
— Будешь так разбрасываться, никогда ничего не достигнешь,– осуждающе покачал я головой, — Я скоро уеду, а маменька тебя всегда балует.
— Ты научишь меня стрелять из пистолета?
— Научу, если к моему следующему приезду ты не окажешься растрёпой и ленивым толстым неудачником.
— Брат. Я понял. Спасибо, что ты мне это прямо сказал, а не стал юлить, — вполне по-взрослому посмотрел на меня Лев Сергеевич Пушкин.
Бывает, так и случается, когда Император озвучивает решения, которые прошли испытание временем и они были бы приняты по всем правилам, но в моём случае речь идёт про другое.
Мария Фёдоровна то ли мне жёсткий экзамен решила закатить, то ли меня превентивно наградила. Пока я не понял. Жду, когда всё утрясётся, тогда и можно будет судить объективно: что, откуда и куда. А пока — полная неясность, анархия и непонятки!
А как же мне ещё понять вызов в Имперскую канцелярию, где мне предложили подписать документы на приобретение поместья Велье?
Бумаги я забрал, пообещав вернуть, как только их рассмотрю.
К частью, документ не имел отметки о срочности, оттого и я не стал торопится с ответом, отложив своё решение на месяц — другой.
Сделка предстоит крупная и пока не совсем понятная, учитывая статус земель и тех крестьян, что там проживают. Мне, как минимум, не мешает с дедом посоветоваться и все замечания Виктора Ивановича выслушать, после того, как он с бумагами ознакомится.
Если что, то «подарок» мне предлагается выкупить за шесть лет. Довольно жёсткий срок для выкупа, но и сумма невелика. Каждый год я за местную ипотеку должен буду платить сто тысяч, без учёта налогов на землю и души. И если я не сорву платежи, то спустя шесть лет поместье Велье по праву станет моей собственностью и вотчиной. И я бы «за» двумя руками, но меня терзают смутные сомнения. У поместья была целая эстафета хозяев: мажоров и блистательных царедворцев. Люди были при деньгах и при власти, но не один из них даже строительство простенькой усадьбы толком не осилил, споткнувшись на стартовых рубежах.
Такое впечатление, что на Велье словно кто-то проклятие наложил — так не везло его хозяевам.
Ягужинский, Потёмкин-Таврический, Ланской, Куракин — и это я сейчас вовсе не блистательных вельмож перечисляю, а всего лишь тех, кто был в своё время хозяевами поместья Велье.
В полном раздрае чувств и мыслей я отправился домой, а там — картина маслом! Виктор Иванович и Алёна Вадимовна сцепились, не на шутку споря о поэзии, а если точней, то о том, какой ей быть.
Ну, ещё бы. Метод внедрения образов на Лёвке не сработал. Он даже мои подсказки видит по своему и превращает их в совершенно другие стихи. Вот и спорят мои тульпы — то ли оставить страну и народ без «Руслана и Людмилы», надеясь на что-то альтернативное от брата, то ли всё-таки пойти на плагиат, и строгануть параллельное произведение пушкинского оригинала, вполне возможно, опубликовав его за свои кровные.
Вопрос далеко не простой. Для правдорубки Алёны Вадимовны, с её ещё советским восприятием и воспитанием, всё вроде бы просто и бескомпромиссно понятно — Пушкин «наше всё». Зато в изложении Виктора Ивановича это всё выглядело далеко не так однозначно. Были и другие поэты, и их было немало. Даже Пушкин, в свои лучшие годы, не всегда оказывался звездой первой величины в той же поэзии, не говоря уж о прозе. Конкуренцию в поэзии ему составляли Кукольник, Кольцов, Булгарин, Комаров, Хмельницкий и тот же Дельвиг, как и ещё десятки других поэтов, включая Тургенева и Тютчева, а Пётр Ершов вполне успешно против