Руку мне тотчас же обожгло, красная метка проступила из-под кожи — то самое проклятие, о котором мне рассказывал Ибрагим. Не сойдет до тех пор, пока мой долг не будет выплачен, подсказывал мне призванный интерфейс — должен же я знать, чем меня «наградили». Глянул владыке бесов в глаза, но в них ничего не отражалось, кроме дикой, неизбывной усталости.
От него исходила плотная аура опасности. Он всем своим видом давал понять, чтобы я даже не пытался прочитать его. Или попытался, но тогда он сочтет это нападением и точно забудет обо всех законах адского гостеприимства.
Биска, сказал он, проводит меня.
Она и проводила в кабинет Егоровны. Уверен, из нее и Сатаны точно бы получилась сладкая парочка. Если он и в самом деле не сидит у нее в служках — каково это, держать самого повелителя демонов за яйки? Я пообещал, что узнаю о том как-нибудь в следующий раз.
Егоровна как будто разом поубавила в опасности, когда я вышел из адских врат. Бисю будто языком слизало — вместе с нами на выход она не пошла, сославшись на то, что ей нельзя. Интересно, что было бы, если бы я ей приказал? Впрочем, не важно.
Я положил перед старухой на стол подписанный самим Сатаной лист бумаги, она взяла его. Я смотрел на нее с улыбкой, ожидая, что сделает дальше. Порвет? Скомкает, швырнет в мусорную корзину? Подпалит каким-нибудь чародейским фокусом?
Вместо этого она источала неверие, то и дело бросая взгляды куда-то в угол. Глянул туда же, и показалось, что вижу женственные очертания Биси. Интересно, что она говорит? Оправдывается? Плачет? Я не сомневался в ее актерском таланте и хитрости, впрочем, как и в способности Егоровны раскусить ее на раз-два.
Майя была как будто все еще не в себе. Пришла в себя, но молчала. Я чуял, что ее поедом едят сотни, если не тысячи вопросов, но она не решается озвучить их здесь, в стенах инквизаторской библиотеки.
— Печать. Вот сюда, — улыбаясь, указал старухе под самую чертову закорючку.
Она одарила меня полным ненависти взглядом — явно ожидала увидеть меня совсем в другом качестве. Побитым, измученным и уставшим, не прошедшим даже на демонический порог, не то что подтвердившим свое родовое право. Ожидала, что возьмет под свое крыло, а я стану ее любимой лабораторной крысой.
Одернул себя, едва удержавшись, чтобы не высказать ей все здесь и прямо в лицо. Нельзя, чтобы Майка услышала то, чего ей не стоит — и это только во-первых. Я, конечно, крут и силен, а внутри меня теперь есть еще и демонические силы, но готов положить жопу на отсечение, что Василиска таит в себе кое-что покруче этого. Лучше не дразнить старуху лишний раз. Вот поднаберу на пару десятков уровней побольше, тогда и можно будет указать ей место в моей прислуге.
Она шлепнула здоровенной штукой по столу: испещренный рунами круг на листе разве что не вспыхнул огнем. Я аккуратно принял бумагу из ее рук, сложил и понял, что мне некуда ее спрятать — у меня не было даже рубахи, а штаны — ну штаны с карманами, кажется, либо не в моде, либо еще не придумали. Протянул документ девчонке — ей-то я уж точно мог доверять.
Мы уходили не попрощавшись, оставшись каждый при своих тайнах. Егоровна опустилась за свой стол, сложив руки замком. Сколько непотребных слов вертелось на ее языке, мог только гадать. Я же даже не обмолвился о том, что там, в вонючей адской дыре, где принимал меня Сатана, мне на руке оставили печать. Под кожей было не видно, но стоило призвать на помощь ясночтение, как оно показывало мой новый изъян.
Мы вышли из кабинета главной в этой инквизатории будто сами не свои. Мне страшно не хватало одежды, я чуял, как один за другим ко мне липнут взгляды. Те, кто при нашем входе разглядывал Майю, теребя свежую рану бестолковым любопытством, теперь смотрели только на меня. На мою рану на руке, на царапины живота, на оголенный торс. Девчонки-инквизатории не отрывали от меня взглядов, и теперь настало время дочери Тармаевых закрыть меня собой.
Во мне тогда говорило благородство.
В ней сейчас говорила ревность.
Она была горяча, будто сам огонь.
Едва мы выскочили прочь из библиотеки, она схватила меня за руку — куда только девалась ее стеснительность? На лице — полная счастья улыбка, в кулачке зажата сдернутая с груди та самая треклятая монета. Сказать ей, что она неправильно поклялась на ней или не говорить?
Я решил, что лучше последнее.
Петербург встречал нас солнечным, тихим днем. Я любовался им по-новому — нечто царапало мне глаз и не давало покоя. Впрочем, Майя была сейчас для меня куда важнее.
Она молчала, но дарила красоту своих улыбок. Все внутри нее так и кричало, что мы справились, все хорошо, мы живы!
Первым делом затащила меня в какой-то магазин. Хмырь с мерилом и классом портного скакал вокруг меня с метром. Ему важно было все — обхват талии, обхват плеч…
Словно запоздало я вспомнил об одной из своих главных проблем и намекнул мастеру, что у меня совсем нет денег, но он лишь ответил, что мне об этом не пристало беспокоиться.
Майка рассматривала меня, словно дивную, красивую игрушку. В душе маленькой стесняши пробуждалась необузданная кошка, желающая быть — хоть чьей-нибудь. Ее зеленые глаза были прикованы только ко мне, и черт бы меня побрал, если мне это ни капельки не льстило!
Мастер вынес новую рубаху взамен утраченной, она пришлась мне впору. Вместе с ними он вынес и штаны, к большому разочарованию Майи велев укрыться за ширмой — ей-то наверняка хотелось увидеть меня без всего. Старая моя одежка если и не обратилась в клочья, то несла на себе красные отпечатки адской грязи и годна была разве что на половые тряпки.
— Домой? — спросила она у меня на выходе, а в ее голосе я расслышал что-то похожее на грусть. Вспомнил, что для того чтобы пойти сюда, ей пришлось солгать тем, кого она знает. И наверняка по возвращении ее не ждет ничего хорошего. Кто знает, сколько дней мы пробыли в той дыре? Волнение кольнуло иглой — не пора ли уже быть на пороге того самого офицерского корпуса со своей бумазеей в зубах?
Не отвечая ей, поймал за шкирку мальчишку-газетчика — тот только ойкнул и затих, остановив свою кричалку на полуслове. Бросил взгляд на выпуск газеты в его руках, облегченно выдохнул — мы пробыли там от силы день.
— Знаешь, ты мог бы у него просто спросить… — словно осуждая, заметила Мая.
— Мог бы, но так надежней. Знаешь, к черту дом. К черту Кондратьича. Пойдем куда-нибудь? Куда ты хочешь?
Она замялась, прежде чем ответить. Как будто ответ таился не в том, куда она хочет, а чего именно хочет. Я понял ее молчание по-своему, взял за руку — щеки девчонки резко стали пунцовыми. Она не вырывалась, не пыталась скинуть мою ладонь. Развивая успех, второй рукой обнял ее за талию, ладонь неспешно, но скользнула к округлым, прятавшимся за толстой тканью платья и брюк бедрам.
Я прижал ее к себе, будто маленькую девочку. Сначала неспешно, будто утонув в неуверенности, что происходящее — правда, она ответила на объятия, обхватила меня за плечи.
От нее пахло дикой, неукрощенной женщиной. Все, чего ей хотелось, было написано в глазах. Не говоря ни слова, я потащил ее за собой — точно так же, как она меня парой минут назад.
Доходный дом, выросший перед нами, был куда опрятнее того, в котором мы ютились с Ибрагимом. Хозяин — толстый и дородный — брал дорого, то и дело расчесывал усы, но, признав в Майе дочь Тармаевых, немного сбавил обороты и скинул цену.
Я обещал заплатить позже — за день и тройную цену. От таких предложений в Петербурге не отказываются.
Уверенность в том, что сейчас случится, с каждым мгновением таяло в Майе. С каждой ступенькой она будто боялась будущего, боялась своих желаний. Благовоспитанность кричала ей, что так нельзя, ей не стоит. Не надо…
Но все девичье говорило об обратном.
Я подхватил ее на руки, не давая опомниться. Почему-то вспомнились свадьбы, где жених тащит невесту на руках.
Дверь, будто нам обоим назло, не желала поддаваться, открылась не сразу и, словно заведомо осуждая, что будет дальше, старчески и противно заскрипела.
Майя поправила волосы, встав у самой кровати. Я сразу понял, что у нее еще никогда не было мужчины. Тут требовалась рука не мальчика, но мужа. Осторожно коснулся ее талии — девчонка вздрогнула, будто ее пронзило током. Второй ладонью гладил ее по спине и волосам, словно ребенка.
Ей хотелось быть маленькой девочкой в моих руках. Шнурок платья норовил завязаться в треклятый мешающий узел, но все же уступил моему осторожному напору — ненужной тряпкой она спало с ее плеч к ногам. Майя впилась в меня губами, даря один поцелуй за другим — неумело, по-телячьему, почти по-детски.
Я простил ей наивность. Закончив с поцелуями, она села на кровать, потянувшись к застежкам лифа. Отодвигаясь к спинке кровати, позволила мне подцепить ее трусики — те самые, с кружевами и в полоску. Они снялись легко, будто сами давно желали оставить тело хозяйки.
Я разделся следом. Рубаха, штаны — мне казалось, они лишь сковывают движения, мешают.
У Майи был плоский живот. Приподнятая, красиво округлая, большая грудь. Она словно таила в себе вызов.
Я припал к девушке губами, даря первые ласки. Еще ни разу не испытывавшая ничего подобного Майя вдруг охнула, зажмурилась от накатившей сладкой истомы.
Вместе, заключив друг дружку в объятия, мы повалились на кровать. Та протестующее заскрипела под нашим весом.
Майя была осторожна во всем. Легко касалась меня руками, медленно выгибала спину и подавалась навстречу, явно слабо представляя себе, как все происходит на самом деле. Каждый ее взгляд насчет меня как будто спрашивал разрешения, будто вопрошал — я правильно делаю? Надо вот так?
Я действовал очень нежно. Она вздрагивала всякий раз, будто боясь боли, но я погладил ее по волосам, едва коснулся шеи, шепнул, что все будет хорошо. И Майя расслабилась. Слабо выдохнула и выгнулась дугой, чтобы отдаться целиком и полностью на милость моему опыту.