Голыми руками.
Насмешка демона превратилась в детский плач — он ревел горько и самозабвенно, провожая остатки своей жалкой жизни в каждой слезинке.
Умирать ему не хотелось, он ведь не настоящий демон. Просто отголоски моей собственной злобы, смешавшиеся с демоническими силами.
Ожившая темная суть.
Его пугало безвременье, приводило в ужас небытие. Он мечтал вернуться мне в голову — все это время, что был с Витой. В родной дом.
А когда его отвергли, просто жаждал показать, чего же я лишился.
Я покачал головой, прогоняя из себя всякую жалость к этой твари. Ну уж нет, ему не удастся задурить меня сладкими речами. Он не пытался вернуться — мечтал убить. Расплющить, раздавить, растереть…
Лиллит подошла сзади — она была почти невесома, я не слышал ее шагов. На ней лежала маска нерешительности, она словно до сих пор не верила в то, что случилось. Муня на ее руках ворочался — несчастная кукла носила лишь отголосок жизни. Где-то в плюшево-соломенных потрохах стойко засело желание защищать хозяйку любой ценой.
Я помнил эту любую цену — арсенал Муни приводил в восторг. И тем, сколько отжирал маны за каждое использование, и методами…
Пепельноволосая девчонка хотела помочь, но я мягко отстранил ее прочь, шепнул Биске, чтобы слезала с меня ко всем чертям и увела девчонку прочь.
Она еще ребенок — может быть, тело уже и разменяло второй десяток, но мышление, хрупкость, пластичность психики…
Не заполучить бы потом в подопечные кровавую маньячку.
— Ты дурак, Федя. Ты ничтожество, ты ноль. — Вита шипела, словно змея. Истратив все, что у нее было, сейчас она отдавала саму себя на откуп последнему, что осталось.
Словам.
Выход был недалеко — куда вели эти туннели? Биска утверждала, что в заброшенную и закрытую инквизаториями ветку метро.
Так и представлялось, что как только у меня хватит сил дотащить наши тушки до поверхности и попасться им на глаза, они притащат меня к Егоровне.
Вот уж старуха повеселится на славу. В мысли вклинивалась неприятная, мерзкая догадка — стоит только явиться перед ее очами, как меня объявят без вести пропавшим.
Где-то там, наверху Майка и остальные. Хотелось верить, что они успели, старик жив. Сидят, заваривают чай, ждут меня…
— Ты ничто, — продолжила свою тираду Вита. Я посмотрел ей в глаза, подавил желание отвесить крепкую затрещину — уже ни к чему.
— Я ничто, — кивнул ей в ответ.
— От кого и от чего ты убежал сегодня? От судьбы? От прошлого?
Я не спорил — просто мне думалось, что единственной беглянкой передо мной была лишь она.
Биска не спешила исполнять приказ, Лиллит стояла там же, где и была.
— Давай помогу. — Она, наконец, пересилила саму себя, решившись на поступок.
Я закусил губу — вместе с ней мы работали в унисон. Вспомнилось, как ножницами вспарывали все связующие нити между моей темной сутью и Витой. Как сплетались воедино наши общие струны.
В только что завершившемся бою мы стали единым целым.
Сразу стало понятно, о чем тогда говорил Николаевич. Если собрать около себя целую армию кровнорожденных подопечных, можно низвергать в пекло целые армии.
Мне казалось, что инфантер-генерал и в самом деле мог.
Я моргнул, призывая себе на помощь зрение кукольника — тянуть больше не было смысла.
Мир глазами Виты вновь открылся передо мной. Странно, еще несколько часов назад я дивился, как при слепых глазах она может видеть? Как узнала, кто я таков? А сейчас все лежало как на ладони.
Мои привязанности голубыми потоками утекали куда-то во мрак. Дрожали, словно пламя свечи на ветру, норовили раствориться, и в тот же миг крепли заново. Розовый комок влюбленности — а как бы это назвали вы? — спешил вырисовывать очертания родных, милых лиц. Майка, Алиска, Славя…
Катькино лицо мелькало редко.
С Витой было иначе. Ее жизнь скуксилась до мелочных, крохотных эмоций. Словно злостный агроном, не терпящий на одной грядке с помидорами сорняки, она отсекала от себя любовь, надежду и веру. Зато всеми силами подпитывала огромного, разросшегося до чудовищного, паука ненависти.
Он опутал ее паутиной с ног до головы, управляя не каждым движением, но действием. Словно скоморох с тысячей масок, он представал ей то в обличии радости, то приятных воспоминаний, всякий раз не забывая подлить яда.
Неудивительно, что она жаждала отыграться на других — лишь чужая беспомощность потворствует ненависти…
Кукловод не видит самого себя, еще недавно говорила она мне. Или видит лишь отголоски того, что его окружает. А в других людях полно всякого.
Обрушь несущую стену, и…
Ее стеной был паук. Он пялился на меня буркалами глаз, словно разбирая — могу я стать его следующей жертвой или нет?
— Хочешь на поверхность?
Я спросил, сам не зная зачем. Будто в самом деле сейчас закину ее тело себе на спину и побреду вместе с ней под солнцем.
Пусть уж умрет хотя бы под ним.
Паук зашевелился — ему не нравились мои предложения. Как будто где-то внутри Виты они пробуждали нечто давно утраченное.
Он тут же дернул несчастную за нужные нити. Легкое сомнение сгинуло с лица Виты, сменившись надменной ухмылкой.
— Ты хочешь меня задобрить? Жалко стало, правда? Какая же ты скотина, Рысев. Ты, твой папенька, весь твой проклятый род…
Она словно черпала нечистоты из бесконечного источника. Паук обиды, давно оседлавший все мысли несчастной, поглядывал на меня с предвкушением. Не он, так его зачатки, говорил восьмиглазый взгляд, вот-вот зародятся в твоей душе.
И вот уж тогда…
— Жаждешь, чтобы, даже издохнув, я купалась в тех же надеждах, что когда-то дарил мне он? Чтобы, когда смерть придет, попросту уйти, бросив меня, как бросил он?
Она безвольно, расслабившись, откинулась на спину, захохотала.
— Перед глазами меркнет. Снова не вижу. А теперь… теперь даже не чувствую, — словно напоследок, пожаловалась она.
Я старался хранить равнодушие на лице. Вспарывал грязную, теневую паутину, словно ножом.
Паук заворочался, зашипел, угрожая укусить, словно был живым. Я продолжал, не обращая на него никакого внимания.
Моего внутреннего демона я отсек от нее сразу же. Он дернулся, будто в новой надежде уйти.
От былого величия осталась лишь капля. Что-то выжгло огнем, что-то удалось отрезать нам с Лиллит. От несчастного остались жалкие ошметки, которые он силился спасти.
Нэя оказалась быстрее, чем я думал. Словно кошка, притаившаяся в засаде, она набросилась на него. Некогда могучий вой обратился едва ли не в мышиный писк. Словно желая во всем подражать своей создательнице, не ведая жалости, она стиснула его промеж крохотных ладошек, перетирая в ничто.
Лежащая передо мной Вита тяжело дышала, сопровождая каждый вдох предсмертным хрипом. Ясночтение было неумолимо — на мой немой вопрос оно ответило, что здесь будут беспомощны даже ангелы.
Мы слишком многое сломали в ней, чтобы она могла вот так запросто взять и выжить.
Первая мысль, тянущаяся через все наше противостояние, зло потрясала кулаками и требовала расправы за…
За что-то.
Я пытался откопать в себе хоть одну причину прикончить Виту и никак не мог ее отыскать. Сюда сунулся сам, за ней в погоню потащился сам. Словно парад никому не нужных приключений.
Или нужных, но только одному.
Сомнения седлали коней — им было на что обрушить всю мощь своих доводов.
И спорить я с ними не спешил. Снова посмотрел на Виту, словно в надежде зацепиться за несущественную, незаметную на первый взгляд, но важную деталь.
Здравый смысл противился — так ли, в самом деле, нужно искать доказательства очевидного. Важно ли?
Мне было важно.
Я облизнул высохшие губы — это уже начало входить в дурную привычку. Паук, еще недавно такой грозный, сжался, боясь сдвинуться с места. Может ли обида испытывать страх? А может ли ненависть познать счастье?
Я не знал, решив оставить столь образные вопросы на растерзание Дельвигу. Но одно знал точно — то, что увижу под этой черной тушей.
Знал, но отчаянно надеялся, что догадки ложны, а совпадения, пусть даже размером с Марианскую впадину, хоть изредка, но случаются.
Не случаются.
Паук вздрогнул, когда я отчекрыжил последние связующие его и Виту нити. Обида, которую она тащила из год в год, наконец, выпустила ее из своих загребущих лап. Из груди девчонки вырвался вздох праведницы, очистившийся от греха.
— Стой, — велел я. Лиллит вздрогнула, подумав, что мой приказ касается ее. Кого ж еще, других-то она здесь попросту не видела…
Я медленно встал с колен, разворачиваясь на одних лишь носках ботинок.
У Биски в этой мгле золотом горели глаза. Опасно раскачивался из стороны в сторону красный хвост. Делившая со мной изо дня в день ложе демоница сменилась на кого-то другую.
Мрачную, нехорошую, злую.
Былую игривость она спрятала где-то глубоко в себе, едва поняла, что обман вскрылся.
Он не мог не вскрыться.
Красная нить тянулась от Виты прямиком к рукам дьяволицы.
Демоница пахла предательством и планами.
Мне надеялось, что она попробует объясниться. Нас вместе тащило от одной беды к другой, должно же было у нее где-то внутри екнуть?
Не екнуло.
Теперь она пыталась подражать равнодушию и крайне в этом преуспела.
— Когда ты догадался?
— Ты появилась раньше, чем успел треснуть красный камень.
Она обходила меня по часовой стрелке, будто в самом деле собираясь напасть. Я же знал, что она не посмеет. Это будет последним мостом, который она сожжет.
— С кем ты… говоришь?
Лиллит не понимала. Пепельноволосая девчонка вертела носиком, пытаясь учуять незримую собеседницу. Врожденный дар помогал ей увидеть лишь скопление чего-то с чем-то. Нечто неясное — откуда ей знать, как тут и что? Она ведь только сегодня впервые поняла, как следует смотреть на этот мир через призму умений.
Я не спешил отвечать девчонке, лишь успокаивающе поднял руку, словно давая понять, что не в конец обезумел.