й хитрец готовит какую-нибудь ловушку? Да нет, куда ещё больше, и так он, Ходо, со своим войском в ловушке. Выходит, стоит поверить князю, тем более что у него нет иного выхода.
— Я готов поклясться на мече перед главным богом нашим Тором, что не нарушу слова своего и буду вечно хранить мир между саксами и бодричами, — твёрдо проговорил он.
— Вот и замечательно. Я тоже поклянусь нашим главным богом Перуном. Тогда наши народы будут спокойны за своё будущее, им не придётся рисковать жизнью в непрерывных кровопролитных войнах. Скажи кениг, а есть у тебя сыновья?
— Да, трое. Двое малолетних сейчас дома, с матерью, а третий со мной.
— Много ли ему лет?
— Десять недавно исполнилось.
— Вот и моему старшему внуку тоже десять лет стукнуло, а он уже потерял отца.
Гостомысл надолго задумался, закрыв глаза. Ходо уже подумал, что он уснул, что нередко бывает со старыми людьми, но вдруг князь открыл глаза и светлыми глазами посмотрел ему в лицо.
— А скажи-ка, кениг, — проговорил он помолодевшим голосом, — не договориться ли нам с тобой насчёт того, чтобы твой сын и мой внук в знак нашей дружбы и примирения жили вместе? Да, по очереди, то в твоей столице Падеборне, то в центре бодричей Рерике. Выросли бы друзьями и против друг друга никогда бы не начали войны. Это было бы покрепче всякой торжественной клятвы.
Ходо некоторое время подумав, ответил:
— Я согласен, князь. Хоть и немного живу на белом свете, но так же, как и ты, ненавижу войну и ради мира готов пойти на любые условия.
— Вот и хорошо, вот и сладились, — удовлетворённо проговорил Гостомысл. — Будем готовиться к торжественному обряду.
III
Гудело и волновалось народное вече столицы бодричей города Рерика. Присутствовали одни мужчины, при оружии. Большинство пришло прямо с крепостных стен, их лица ещё дышали недавними сражениями.
На помост вышел посадник Мечислав, поднял руку, успокаивая присутствующих. Его не слушались, волновались, выкрикивали:
— Почему с германцем замирились?
— Зачем ворогов выпустили?
— Кто запретил расправиться с неприятелем?
Наконец посаднику удалось установить тишину.
— Братья! — сказал он. — Вы знаете, какие беды мы испытали за последние дни. Погиб наш князь Годлав. Представляю вам его старшего сына Рерика, наследника отцовского престола. — Он положил руку на плечо рядом стоявшего Рерика. — Но ему пока десять лет, рано ещё ему княжить. Поэтому прошу народное вече утвердить при нём советника и опекуна всем известного старшину рода Дражко!
— А сколько он будет опекать Рерика? — выкрикнул кто-то.
— Согласно славянским обычаям до восемнадцати лет. В этом возрасте юноша идёт на службу и на войну, вступает во владение имением родителей. Стало быть, и Рерик станет считаться нашим князем с восемнадцати лет. А до этого по всем важным вопросам вам следует обращаться к Дражко. Дражко, поклонись обществу. Теперь ты ему будешь служить верой и правдой. Поклянись в этом.
Дражко выступил вперёд, приложил руку к сердцу, произнёс серьёзно и внушительно:
— Клянусь служить народу бодричскому верой и правдой, судить по законам и обычаям нашим русинским.
Толпа одобрительно зашумела:
— Знаем, знаем старейшину… Умный и дельный человек… Из торговых людей, такого не обведёшь, не проведёшь… Надёжный человек…
— А теперь перейдём ко второму вопросу — заключению мира с саксами и данами.
Толпа взорвалась. Люди кричали, орали, потрясая оружием и щитами:
— Не жела-а-а-ем!
— Не хотим мира-а-а-а!
— Добивать надо ворого-о-о-ов!
И тогда на край помоста вышел Гостомысл. При виде седовласого старца, худого и стройного, со строгим лицом, обрамленным длинными волосами и бородой, суровым взглядом из-под нависших бровей, толпа быстро поутихла.
— Братья мои, — негромко произнёс Гостомысл, но его услышали во всех концах площади. — Братья мои, — повторил он, оглядывая всех выпуклыми синими глазами, — не один раз мы сражаемся вместе, не один раз с войском новгородским приходил я на помощь вам, братьям нашим, бодричам. Потому что мы братья с вами по крови, потому что мы когда-то составляли с вами одну страну — Русинию. Наши предки, словене новгородские, вышли из ваших земель и, пройдя большое расстояние по берегу Балтийского моря, поселились возле озера … Ильмень. У нас с вами и язык один, и нравы, и обычаи схожие. И ваши беды и несчастья — это и наши беды и несчастья.
Гостомысл остановился, чтобы передохнуть. На площади — тишина, слышно было даже, как возились голуби на крыше храма бога Перуна.
— Братья мои, — продолжал Гостомысл, — я прожил долгую жизнь и пришёл к одной непреложной истине: мир приносят не громкие победы, а милость и доброта, проявленные в подходящий, соответствующий момент. Такое положение создалось и сейчас. Если мы уничтожим врага, он через несколько лет снова придёт под стены Рерика, чтобы отомстить нам. Но мы решили с герцогом саксов Ходо дать клятву дружбы между нашими народами и свято соблюдать её. Согласны ли вы с нашим решением?
Может, в другое время и побуянила бы толпа жителей столицы, но в присутствии глубокого старца даже самые бойкие люди потупили глаза и склонили головы в знак согласия, а некоторые стали выкрикивать негромко:
— Пусть будет так!
— Согласны мы!
— Мир — это самое хорошее дело.
— Да мы всегда были не против…
Пригласили на помост герцога Ходо. Тот вышел, сдержанный, собранный, всем существом своим чувствуя враждебность и ненависть многотысячной толпы. Жрецы вынесли и поставили на вид изображение Перуна, вырезанное из дерева: глаза у него из драгоценных камней, усы — из золотых волос, в руке держит изогнутую серебряную молнию.
К Перуну подошёл Гостомысл. Став перед главным славянским богом на одно колено, он произнёс громко и отчётливо:
— Клянусь перед тобой, богом грозового неба, насылающего на нас громы и молнии, мчащегося по клубящимся тёмно-лиловым грозовым тучам на огненной колеснице, что никогда не нарушу дружбу с герцогом Ходо и его народом саксов!
Вслед за ним на колени встал Дражко и повторил ту же клятву.
Тогда на край помоста шагнул Ходо, воткнул перед собой прямой и длинный германский меч и произнёс над ним слова клятвы:
— Клянусь богом нашим Тором хранить вечный мир и дружбу с народом бодричей. Да поразит меня своей страшной карой великий Тор, коли нарушу я свою клятву!
Князья и герцог ушли, а народ ещё долго не расходился с площади, обсуждая необычное событие…
С площади Гостомысл прошёл в горницу Умилы. Увидев его, она с тихим стоном бросилась ему на шею и замерла, не в силах сдержать слёз: столько лет не видела родного отца!..
— Ну ладно, ладно, — ласково отстранил он её и сел в кресло. — Показывай своих архаровцев, какие они у тебя выросли?
— Ну Рерика ты уже видел, — подталкивая перед собой старшого, растроганно говорила дочь. — Вырос, и не заметила…
— Соколом растёт, настоящим соколом, оправдывает своё имя. Хорошим князем будет, достойным преемником Годлаву.
Крякнул, спохватившись, что некстати разбередил сердечную рану Умилы, украдкой глянул на неё, увидел, как лихорадочно заблестели у неё глаза, заторопился перевести её внимание на сыновей.
Подозвал Рерика.
— Вот держи меч особой формы, называется саблей. Она длиннее и тоньше меча, легче для руки. Появилась недавно в восточных странах, у кочевников. Очень удобна и действенна в руках конника. Я привёз с собой мастера сабельного боя, останется здесь, пока не научит тебя всем премудростям.
— Спасибо, дед! — Рерик вытащил из ножен стальное полотно сабли, оно ярко сверкнуло в лучах солнца, бившего в окна терема. — Ух, какая красивая! Как ловко легла в руку! Я с ней никогда не расстанусь!
— А что средний, тоже такой же воинственный растёт? — глядя на худенького пятилетнего внука, спросил Гостомысл.
— Годлав назвал его в честь своего отца, воинственного и неукротимого Синеуса, — ответила Умила. — Не знаю, каким вырастет, а пока такой умненький и спокойный мальчик, что не нарадуюсь, никаких забот и хлопот с ним.
— Подойди ко мне, Синеус. Я тебе тоже подарок привёз, лук со стрелами, как раз для твоего возраста. Глаз надо упражнять с детства, только тогда из тебя выйдет меткий стрелок!
Гибкая дуга лука была сделана из разных сортов дерева, выкрашена в яркие цвета, а тетива была крепкой и в то же время мягкой, чтобы не поранить пальцы мальчика. Но Синеус как-то вяло подошёл и взял оружие из рук деда неохотно и даже равнодушно.
— Не любит он военных забав, — пыталась оправдаться мать. — Ему бы играть в тихие игры где-нибудь в углу. Задумчивый он какой-то.
— Ничего, — успокоил её Гостомысл. — Пройдут года, станет настоящим мужчиной. Жизнь заставит. Ну а меньшой-то каким богатырём растёт! Сколько ему — года три, я думаю? Ишь какой бутуз, как налитой сидит и губы надул. Ну-ка иди к деду, прими медовый пряник! Как тебя зовут?
— Трубор, — буркнул карапуз и тотчас вгрызся зубами в протянутое Гостомыслом лакомство.
— Как появился на свет, сразу так громко заорал, будто труба боевая! — растроганно говорила мать. — Ну мы его сразу таким именем и назвали.
— Полководцем ему быть, звучным голосом будет звать за собой воинов в бой! — тотчас определил Гостомысл. — Или посадником выберут, могучим басом всех на площади перекроет!
— Кто его знает, что из него получится, — вздохнула Умила. — Главное, растёт здоровенький, это самое важное. А уж там как боги распорядятся…
— Да, в наше время не знаешь, как сложится судьба у наших сыновей. Думал ли я, что при четырёх сыновьях останусь без наследника…
— Кому же передашь престол, отец?
— Вот думаю. Может, одному из твоих сыновей. Новгородцы признают… должны признать!.. Всё-таки в них течёт моя кровь! Но Рерик провозглашён князем бодричей, а кого-то из этих брать с собой нельзя, слишком малы. Пройдёт годков пяток, соберусь к вам в гости, тогда и решим, кто пойдёт княжить в Новгород — Синеус или Трубор.