Так прошел первый год общения. Знакомство будущих друзей только начиналось. «У нас в это время было, кажется, еще много других интересов», — вспоминал Ф. Ольденбург по окончании университетского курса в письме А. А. Корнилову и Н. В. Харламову от 31 декабря 1885 года. Это были и вечеринки, и большие университетские встречи, это общение «было единственное тогда, кроме науки»{110}.
Значение кружка его члены смогли оценить гораздо позже, по прошествии нескольких лет знакомства и дружбы, совместной студенческой деятельности. С ним будут связаны самые лучшие воспоминания их жизни. Ему они будут обязаны гораздо больше, чем всем лекциям и остальной обстановке студенческой жизни, так как именно он дал столько «непосредственных теплых и радостных чувств» и несравненно много сделал для их развития{111}.
В первый год своего дружеского общения «варшавяне» приняли активное участие в образовании студенческого научно-литературного общества, деятельность в котором дала им навыки общественной работы и совместного достижения общих целей. Учебная обстановка, в которую попали юноши, стала одним из главных факторов, скрепляющих их дружбу.
Студенческое научно-литературное общество являлось едва ли не первой официально разрешенной в университете общественной организацией, ставящей перед собой задачи содействовать реализации научных и культурных запросов студентов, развитию интенсивного юношеского самообразования, расширить основы духовного опыта. Мысль об организации студенческого научно-литературного общества не лишена была политических мотивов. Она возникла в консервативных кругах. Правое студенчество, слабое и распыленное, решило сплотить «благоразумную» и верноподданную часть университетской молодежи для противовеса революционерам. Новое общество призвано было действовать под знаменем аполитичности и научности.
Следует отметить, что в массе студенчества тогда мало было энтузиазма к науке, ее заботили совсем другие вопросы. Скептицизм и равнодушие, апатия и придавленность охватывали широкие круги молодежи. Одни, как позже вспоминал историк Иван Гревс, жили изо дня в день, подчиняясь гнету извне идущей безотрадной полосы жизни: как выйдет, лишь бы полегче удавалось устроение быта. Они хоть и волновались агитацией на сходках, но затем легко охлаждались, вновь погружаясь в состояние неподвижности. Другие — остро ощущали чувство самосохранения в тревожные времена, когда опасно было увлекаться. Третьи — руководствовались карьерными соображениями. Четвертые, меньшинство, — политики на разных ступенях радикализма, — переживали кризис, в котором находилось тогда революционное движение вообще.
«Удручающая атмосфера тяготела над университетом, как, впрочем, и над обществом. Петербургский университет не оскудел выдающимися учеными силами, особенно юридический и естественный факультеты. Но и профессора были угнетены совершавшейся бюрократизациею порядков внутри академической жизни и обволакивавшей ее политической реакцией. Они ощущали себя на пороге утраты самоуправления по уставу 1863 года. Над студентами безгранично властвовал полицейский режим с назначенной инспекцией как органом сыска, при доживавшем век избранном ректоре, представителе ослабевшего совета»{112}.
Итоги «новых веяний» в университетах оказались плачевны. В течение 1881 года студенческие организации, которые получили разрешение, были поставлены под полицейский контроль, а затем большинство их было закрыто{113}. А между тем в реальной действительности продолжали существовать полулегально и конспиративно различные организации учащейся молодежи. «Жизнь гимназистов и студентов того времени (1876–1885), — вспоминал впоследствии В. И. Вернадский, — проходила в «кружках». Она скрывалась в недозволенных формах общения»{114}.
Стеснения коснулись даже работы университетской библиотеки. «Пользование библиотекой для нас, — отмечал В. Вернадский, — очень затруднительно. В верхней библиотеке студент не может застать ни одного сочинения Д. С. Милля, которого в каталогах нет… Многих из сочинений, помещаемых в каталогах, не выдают студентам. Так, мне не выдали сочинение De Salles; «Histoire des races humaines» Paris, 1849, объявив, что оно запрещено цензурой. Каталоги составлены безобразнейшим образом и между 60-м и 77-м годом есть пропуск. Нижняя библиотека и читальня закрыты, но, наконец, их открыли. Но, по новому положению, они были отняты от заведывания студентов и переданы двум назначенным для того чиновникам; кроме лишений студентов этого заведывания, она открыта только от 10 до 3-х часов дня, тогда как в том (имеется в виду 1880 год. — И. К, А. Л.) году была, если не ошибаюсь, от 9 до 4 и от 6 до 10 ч[асов] вечера. В том году, по подписке, собир[аемой] между студентами, выписывались несколько нумеров «Порядка», «Голоса» и пр., теперь эти все газеты, кр[оме] «Голоса», кот[орого] нет, получаются в одном экземпляре — куда делись остальные, неизвестно. Между журналами, выписываемыми в библиотеке, нет, напр[имер], таких, как «Юридический вестник», лучшего нашего юрид[ического] журнала… Иностранных научных журналов нет почти ни одного».
В университете заметно был усилен полицейский и административный надзор. В раздевальной появились отставные солдаты. «Сперва их было всего 2–3, потом стало больше и больше, они появились и наверху в коридорах, и в читальне, и в буфете. Что это за личности, — вспоминал В. И. Вернадский, — мы не знали, нам о них ничего не объявляли, и некоторые считали их за таких же сторожей, другие за педелей[2]. Уже с самого начала происходили с ними столкновения. Первое столкновение произошло в раздевальной, где, как мне рассказали, один студент читал какую-то книгу, «служитель инспекции» подошел к нему и стал рассматривать, что это за книга. Тот прогнал его. Между тем разные столкновения стали происходить все чаще и чаще. То, когда несколько человек соберется и разговаривает, к ним подходит и прислушивается, то даже подходит и требует, чтобы не собиралось человека 3–4 вместе для разговоров и т. д.».
Петербургский университет бурлил. Он напоминал дискуссионный клуб, в котором на сходках дебатировались важнейшие вопросы студенческой жизни: поведение инспектора и сторожей, создания различных корпораций — землячеств, кружков взаимопомощи, самоуправления высшей школы. Взрыв возмущения притеснениями и мелкими придирками вылился в открытое волнение студентов Петербургского университета 27 октября 1881 года. Именно это событие, не освещенное в исторической литературе, подробно описано в небольшой записке, озаглавленной «Университетская история октября 27, 1881 года».
Владимир Вернадский как очевидец происходившего, явно не увлеченный, а скорее — уравновешенный наблюдатель студенческих сходок, показал самый процесс нарастания возмущения студентов. Его записка является ценным документом. Такого рода источники по истории студенчества весьма редки. В ней точно, почти протокольно описан ход конфликта, увлекшего массу учащихся, конфликта, внешне очень далекого от политических событий и развивавшегося на почве, казалось бы, чисто академической жизни. Детально воспроизведены нарастание недовольства студентов, быстрая смена неустойчивых настроений, взрывы эмоциональности, стремление немедленно воздать за несправедливость, «исправить» положение здесь на сходке, во что автор явно не верил. Воспоминания позволяют заглянуть в повседневную жизнь студентов, вынуждавшую их к протестам.
Бесцеремонность инспекции, пытавшейся не только подслушивать горячие юношеские споры и беседы, но и читать их корреспонденцию, заставила студентов обратиться к инспектору с вопросом, что за личности наводнили университет и каковы их обязанности. Тот объяснил, что это обязанность служителей инспекции следить за нравственностью студентов и за тем, чтобы они исполняли правила и пр. Все увеличивавшаяся толпа студентов, человек 70–80, стала требовать ректора. Обстановка накалялась. Настойчивые уговоры разойтись результата не имели. Студенты стали убеждать, что оскорблены поведением инспекции и что все эти истории одинаково касаются всех.
Обстоятельством, подлившим масло в огонь, послужило ознакомление студентов с неизвестными им до этого «Правилами для студентов» и «Инструкцией для инспекции», принятыми еще в 1879 году. Параграфы 8, 9, 10 правил затрагивали фактически честь студентов. В этих параграфах речь шла о кондуитных книгах для студентов, о том, что стипендии могут выдаваться только вполне благонамеренным студентам, о предпочтительности в предоставлении общежитий. После того как студенты ознакомились с содержанием правил, шум еще более усилился. И если первоначально хотели только увольнения в качестве примера прочим только одного педеля, виновника всей катавасии, то затем стали уже требовать изгнания всех педелей и даже раздавались крики: «Долой инспекцию!» Появился ректор Петербургского университета А. Н. Бекетов, заявивший студентам, что никакие сборища не дозволены, и потребовавший разойтись. «Большинство не двигалось… Шум все усиливался». Собравшиеся решили, что 28-го, в среду, в 12 часов они опять соберутся на сходке{115}.
Позиция автора записки В. И. Вернадского в отношении студенческих выступлений вполне созвучна тактике членов «Ольденбургского» кружка. Позднее В. И. Вернадский определил позицию того направления в студенчестве, к которому принадлежали он и его товарищи: «В начале 1880 года наряду с чисто социалистическими настроениями существовали другие течения. Они не отличались от первого своими либеральными и демократическими стремлениями, одинаково с ним сходились на необх