Кое-как разобравшись с делами отца и передав Рождествено-Васькино полностью на попечение младшему брату, Дмитрий Иванович вместе с семьей переехал в Тверь, где в течение 1890–1892 годов занимался земской статистикой. Все это время он не прекращал сотрудничать с Весьегонским и Ярославским земствами, часто находясь в разъездах, бывая и в провинции, и в столицах, в постоянном общении с самыми разными людьми, не скрывая в разговорах с ними своего критического настроения. Весной 1891 года в ходе поездки по Весьегонскому уезду в городе Красный Холм с князем произошел неприятный инцидент. Когда он присутствовал на экзамене в местной школе в качестве гласного училищного совета, местный жандармский унтер-офицер посчитал его встречу с учителями подозрительной сходкой и сделал ему замечание. В августе и сентябре 1891 года Д. И. Шаховскому пришлось дважды встречаться с важными сановниками в Твери и Петербурге и объясняться с ними по поводу своего поведения. Тверской губернатор не нашел ничего предосудительного в действиях князя, а директор Департамента полиции категорически заявил, что дело не представляет какого-либо значения. Но вместе с тем к намерению Шаховского поступить на службу в Министерство народного просвещения чиновник отнесся весьма сдержанно, отметив, что князь доставит министерству много хлопот{193}.
Вероятно, еще с августа 1890 года, как свидетельствуют донесения Ярославского губернского жандармского управления, за Д. И. Шаховским согласно предписанию ярославского губернатора был установлен негласный надзор. Одно из донесений сообщало, «что образ жизни князя Д. И. Шаховского крайне оригинален; носит он русский костюм, проводит время с крестьянами рабочими, с ними же нередко обедает и вообще держит себя с крестьянами как равный им по положению».
Согласно донесению Департамента полиции от 8 мая 1893 года, Д. И. Шаховской устроил народную читальню в одном из сел Ярославской губернии. Жена Дмитрия Ивановича, Анна Николаевна, до выхода замуж была учительницей в одной из народных земских школ в Тверской губернии, где в то время имел постоянное место жительства князь Шаховской, состоя гласным Тверского земства. Анна Николаевна принимала активное участие в просветительской работе. По донесению Департамента полиции от 10 марта 1894 года, она была в нескольких деревнях Курбской волости. Анна Николаевна «выдавала себя за уполномоченную в наблюдении за школами грамотности, просматривала книги учеников, азбуку, часовник, рукописные тетради, заставляла детей читать и писать». В июне 1894 года в усадьбу Нагорное Курбской волости Ярославской губернии, принадлежащую помещику Н. Н. Костылеву, прибыли из Москвы 13 девочек от 9 до 14 лет из московских городских начальных училищ под наблюдением домашней наставницы девицы Елены Егоровны Лопатиной. Из канцелярии попечителя Московского учебного округа пришла бумага ярославскому губернатору о том, чтобы известить Д. И. Шаховского, чтобы он со своей женой не посещал означенных учениц{194}.
Все эти препятствия не остановили Д. И. Шаховского. Наоборот, он думал о расширении сферы своей просветительской работы. В письме от 5 июня 1894 года Наталье Егоровне Вернадской из Михайловского он писал: «…очень важно составить по одному или двум уездам Полтавской губернии обстоятельные планы сети училищ для того, чтобы обученье могло быть всеобщим… Неужели нет возможности сдвинуть Полтавское губернское земство с этой слишком равнодушной по отношению к школьному делу позиции? Постарайся разузнать, какие теперь в губернии лучшие деятели по школьному делу, и в каких они уездах».
В 1905 году на заседании комиссии для разработки предположений о преобразованиях Д. И. Шаховской, говоря о несовместимости принципа неограниченности верховной власти с просвещением народа, дал хорошую характеристику положения земского дела в Тверской губернии. «Что-нибудь одно — или неограниченность власти, или просвещение… Говорят, что у нас есть школа. Но сколько сил потратило земство, сколько выдержало оно борьбы, чтобы добиться хотя бы ничтожных результатов, тех жалких школ, которые мы имеем теперь. Как упорно боролось правительство с земством. Когда Тверское земство начало, по мнению правительства, тратить слишком много средств на школы, была введена предельность земского обложения, чтобы, искусственно фиксируя земские сметы, не давать земству слишком много тратить на школы. Чтобы не сосредоточить дело народного образования в одних верных руках земских, были учреждены церковно-приходские школы. Как ничтожны программы школ, и какими стеснениями еще недавно было обставлено самое обучение в школах». Как трудно было добиться разрешения на организацию общеобразовательных и педагогических курсов для поднятия образовательного уровня учителей. «Народные чтения признаются опасными. Еще недавно нужно было иметь разрешение от 4-х министров, чтобы устроить чтение в какой-нибудь глухой деревушке. Устройство народных библиотек также затруднено… надо, чтобы книга пошла через особую цензуру ученого комитета Минпроса. Существует особая цензура для книг толстых и тонких, для дешевых и дорогих. Для народа оказался негодным мировой суд. Создали особый волостной суд для одних крестьян. Для народа особые начальники, особые права. Как же не говорить, что правительство тормозит дело народного просвещения»{195}, — утверждал Шаховской.
Придавая большое значение своим земским обязанностям, Дмитрий Иванович часто испытывал активное противодействие со стороны чиновников разного уровня. Постепенно в его сознании складывалось устойчивое мнение, что главные противники земскому делу в России — представители самой власти. Опыт, приобретаемый князем в разных сферах общественной жизни, только укреплял его в этом. Взаимное непонимание, а лучше сказать, нежелание понять друг друга, со временем только усугублялось. Преодолеть отчуждение и враждебность между властью и общественностью не помогла даже совместная работа в период всенародной трагедии — борьбы с голодом в начале 90-х годов XIX века.
Глава 11В БОРЬБЕ С ГОЛОДОМ.КОНСОЛИДАЦИЯ ОБЩЕСТВЕННОСТИ
Начало последнего десятилетия XIX века в истории России ознаменовалось страшным бедствием — неурожаем и голодом. В 1891 и 1892 годах, в центральной и юго-восточной, приволжской России был полный неурожай. Следствием его оказался голод, охвативший 20 губерний.
Голод начался в октябре 1891 года, хотя нужда и не приобрела осенью таких масштабов, как впоследствии. Крестьяне проживали те последние ресурсы, которые получили от распродажи скота, а также от забора хлеба и денег под работу у окрестных помещиков. Скота продавалось очень много по чрезвычайно низким ценам. Так, например, лошади продавались по цене от 5 до 25 рублей, в то время как обычно хорошие лошади стоили 30–35 рублей. Коровы продавались по цене от 10 до 20 рублей. Скот был худой, изнуренный.
Земские собрания неурожайных губерний возбуждали ходатайства перед правительством о продовольственных ссудах, но ходатайства эти либо отклонялись, либо удовлетворялись в далеко не полной мере. Земство выдавало озимые семена. В ноябре была произведена первая раздача земского хлеба, однако значение первой земской помощи по количеству розданного в ссуду хлеба было ничтожным. Частная помощь уже существовала, но размеры ее были невелики.
К декабрю 1891 года картина голода начала приобретать угрожающие масштабы. В Петербурге получали письма из разных губерний с описанием крестьянской нищеты и голода, но сообщать о голоде в печати было запрещено цензурой. По слухам передавали, что Александр III на докладе одного из министров, в котором упоминалось о голодных крестьянах, сделал пометку: «У меня нет голодающих, есть только пострадавшие от неурожая». Эта формула была принята в руководство цензорами, которые вычеркивали из газетных столбцов слова «голод», «голодающие» и заменяли их словами — «неурожай» и «пострадавшие от неурожая».
Наглядную картину голода представляет, например, описание Нижегородского края, сделанное известным отечественным меценатом, книгоиздателем М. В. Сабашниковым: «По занесенным снегом дорогам можно было встретить крестьян, шедших в город в надежде пропитаться на фабриках. Другие шли с котомками через плечо «по кусочки» — побираться. Некоторые тащили за собой детей в салазках. Создавалось впечатление, что население, покинув свою оседлость, перешло к бродячему состоянию. В деревнях многие избы были оставлены владельцами. Некоторые были заколочены».
Тяжелая ситуация бедствия наблюдалась и в Самарской губернии, где побывал известный юрист и публицист К. К. Арсеньев, описавший свои впечатления в февральской книжке журнала «Вестник Европы» за 1892 год: «Стоит мужик, бледный, с подведенными глазами, с отвислыми щеками; изредка всхлипывает баба; по стенкам жмутся худые, оборванные дети». Но более всего его потрясло отсутствие каких-либо жалоб. Население воспринимало свалившееся тяжелейшее горе безропотно и даже смиренно, что являлось характерной чертой русского человека, привыкшего терпеливо переносить все невзгоды и обрушившиеся несчастья.
А. А. Корнилов писал: «Нигде нет ни картофеля, ни овса, ни пшена, ни проса; есть только, и то не везде, небольшие остатки капусты и свеклы, нередко дурного качества. Семьи бедных крестьян кормились преимущественно щами из негодных листьев серой капусты, сильно приправленных солью. Эта пища возбуждала ужасную жажду; дети, не умея воздерживаться, выпивали массу воды, начинали пухнуть и скоро умирали»{196}.
Положение усугублялось тем, что земской продовольственной ссуды хватало на две — две с половиной недели, редко у кого — на три недели. Средств, ассигнованных Министерством внутренних дел на борьбу с голодом, явно оказалось недостаточно. Осознавалась потребность в создании частных комитетов помощи. В этом движении приняли активное участие люди разных слоев и кругов русского общества. Внушительный вклад в дело организации помощи голодавшим внес Лев Николаевич Толстой, который развернул деятельность по устройству бесплатных столовых для голодающих к