рестьян. Его непосредственная работа послужила образцом и школой для множества людей по всей стране.
Приютинцы также приняли горячее участие в движении общественной инициативы и самодеятельности. Первыми отозвались те из них, кто оказался тогда в Москве, — В. И. и Н. Е. Вернадские, А. А. Корнилов и Д. И. Шаховской. Вернадские поселились в Москве в 1890 году, когда Владимир Иванович был принят в число приват-доцентов Московского университета для чтения лекций по минералогии и кристаллографии и заведования минералогическим кабинетом. Шаховской часто наезжал в Москву из Ярославля. Переехав в Москву, Вернадские сдружились с известным земским деятелям старшего поколения Иваном Ильичом Петрункевичем и его второй женой Анастасией Сергеевной (урожденная Мальцева, по первому мужу графиня Панина). Они даже жили по соседству на Смоленском бульваре{197}.
Когда к концу лета 1891 года выяснились угрожающие размеры неурожая и начавшегося голода, дружеский кружок Вернадских, Шаховского и Корнилова, к которому примкнули и Петрункевичи, решил устроить более широкое собрание из лиц, пользовавшихся влиянием в Москве, чтобы привлечь жертвователей, а также людей, готовых взять на себя организацию работы помощи на местах.
Это собрание состоялось в квартире Петрункевичей, вероятно, в конце сентября или начале октября 1891 года. Собралось человек тридцать. Кроме кружка инициаторов, на собрании присутствовали Л. Н. Толстой, В. С. Соловьев, М. Я. Герценштейн, С. А. Дриль, Н. И. Миклашевский, Н. А. Каблуков, В. А. Гольцев, И. И. Иванюков и другие. Все сочувствовали целям собрания, но многие выражали сомнение в успехе предприятия. После вялой речи Гольцева, который говорил об утомлении и охлаждении общества к делу продовольственной помощи, Д. И. Шаховской вскочил и крикнул голосом, полным негодования: «Мы не должны и допускать мысли, что можно отказаться от такого дела, как помощь голодающим кто чем может: сбором пожертвований или личным трудом; что отказ от такого дела был бы позором для русского общества». Этот страстный порыв вызвал «ласковое выражение глаз Толстого, устремленных в ту минуту на Шаховского», и так повлиял на собравшихся, что все единогласно присоединились к нему{198}.
Приютинцы решили образовать свою собственную группу и на пожертвования, свои и своих друзей, организовать дело помощи голодающим крестьянам хотя бы в небольшом районе. Для этой цели был избран Моршанский уезд Тамбовской губернии, где находилось имение В. И. Вернадского, около 800 десятин земли. В. И. Вернадский сельским хозяйством сам не занимался. Управляющий его имением Александр Иванович Попов большую часть земли сдавал в аренду соседним крестьянам. Имение было расположено около станции Вернадовка Сызрано-Вяземской железной дороги. Названа была станция так потому, что земля для нее была куплена железной дорогой у Ивана Васильевича Вернадского — отца Владимира Ивановича, и водокачка устроена была на его земле. Примечательно, что станция до сих пор существует под тем же названием{199}.
В сентябре 1891 года В. И. Вернадский попросил управляющего доставить ему сведения о положении крестьян вокруг Вернадовки. А. И. Попов ответил несколькими обстоятельными письмами. Из октябрьских его писем видно, что в этом районе Моршанского уезда голод уже начинался: «Четвертая часть населения Вернадовки питается как следует, четвертая часть в ржаной хлеб подсыпает гороховую муку (чина) и просяную муку, а половина питаются просяными блинами, размалывая просо прямо с шелухою, а есть даже и такие жители, которые начинают уже побираться…», продавать по дешевке коров и лошадей.
В. И. Вернадский предпринял тогда же сбор денег среди своих знакомых и в ноябре отправил управляющему 500 рублей на покупку ржи и раздачу ее наиболее нуждающимся. На эти деньги было закуплено ржи и роздано 308 семьям (1983 человека, не считая детей до пяти лет). На одну семью пришлось от 20 фунтов до 2 пудов. Чтобы перейти к более рациональному способу, указанному Л. Н. Толстым, — устройству столовых, нужно было кому-нибудь ехать на место. В. И. Вернадский не мог взять этого на себя, будучи связанным чтением лекций в университете. Ехать вызвались Л. А. Обольянинов и друг приютинцев В. В. Келлер.
В. В. Келлер приехал в Вернадовку в середине декабря и был потрясен картиной бедствия. 17 декабря стал одним из самых критических дней. В. В. Келлер вспоминал: «За день, один только день видел столько страданий, что потерял голову и отупел… Я не мог пересилить себя — проглотить кусочек этого ужасного подобия — навоза, а не хлеба. И всюду на лицах голод, у всех глаза заплаканные: все худы, бледны, растерянны; большинство и говорит, с трудом соображая. Страшная картина! И какое терпение, какая покорность судьбе у этих несчастных! Рыдать хочется, глядя на них! За что их довели до этого? Кто выведет их из этого страшного положения?»
18 и 19 декабря была произведена вторая выдача продовольственной ссуды от земства немного в большем размере, положение временно слегка улучшилось. На всех едоков, кроме мужчин от восемнадцати до пятидесяти пяти лет и детей до пяти лет, было выдано по 30 фунтов муки. Что касается мужчин в рабочем возрасте, то считалось, что каждый из них может прокормить не только себя самого, но еще двух человек из своей семьи. Эта ежемесячная помощь была увеличена с января тем, что к числу едоков были причислены также и дети от двух до пяти лет. Однако она не могла покрыть во всей необходимой мере нужду.
Л. А. Обольянинов, пробыв в Вернадовке с 25 декабря до 11 января, писал: «Все, с кем только приходилось разговаривать, — крестьяне, купцы, помещики и помогающие голодающим — говорят одно и то же: спасти хозяйство от разорения нечего и думать; оно и видно сразу, как выезжаешь в деревню: то здесь, то там виднеется раскрываемая крыша, полуразобранное гумно, место из-под снесенного амбара, изба без крыши и т. п. Невесело клубится дым над трубами, и иногда не сразу разберешь, идет ли он или нет; окна изб завалены соломой, снегом». Еще ярче картина разорения была видна в самих избах: «…иногда по двору ходят изморенные животные, большею частью лошадь, в лучшем случае корова и 2–3 овцы… очень редко скотина занята едой яровой соломы, обыкновенно же крыша служит ей кормом… Куда ни кинешь взгляд, сколько-нибудь привыкший наблюдать крестьянский обиход, всюду видишь доказательства полного разорения, доходящего до самых мелочей: какое-нибудь топорище, разрубленное корыто говорят больше, чем отсутствие двора, амбара, тощая лошадь и т. п. До чего дошел крестьянин, когда ему не надо топора или корыта? Как важна его нужда, если даже хорошее корыто рубится на дрова? Входишь в избу — тебя сразу обдает или запахом сушащегося в корзине, а то и просто на полу, конского навоза, или аммиачным запахом от топки этим навозом, или угаром, или ароматами гниющей капусты, или затхлым запахом сырости от недостаточной топки… В избе ужасно пусто; не видно ни посуды, вероятно убранной куда-нибудь подальше, так как употреблять ее мало приходится, ни куч одежи, обыкновенно бросающихся в глаза: за недостатком топлива все сидят в избах, одевшись во все, во что только можно. Почти ни разу мне не приходилось видеть семью за какой’ нибудь работой, так как нет материала для нее… Мельницы не работают, просорушки тоже; торговля почти остановилась; кабаки частью закрылись, частью стоят без посетителей, и иногда снег перед кабаком подолгу лежит ровной, не-притоптанной поверхностью. За все время пребывания в голодных губерниях я не видал решительно ни одного не только пьяного, но даже подвыпившего… и курение совсем прекратилось… Табак, красный товар, даже соль не находят почти покупателей… Кузницы почти не работают, плотники, столяры, портные, сапожники, печники и все ремесленники сидят совершенно без дела. Причты бедствуют до такой степени, что одному многосемейному дьякону мы не могли не дать хлеба»{200}.
В феврале 1892 года для Приютинского кружка неожиданно представилась возможность значительно расширить свою деятельность. 22 января В. И. Вернадский получил от великого князя Николая Михайловича предложение пожертвования 30 тысяч рублей под условием, чтобы имя жертвователя осталось неизвестным. Обращение Николая Михайловича именно к кружку Вернадского, по всей вероятности, объясняется тем, что отец Николая Михайловича — великий князь Михаил Николаевич состоял в 1860-х и 1870-х годах кавказским наместником, а отец Натальи Егоровны Вернадской — Егор Павлович Старицкий — был в то время главным деятелем по введению земской реформы и новых судебных учреждений на Кавказе, а впоследствии членом Государственного совета. Николай Михайлович должен был много знать о Старицком от своего отца и, вероятно, лично с ним был знаком.
Великий князь пожертвовал в этой сумме долю своего наследства, полученного им от скончавшейся тогда его матери. Все остальные братья его также пожертвовали свои доли доставшегося им наследства на помощь голодающим, но они отдали свои деньги в особый комитет наследника-цесаревича, а Николай Михайлович не пожелал их отдать туда же по своему недоверию к официальным благотворительным учреждениям. Не пожелав вручить средства Красному Кресту, который был в руках различных высокопоставленных лиц и не пользовался общественным доверием, великий князь передал их в полное распоряжение В. И. Вернадскому как одному из представителей общественной инициативы{201}.
Приютинцам предстояло решить, как именно использовать предложенное им пожертвование. В начале их работы поставлено было целью устроить столовые на тысячу человек. Теперь оказалось возможным кормить не менее пяти тысяч человек, а сверх того организовать продовольствие не менее двух тысяч лошадей у наиболее нуждающихся крестьян. В феврале 1892 года Д. И. Шаховской в письме подробно расспрашивал В. И. Вернадского о ходе дела: