имый барьер между монархом и его народом, между властью и обществом. Не случайно в «Беседе» были представители всех будущих политических партий — от «крайне левых» кадетов (братья Долгоруковы, Д. И. Шаховской и др.) до крайне правых лидеров «Союза объединенного дворянства».
Главной целью инициаторов создания «Беседы», по словам Д. И. Шаховского, было пробуждение и объединение земского общественного мнения, «пробуждение общественной деятельности, общественного мнения» посредством земских и дворянских собраний, а также путем «печатного и живого слова».
Дмитрий Иванович принял участие в публикации двух сборников: один под заголовком «Издание князя П. Д. Долгорукова и князя Д. И. Шаховского при участии газеты «Право» был посвящен вопросам культурно-правовым; второй, называвшийся «Нужды деревни» и вышедший в двух томах, — экономическим. По словам Д. И. Шаховского, сборники послужили к сближению земской группы с интеллигенцией и подготовили почву для общей политической деятельности, причем «связующим звеном» была редакция «Права». Земцы относились к представителям интеллигенции «с преувеличенным почтением и жадно впитывали ее взгляды и настроения»{221}.
Важно подчеркнуть значение данного этапа земского движения. В прошлом многие видные советские историки — Н. М. Пирумова, К. Ф. Шацилло и другие обращали внимание только на слабые стороны этого серьезного и крупного общественного явления. Между тем уже на этом этапе были заложены основные предпосылки будущих политических партий в России, сыгравших заметную роль в становлении российской многопартийности и парламентаризма. Другое дело, что можно согласиться с замечаниями некоторых советских исследователей, обративших внимание на следующее. Так, по подсчетам А. П. Корелина, в уездных земствах подавляющее большинство гласных (93 процента) составляли владельцы имений от 200 до 3–4 тысяч десятин, то есть средние и отчасти крупные помещики. По данным Н. М. Пирумовой, 90 процентов земских либералов — дворяне (остальные — купцы, потомственные почетные граждане и 8 крестьян), причем не просто помещики, а обладатели крупных и крупнейших земельных латифундий. Последних было среди земцев-либералов почти 80 процентов. Каждый десятый из земских либералов был не просто дворянином, а обладал княжеским, графским или баронским титулом. Значительную часть составляли представители русской аристократии — князья Долгоруковы, Трубецкие, Шаховские и некоторые другие.
Таков был социальный состав земского либерального движения. Как видим, это были люди, принадлежавшие к социальным верхам российского общества и экономически господствовавшие в нем. По выражению одного из исследователей истории земского движения К. Ф. Шацилло, «не экономическая обездоленность, а, напротив, экономическая независимость от государственного аппарата, давала им возможность стать к нему в оппозицию и возражать против существовавших полицейских порядков. Самодержавие не желало ни в какой мере учитывать стремление к независимости от бюрократического аппарата даже таких подданных, которые по своему положению в обществе издревле были его опорой»{222}.
В этом, и на наш взгляд, заключались истоки конфликта между земцами и властью — конфликта, заставившего земцев искать более радикальные методы борьбы с режимом. Хорошей иллюстрацией создавшегося положения может служить дневниковая запись, сделанная В. И. Вернадским. Он также принимал активное участие в земском движении, находясь в Тамбовской губернии. 22 апреля 1900 года В. И. Вернадский записал в своем дневнике: «Жизнь в России не дает ни малейшей возможности развития легальной общественной деятельности, она вызывает или революционную боевую деятельность оппозиционных элементов, или уход их из общественной деятельности в другие сферы — в науку, искусство, капиталистическую практическую сферу»{223}.
Акцент на социальном происхождении земских вождей и оценка «недостаточности революционности» проводимых ими мероприятий подводили советских историков к выводу об умеренности земского либерализма в целом. Между тем сам характер этих мероприятий был далек от умеренности. Именно здесь, на, казалось бы, невинных банкетах, в кулуарах съездов и совещаний земцев шло оформление идеологии, программы и тактики радикального оппозиционного движения, своеобразная апробация сил, враждебных царизму и ждавших своего часа.
Историки не раз будут возвращаться к объяснению столь странного на первый взгляд явления: демократическая политика, проводимая земцами, с одной стороны, и преобладание недемократических элементов в земской среде, с другой. Свое объяснение попытался представить и Д. И. Шаховской. Земство сознавало потребность коренного обновления жизни, по его мнению, и чувствовало неоплаченный долг перед вчерашним рабом. Поэтому оно стремилось добиться для народа лучшей и независимой школы, лучшей медицинской помощи, лучшей организации призрения, экономической части кредита, травосеяния, пахоты и др. «Да потому, что вся наша землевладельческая, за редкими исключениями, интеллигенция в конце концов демократична: все для народа и все через народ, совсем не так, как в Европе, где классы выработались и обособились… А ведь испытание было серьезное. Приходилось вести войну на два фронта. Приходилось облагать самих себя, чтобы эти деньги отдать не на дороги, которые могли бы увеличить стоимость имений, тоже переживающих кризис, и не на гимназии для своих детей, а на народные школы, больницы, ветеринарию, агрономию, продовольственное дело и призрение для деревни, для народных масс»{224}. Эта особенность земской работы постоянно привлекала к ней лучшие элементы русской интеллигенции и налагала на нее особый отпечаток бескорыстного общественного служения, не лишенного определенного идеализма и романтизма. Но в этом заключалась и сила обаяния, авторитета, гражданской чести и мужества.
«Они делали огромное дело, стесняясь его малости, воображая, что там, в Европах, где и руки не связаны, и средств больше, что только вот там работают по-настоящему, — писал позднее М. А. Осоргин, — они не подозревали, что подобное бескорыстие, преданность такую и такую веру ни в каких Европах не встретишь, разве что как исключение, что ни один народный учитель не будет там работать в подобных условиях, ни один врач не станет объезжать на худой крестьянской лошаденке стоверстные округи, что они — истинные подвижники и подлинные герои. Перед ними не было ни карьеры, ни чинов, ни материального благополучия, напротив — полная уверенность, что так и пройдет вся жизнь в медвежьем углу, и хорошо, если раз в десять лет доведется побывать если не в столицах, то хоть в губернском на каком-нибудь агрономическом, учительском, врачебном съезде. И они все-таки успевали читать «толстый» журнал, осведомляться, что делается в этих самых просвещенных Европах, толкать свою науку и огорчаться, что так мало знают и так ограниченна область применения их сил: каких-нибудь десять-двадцать тысяч гектаров крестьянской земли, три сотни детских дифтеритов, пять-шесть школьных поколений, да помощь делу кустарному, да участие в кооперативном движении и, уж конечно, устройство в своем районе, общими средствами, нескольких хорошо подобранных народных библиотек»{225}.
Но в то же время, хотя земство и имело несомненные заслуги в отстаивании интересов народа, оно, по признанию самого же Д. И. Шаховского, населению дало очень мало; и не потому, что не хотело, а потому, что не могло. «Мы не могли отстоять правовых интересов крестьян, — вспоминал Д. И. Шаховской, — не сделали их грамотными, не дали им дорог и т. д. Каждый шаг земства вперед нам приходилось отстаивать борьбой с администрацией, а население этого не знает. Мы сломлены под тяжестью борьбы за интересы народа, но народ не может чувствовать к нам доверия… Земство и земские начальники в глазах населения одно и то же»{226}.
Вот какую характеристику деятельности земства за пятьдесят лет его существования дал в 1914 году Д. И. Шаховской:
1) «быстрый рост земского бюджета и участие в этом росте государственных субсидий;
2) стремительный рост числа земских служащих при малом контингенте подготовленных сил в стране, да еще при сохранении неблагоприятных условий для общественной самодеятельности, понижает идеалистические элементы работы среди исполнителей земских мероприятий и вносит более механический характер в ее постановку;
3) изменились и настроения главных руководителей дела. Оскудение поместной дворянской среды продолжается. Подбор умелых представителей и работников при сохранении прежней избирательной системы становится все затруднительнее. Прежние демократические земские традиции, в свое время столь благоприятно сложившиеся, не утратили всей своей силы, но в той борьбе реальных интересов, которая не могла не обостриться, моменты идеалистические часто отодвигаются на задний план, уступая место побуждениям другого рода или простому безразличию;
4) исчезла и борьба за освобождение из земской жизни, с созданием Государственной думы земство уже не является передовым носителем представительного начала в стране;
5) при сложившихся в настоящее время обстоятельствах даже и вопрос о самостоятельности земства стоит на деле хуже, нежели в доконституционные времена. То чувство опасения за свое владычество, которое пережила бюрократия, оправдывает в ее глазах такие меры против земской самодеятельности и даже гражданских прав неугодных администрации отдельных земцев, которые и представлять себе, как общее явление, едва ли возможно было в былые времена».
Главной задачей дня признавалось изменение земского положения: самостоятельность земств и привлечение в его состав новых общественных сил. Последнее предлагалось достичь путем «изменения избирательных прав и создание мелкой земской единицы»