жных известий о роспуске на каникулы», — обратиться к населению с призывом к пассивному сопротивлению. Было решено ехать в Выборг. Д. И. Шаховской отправился туда в составе кадетской фракции.
Попробуем восстановить канву событий в Выборге по имеющимся воспоминаниям современников тех дней. Провинциальная гостиница «Бельведер» была переполнена наехавшей из Петербурга публикой: депутатами, университетской молодежью, корреспондентами газет, неизвестными подозрительными личностями «в гороховых пальто». Позже стало известно, что в числе последних был известный Азеф. «Все это наступало на ноги, шумело, не давало проходу, осаждало вопросами».
Председательствовал С. А. Муромцев. В первый вечер собралось около 180 человек, на следующий — свыше 200. Кадетов было около 120 человек, кроме них присутствовали трудовики и социал-демократы. Октябристы и правые в Выборг не приехали. Из крупных думских групп, на участие которых кадетам можно было рассчитывать, присутствовали представители польского коло, небольшой партии демократических реформ, слившейся с кадетами, участвовавшей в совещании кадетской фракции и подчинявшейся ее решениям. Все разместились в зале в порядке обратном, нежели в Думе. Социал-демократы заняли правую сторону зала, кадеты — левую, трудовики — середину. «Зал — большая комната в 5 или 6 окон, составленная из двух меньших, соединенных аркою. В меньшей стоял все время весьма дисгармонировавший с общим настроением рояль, уготованный, видимо, для более радостных событий. Остальная часть зала была вся уставлена, параллельно окнам, венскими стульями, а у противоположной окнам стены, почти у самой арки, стоял простой столик — трибуна нашего председателя».
Заседание открылось в 10.30 вечера, но поздний час никого не смущал. Атмосфера сразу преобразилась. «Исчезла и убогая, холодная обстановка, и мелкая суетливость, нас обступавшая, и жуткое ощущение подневольной отторженности от родного угла — все исчезло. В собравшихся людях разом проявилось нечто, что задвинуло куда-то вдаль все внешние впечатления. Весь зал был объят единым настроением, необычайно серьезным, приподнятым, не нарочито сдерживаемым, — настроением, при котором нет места ни аффектированной фразе, ни излишнему жесту, ни заносчивой угрозе. Над залом носилась боль сердечная и скорбная решимость».
Заседание проходило очень бурно. Прозвучало предложение поднять вооруженное восстание, но большинство эту идею не поддержало. Основное внимание было посвящено выработке проекта обращения к населению. Составленный П. Н. Милюковым проект оказался очень длинным, примерно в три раза больше того, который был впоследствии принят: первая часть содержала протест против роспуска, вторая — призыв к пассивному сопротивлению. Во фракции кадетов многим казалось, что проект составлен слабо, что в манифесте должен был бы резче прозвучать крик возмущения, осветив как блеск молнии перед населением истинный смысл того, что совершилось. Вторая часть — не давать рекрут, не платить податей, не признавать займов — все эти три тезиса совместно встретили такой живой отпор, что в итоге были приняты весьма незначительным большинством. Четвертое предложение о политической забастовке было отвергнуто очень быстро и чуть ли не единогласно. Прения в кадетской фракции затянулись, так что трудовикам и социал-демократам несколько раз пришлось присылать спрашивать, скоро ли они закончат.
«Минимум» кадетского манифеста, конечно, далеко не отвечал левому «максимализму». Но все сознавали, что важно иметь общее решение всей Думы. «Если первая половина кадетского проекта — и после ночных переделок Винавера и Кокошкина — продолжала все-таки казаться недостаточно яркой, то вторая, заключавшая призыв к пассивному сопротивлению, уже вызвала ряд возражений отнюдь не принципиального, а практического свойства — и тем более серьезных».
Общая редакция воззвания была завершена к 4.30 утра. Работа имела весьма сырой, незаконченный вид. К 7.30 утра окончательная редакция была готова. «Плод мук и тяжкого раздумья созрел». «Восторженные, радостные лица, радостные возгласы, рукопожатия; нигде недовольства, нигде сомнения. Просветлело на душе. Первая Дума не рассеялась бесследно, — она еще раз спаялась воедино, она оставит народу посмертный завет борьбы за попранные права».
Подписи на воззвании собирал Д. И. Шаховской. Сколько всех подписей имелось на подлинном экземпляре воззвания, сказать трудно; с самого момента его подписания подлинный экземпляр был спрятан. По слухам, он хранился все время вне пределов России. Ни факсимиле, ни фотографии с него не было снято. Но подписавших и присоединившихся было в первый же день около 200, если не больше. Позже Д. И. Шаховской стал автором обработанных протоколов, наспех перебеленных секретарских записей заседаний депутатов в Выборге. Около четырех часов дня депутаты по одиночке высыпали на улицу. У всех на душе было легко.
Далее решено было скорее вернуться в Россию. Задержка в Финляндии не должна была быть расценена как бегство, что умалило бы значение Думы. Что же касается реакции населения, то в народе Выборгский призыв не имел какого-либо серьезного отклика. Это был «холостой выстрел». Но этот выстрел нанес тяжелый удар по партии народной свободы.
12—18 декабря 1907 года подписавшие Выборгское воззвание депутаты Первой Государственной думы, в их числе и Д. И. Шаховской, были приговорены петербургской судебной палатой к трехмесячному одиночному заключению с последующим лишением права быть избранными не только в Государственную думу, но и в органы местного самоуправления. Дмитрий Иванович отбывал наказание в одиночной камере Ярославской губернской тюрьмы{265}.
В ожидании суда Шаховской продолжал осуществлять значительный груз партийной работы, выполняя обязанности товарища председателя ЦК, председателя Исполнительной комиссии, неоднократно выезжая с различными поручениями на места. Кроме того, он участвовал в разработке законопроектов о местном земском самоуправлении и по аграрному вопросу, которые затем были переданы в кадетскую фракцию Второй Государственной думы. Д. И. Шаховской возглавил также специальную комиссию фракции, избранную для окончательной разработки проекта реформы местного самоуправления.
Дмитрий Иванович тяжело переживал лишение политических прав, которое распространялось и на земские собрания. Позже он переселился из Ярославля в Москву, откуда изредка наезжал в Петербург, продолжал бывать на заседаниях Центрального комитета партии народной свободы, где последовательно отстаивал линию на ее демократизацию, расширение и углубление внепарламентской деятельности, сохраняя веру в неизбежность «конституционного развития страны», обновления «всего правительственного механизма». В это время на Дмитрия Ивановича порой стали находить приступы сильной депрессии и апатии. Человеку, который привык находиться в гуще общественно-политических событий и принимать в них активное непосредственное участие, трудно было пережить отстранение от дел. Интересный ассоциативный образ дал Д. И. Шаховскому И. И. Гессен. Он сравнивал Дмитрия Ивановича с собачкой, которая бегает вокруг стада и лает, чтобы предостеречь от опасности. «Такой же собачкой был и Дмитрий Иванович, он также всюду старался поспеть, чтобы напомнить о долге совести, не только хотел, но и подлинно горел ненавистью к неправде, насилию над человеком и не скрывал чувств своих».
Свободное время, которого теперь было предостаточно, Д. И. Шаховской проводил в Публичной библиотеке в Петербурге и в Румянцевском музее в Москве, где занимался историческими исследованиями. Дмитрий Иванович собирал материал о своих выдающихся предках — историке М. М. Щербатове и философе П. Я. Чаадаеве, но «книги так и не написал»{266}.
Роспуск Первой Государственной думы провел резкую черту между течением политической жизни России. Важным симптомом этого перелома был все ускорявшийся процесс затухания революции и осмысления ее уроков.
После Выборга, как отмечалось выше, князь Д. И. Шаховской поселился в Ярославле. Здесь в течение трех летних месяцев 1908 года он отбывал заключение в губернской тюрьме, в Коровниках, за подписанное воззвание. Департаментом полиции за ним велось постоянное наблюдение, материалы которого для историков являются ценным источником. В ноябре 1908 года ярославский полицмейстер с грифом «секретно» сообщал, что Дмитрий Иванович жил в городе Ярославле без определенных занятий очень короткое время, принадлежал он к крайней левой партии. Д. И. Шаховской попал в список лиц, проходивших по наблюдению за деятельностью партии социалистов-революционеров по городу Ярославлю. В апреле 1912 года князь окончательно переехал в Москву. Переезду предшествовало большое личное горе — гибель младшей дочери Александры, покончившей с собой в 17-летнем возрасте. Смена обстановки хоть как-то могла смягчить тяжелую утрату, тем более что в Москве проживали многие друзья и близкие семьи. Но и общественная обстановка была далеко не благоприятной.
Значительная часть либеральной интеллигенции в эти годы пребывала в глубоком пессимизме. Свою роль в нагнетании настроения упадка и апатии сыграл выход сборника «Вехи» (1909 год). Князь Шаховской резко отрицательно отнесся к его изданию, назвав авторов «Вех», среди которых было много его знакомых и товарищей и, в частности, П. Б. Струве, «нашими несчастными плакальщиками». В апреле 1909 года в ярославской газете «Голос» он опубликовал статью с характерным названием, взятым из евангельской притчи, «Слепые вожди слепых». Сам факт появления сборника «Вехи» он определял в этой статье как показатель «общественной реакции». «Они считают всю идеологию русской интеллигенции, основанную на признании безусловного первенства общественных форм над духовными основами жизни личности, — писал Шаховской, — «внутренне ошибочной» и «практически бесплодной», так как такое мировоззрение не может привести к освобождению народа».