егося государственного деятеля, опытного администратора, который при Столыпине был начальником Главного управления земледелия и землеустройства, а при Врангеле — помощником по гражданской части, Г. В. Вернадскому предложили в правительстве Врангеля должность начальника отдела печати. Георгий Владимирович советовался с отцом, тот предложил ему согласиться. Близкие друзья отнеслись к этому назначению неоднозначно. Так, в 1921 году, находясь на чужбине, в Афинах, Георгий Вернадский получил письмо из Петрограда от Льва Александровича Обольянинова, члена Братства «Приютино». Тот порицал молодого товарища за то, что он, «сын Владимира Ивановича Вернадского, согласился быть «цензором» у Врангеля и тем опозорил свое имя»{323}.
В душе же самого В. И. Вернадского постоянно нарастали сомнения в отношении целей и методов антибольшевистской борьбы. В конце 1918 года он решительно заявил о выходе из конституционно-демократической партии и ее ЦК, поскольку разошелся с антикрестьянской и великодержавной политикой руководства партии в аграрном и национальном вопросах и не принимал его поддержку Белого движения. «Мне представляется сейчас огромной опасностью то, что Добровольческая армия стремится неуклонно к реставрации. Стоит ли тогда их поддерживать? Не легче ли и не проще идти через большевизм, добившись от него мира…» В январе 1920 года в дневнике появляется запись, свидетельствующая о разочаровании В. И. Вернадского в идее «великого» Русского государства: «Восстановление России должно идти теперь из Союза отдельных самоуправляющихся частей… Моральное падение Добровольческой армии полное, и едва ли она поднимется»{324}.
Однако старший Вернадский не собирался убеждать или менять что-то в принятом сыном решении, поскольку уважал его мнение и жизненную позицию. Надо отметить, что на протяжении всей жизни в семье Вернадских между старшим и младшим поколениями установились добрые, любящие отношения. Это была очень дружная семья. Н. В. Вернадская-Толль, вспоминая детство, писала: «В нашей семье всегда было так много любви и ласки. Двери в комнату матери и в кабинет отца всегда были открыты… Мать и отец жили дружно, и я не помню, чтобы они ссорились. Только о политике у них бывали бурные споры, хотя, по существу, они были в полном согласии»{325}.
Георгий и Нина Вернадские после своего отъезда в эмиграцию первоначально поселились в Праге, где были обширная русская колония, несколько русских высших учебных заведений гуманитарного профиля, основанных эмигрантами. Дочь В. И. Вернадского Нина в это время завершала в Праге свое медицинское образование. Живя в России, она долго не могла остановиться на выборе профессии, пыталась заниматься в разных учебных заведениях. В начале 1918 года она намеревалась поступать в Московский сельскохозяйственный институт (впоследствии — Тимирязевская сельскохозяйственная академия), но передумала; мечтала стать художником, еще в Петрограде занималась в студии своей родственницы художницы Е. С. Зарудной-Кавос. Весной 1918 года она работала при полтавском земстве и заведовала местным педагогическим бюро. Затем готовилась к поступлению на историко-филологический факультет Киевского университета. В 1920 году в Симферополе училась на физико-математическом факультете Таврического университета, ректором которого был отец. В конечном итоге именно медицина стала ее профессией. Впоследствии она работала практикующим врачом-психиатром{326}.
После эмиграции между родителями и детьми продолжалась тесная переписка. Встречи были нечастыми — до Второй мировой войны в семье Вернадских было принято встречаться на летних каникулах в пригородах Парижа или Карловых Варах для отдыха и лечения. Это были счастливые дни для духовного общения с близкими. В период Второй мировой войны дети переехали в США, причем жили неподалеку друг от друга. Переписка по-прежнему была проникнута такими взаимопониманием, нежностью и любовью, что можно было подумать, будто они никогда не расставались{327}.
Совсем по-другому складывались отношения в семье другого приютинца С. Ф. Ольденбурга. Его сын Сергей Сергеевич давно отдалился от отца. «В 1915 году он женился на Аде Дмитриевне Старынкевич, — вспоминал Георгий Вернадский. — Нам Ада сразу очень понравилась. Мы бывали у них (они поселились в Царском Селе), а они у нас на Большом проспекте»{328}. Позднее профессор С. С. Ольденбург стал широко известен благодаря написанной им книге о жизни и деятельности Николая II, содержащей наиболее аргументированную попытку его исторической реабилитации. В середине 1920-х годов Высший монархический совет — центр монархической эмиграции — заказал ему научный труд по истории правления последнего российского императора. Ольденбург имел уникальную возможность изучить копии исторических актов, хранившихся в посольстве России во Франции. Работа над книгой была закончена в 1940 году, и младший Ольденбург вместе с семьей обосновался в Париже.
С. С. Ольденбург являлся лидером и автором программы Русского народно-монархического союза конституционных монархистов, ярко правоцентристского по своей идеологии. Будущее России он видел в возрождении монархического строя и считал правильным посвятить ему главные свои усилия. В письме П. Б. Струве от 6 декабря 1921 года он писал: «Правые — во многом люди другого мира, других представлений. Их мало знают, и они мало знают других. Одну из самых важных своих задач я вижу в том, чтобы, поскольку это возможно, поддерживать связь взаимного понимания между правыми и группами, стоящими левее меня».
Приход к власти большевиков и мероприятия советской власти С. С. Ольденбург сравнивал с сыпным тифом: «Переболевший получает иммунитет, — но и последствия бывают тяжелые». «То, что захватили большевики, может быть так же легко у них отнято в порядке дальнейшей борьбы. Никакой советский успех не есть победа России», — неуклонно повторял С. С. Ольденбург год за годом. Размышляя над путями борьбы с большевизмом и происходившими в мире явлениями, он подчеркивал в 1927 году опыт победы фашизма в Италии. Основную заслугу фашизма он видел в том, что Италия вышла на историческую сцену. В этом как раз, по его мнению, нуждалась и Россия. Опасность фашизма он видел в возможности превращения в постоянное явление репрессивных полицейских мер, как это было, например, с печатью. Относительно России С. С. Ольденбург заявлял: «История России и русские условия совсем иные, чем итальянские. Нам нужно искать своих путей, беря из фашизма то существенное, что заключается в подчинении самого себя интересам национального целого»{329}.
Что касается детей Дмитрия Ивановича, то обе его дочери — Анна и Наталья — так же, как и их отец, в эти годы отсидели в тюрьме, правда в разное время. Анна Дмитриевна в период гражданской войны покинула Москву и вместе с матерью Анной Николаевной Шаховской уехала в Дмитров, где заведовала краеведческим музеем и активно работала в местном кооперативном объединении совместно с лидером русских анархистов князем Петром Алексеевичем Кропоткиным. В 1921 году А. Д. Шаховская была арестована и заключена в Бутырскую тюрьму. После освобождения она занялась литературным трудом и уже позднее, в 1937 году, стала личным секретарем и референтом В. И. Вернадского, постоянно находясь рядом с ученым, вплоть до его смерти в январе 1945 года.
Наталья Дмитриевна в 1918 году вышла замуж за Михаила Владимировича Шика. Молодожены переехали в Сергиев Посад и поселились в арендованном маленьком домике на городской окраине. В Сергиев Посад тогда переехало много дворянской и православной интеллигенции: тяжелое бремя невзгод переживалось сообща легче.
М. В. Шик смог устроиться на работу в педагогический техникум и включился в деятельность Комиссии по оценке и охране памятников Свято-Троицкой Сергиевой лавры под руководством отца Павла Флоренского. До закрытия комиссии ее сотрудникам удалось довольно многое сделать и даже опубликовать результаты своего труда. Но в целом атмосфера была тягостной, и помочь преодолеть лихолетье помогала вера. М. В. Шик был крещен летом 1918 года в Киеве. Находясь в Сергиевом Посаде, он сначала становится псаломщиком в Воскресенско-Петропавловской церкви, а затем и диаконом этой церкви. Уже будучи сосланным в Среднюю Азию, в 1927 году он принял сан священника.
Наталья Дмитриевна всегда черпала свои духовные силы в православии. В 1921 году она писала мужу: «В тот день (день свадьбы), знаешь ли, я два дала обета: тебе один, другой — Распятому Христу…» И дальше: «Ну, так пойдем вперед, пока Господь позволит, свершим обеты, как Господь подскажет, судьбы же нашей тайну и исход последняя весна покажет…»{330}
Н. Д. Шаховской многое пришлось испытать, но святое и светлое чувство, поддерживавшее ее в период испытаний, она пронесла через всю жизнь.
Дмитрию Ивановичу в чем-то было сложнее, учитывая его терзающие душу религиозные сомнения и постоянные поиски смысла бытия и смысла происходящего. Зиму 1920/21 года он переживал в Москве в одиночестве. Семья — жена и дочери — была далеко от столицы. Родственников и близких судьба разбросала по свету. Родные братья к этому времени уже ушли из жизни, последним умер Юрий в 1919 году. Сестра Наталья, рано овдовев, осталась в Житомире, племянники (сыновья Сергея Ивановича Шаховского, умершего в 1908 году) Лев и Михаил (?) погибли на фронте. С Вернадским, Корниловым, Гревсом и Ольденбургом поддерживать отношения можно было только с помощь писем, многие из которых приходили с большим опозданием или терялись вовсе. Несмотря ни на что Д. И. Шаховской сохранял присутствие духа и с иронией замечал: «Живут же волки в лесу зимой одни».