Имя Владимира Ивановича Вернадского — крупнейшего ученого, академика, творца современного научного мировоззрения — и по сей день знакомо каждому как в нашей стране, так и за рубежом. Проблемы геохимии, биогеохимии, метеоритики, вечной мерзлоты, почвоведения, минеральных вод, радиологии и радиогеологии, гидрологии, истории и организации науки, учения о биосфере и ноосфере занимали его мысль. Поистине колоссальный след В. И. Вернадский оставил в науке и в жизни. Масштаб и разносторонность интересов выдающегося мыслителя и неутомимого труженика были велики и глубоки.
Идея ноосферы оформилась в сознании Вернадского окончательно в 1920-е годы, и с этим связана интересная история, о которой рассказывает известный исследователь творчества ученого Г. П. Аксенов. В январе 1920 года В. И. Вернадский вынужден был переехать в Крым. Здесь в имении Бакуниных «Горная Щель» он встретился с родными. Однако на теплоходе, переполненном больными тифом, Вернадский подхватил сыпной тиф. Начались долгие дни борьбы за жизнь. Как только сознание прояснялось, Вернадский диктовал Наталье Егоровне методику опытов «живого вещества», устройство приборов по исследованию организмов. Затем, оправившись, пытался сам выразить нечто небывалое, посетившее его во время болезни. В странном состоянии он как будто пережил всю жизнь, начиная с настоящего момента и до смерти. Все ее картины вставали настолько ярко и зримо, что он даже ощущал шумы, слышал разговоры, чувствовал запахи. Здесь мы прикасаемся к той тайне личности и творчества, которую испытывало множество увлеченных и талантливых людей, к тайне озарения, прозрения. У Вернадского творческий акт продолжался три недели. Была создана, по всей видимости, вся система нового естествознания, во всем своем объеме.
Сам Вернадский так описывает эти события в своем дневнике: «Ярко пробегали в моей голове во время болезни некоторые из этих мыслей, которые казались мне очень важными и обычно фиксировались в моем сознании краткими сентенциями и какими-то невыраженными словами, но прочувствованными моим внутренним чувством, моим «я» и очень мне тогда ясными впечатлениями. Сейчас я почти ничего из этого не помню, и мне как-то не хочется делать усилий для того, чтобы заставить себя вспоминать… Я помню, однако, что некоторые из этих мыслей имели характер гимнов (которых я никогда не пробовал раньше писать) и в одной из мыслей я касался, в переживаниях мне думалось очень глубоко, выяснения жизни и связанного с ней творчества, как слияния с Вечным Духом, в котором слагаются или который слагается из таких стремящихся к исканию истины человеческих сознаний, в том числе моего».
Сказать, что В. И. Вернадский был верующим или неверующим человеком, по словам его дочери, — «ничего не сказать. Глубокий пласт идей, моральных и научных понятий, синтез знания служили основанием его мировоззрения». Однако эта интересная история позволяет увидеть не только загадочное и мистическое в размышлениях одного из них, но и говорить об иной, духовной, стороне бытия, которой приютинцы не уделяли должного внимания. Еще в 1893 году, в процессе своего идейного формирования, В. И. Вернадский в переписке с женой заключил: «Для меня единственно и понятна религия, где есть вечно сущая бессмертная личность, — и всякое божество мне представляется вторичным явлением в религиозном чувстве человека»{359}.
Путь к единому соборному сознанию для приютинцев проходил не только через их философские размышления о смысле жизни и их поиски истины в науке или религии, но находил и чисто практическое воплощение. Это выражалось, как мы отмечали выше, в их усилиях по сохранению тех духовных и культурных традиций и учреждений, которые и в новой России продолжали бы выполнять свою историческую миссию в жизни народа и страны в переломное время.
Сергей Федорович Ольденбург, как и В. И. Вернадский, стал отцом-основателем советской научно-организационной системы. Это одна из центральных фигур российского научно-организационного процесса начала XX века, один из основателей русской индологической школы, автор работ по истории культуры и религии древней и средневековой Индии, истории буддийского искусства и письменных памятников, по истории востоковедения, многочисленных трудов по фольклору, искусству народов стран Востока, а также России и Западной Европы в области этнографии.
С. Ф. Ольденбург — академик Петербургской академии наук (1900), непременный секретарь АН на протяжении четверти века (1904–1929).
С. Ф. Ольденбург — один из немногих деятелей науки, который хотя и по-своему, но принял революцию как возмездие «за столетия рабства»{360}. В первые годы нового режима роль С. Ф. Ольденбурга в установлении контактов Академии наук с властью была исключительно велика. Наглядно это демонстрирует письмо С. Ф. Ольденбурга от имени Академии наук наркому просвещения А. В. Луначарскому от 12 февраля 1922 года. С. Ф. Ольденбург описывал условия, в которых оказалась российская наука — давление экономической разрухи и голода, эпидемии, вымирание миллионов людей, напряженная работа лабораторий, почти полное прекращение печатания, непосильное бремя занятий, легшее на большинство ученых, физические силы которых и так были подточены лишениями, долгое отсутствие прежнего общения с Западом. Все это вместе взятое привело к снижению творческого потенциала ученых, к ослаблению их анализирующих и синтезирующих способностей, а это, считал Ольденбург, было верным признаком гибели русской науки. Он предлагал государству принять немедленные и срочные меры по реабилитации науки в СССР, выделять необходимые для ее подъема средства, кредиты на печатание, на лаборатории, на библиотеки и музеи, на научные экспедиции и командировки и создавать соответствующий организационный аппарат, облеченный широкими полномочиями с привлечением к работе самих ученых. Обращение С. Ф. Ольденбурга к наркому просвещения от имени Академии наук стало непосредственным инициирующим документом для создания Особого временного комитета науки, учрежденного декретом СНК от 20 июня 1922 года, который мог претендовать в перспективе стать «наркоматом науки».
В течение первого десятилетия после революции в структуре и деятельности Академии наук не произошло коренных изменений. Советское правительство на словах признавало ценность науки, но вместе с тем стремилось подчинить ее марксистской идеологии. Среди академиков не было ни одного коммуниста. В. И. Вернадский писал своему другу И. И. Петрункевичу 10 марта 1923 года: «Русская Академия наук единственное учреждение, в котором ничего не тронуто. Она осталась в старом виде, с полной свободой внутри. Конечно, эта свобода относительная в полицейском государстве, и все время приходится защищаться».
Знакомство С. Ф. Ольденбурга с председателем Совета народных комиссаров В. И. Лениным способствовало сравнительно мягкому вхождению академии в формировавшуюся структуру управления наукой, а также закреплению лидерства Академии наук среди всего научного сообщества, что вызвало серьезную, продолжавшуюся много лет конфронтацию с Наркомпросом в лице М. Н. Покровского, претендовавшего в свою очередь на роль «министра» от науки. Не случайно, что С. Ф. Ольденбурга называли spiritus movens академии{361}.
Окончание гражданской войны не принесло облегчения для тех, кто сумел пережить невзгоды военного времени. Принимавшихся властями мер для поддержания ученых было недостаточно. В конце лета — начале осени 1920 года С. Ф. Ольденбург от имени Академии наук обращался к заместителю Зиновьева — А. Н. Евдокимову, затем — к управляющему делами СНК В. Д. Бонч-Бруевичу и, наконец, к В. И. Ленину с записками и письмами об улучшении снабжения работников. Сам факт получения пайка или задержки с его выдачей влиял на жизнь и настроение ученых. Вопрос о пайках, равнозначный в то время вопросу о жизни или смерти человека, особую остроту принимал по отношению к лаборантам, ассистентам и другому научному персоналу, который постоянно исключался Петросоветом из списков получающих научный паек. В августе 1920 года А. М. Горький (как глава Петроградской комиссии по улучшению быта ученых) направил в СНК протест против таких действий петроградских властей.
Вообще Максим Горький, по просьбе С. Ф. Ольденбурга, довольно часто способствовал улучшению бытовых и материальных условий жизни ученых, тем самым и сохранению кадров — работников науки, литературы, искусства и просвещения. Обращение С. Ф. Ольденбурга за содействием именно к писателю не было случайным. На протяжении 1918–1921 годов Горький служил своеобразным мостиком между руководителями АН и СНК, Петросовета, помогал ученым вести переговоры непосредственно с высшим руководством страны, минуя недоброжелательно относившихся к академии деятелей Наркомпроса типа М. Н. Покровского. В сентябре — октябре 1919 года, когда многие ученые, в том числе и сам С. Ф. Ольденбург, были арестованы как члены кадетской партии, именно Горький ходатайствовал перед Зиновьевым об их освобождении{362}.
Материальные трудности преследовали большинство ученых на протяжении всего послереволюционного пятнадцатилетия. Угроза голодной смерти, перспектива замерзания в собственной квартире, «уплотнение» периодически возвращались, лишь видоизменяя свои формы. Организованная система пайков, безусловно, способствовала выживанию научной элиты страны. Но помощь была нерегулярной, объем и качество пайков в разных регионах страны были различны.
Условия жизни ученых складывались по-разному: одни были вполне удовлетворены своим материальным положением, другие, напротив, испытывали тяжелейшую нужду. Но, в общем, практически все представители научной элиты испытывали большие трудности, если не материальные, то иного характера, связанные с укреплением советской власти. Жизнь ученых в столице не особенно отличалась от жизни в провинции, безденежье стало повсеместной составляющей всякой работы в учреждениях культуры.