С 1925 года тема материальных трудностей постепенно затихает. Материальное положение академической элиты хоть и оставалось неудовлетворительным, но все-таки стабилизировалось на терпимом уровне. Уходит столь актуальная до последнего времени тема холода в квартирах, но все еще оставалась угроза уплотнений; кроме того, оплата квартиры превращалась в тяжкое финансовое бремя. Деньги, наконец, приобрели реальную стоимость, и основной и достаточно острой проблемой стала возможность их зарабатывания, а при отсутствии таких возможностей была актуальна поддержка по линии КУБУ, так называемое академическое обеспечение. У ученых появилась возможность посещать специальные санатории{363}.
Будучи непременным секретарем Академии наук, С. Ф. Ольденбург ориентировал ее на сотрудничество с советским правительством при сохранении внутренней автономии и самостоятельности академии. Приходилось постоянно преодолевать неприязнь и взаимное непонимание в отношениях ученых и власти. Вторая жена С. Ф. Ольденбурга Елена Григорьевна Ольденбург вспоминала: «…все были против него, и он один тащил Академию на соединение ее с СССР и всеми вытекающими отсюда последствиями — один это сделал, спас Академию, и она же его раздавила в 1929 году».
Немногие, однако, догадывались, сколько душевных сил и нервной энергии стоила ему позиция «парламентера», тем более что и сам он считал: «Что переживаешь, надо переживать одному…», «надо… спасать и научную работу, и людей для этой работы в постоянных прениях, заседаниях, поездках в Москву, писаниях и защитах бесконечных докладных записок, имея, с одной стороны, грубых и властных людей, с другой — изнервничавшуюся интеллигенцию… И это с утра до вечера, без дня передышки. И рядом с этим обыски (у нас их было 6), аресты, вечные хлопоты в ЧК — слезы и страдания тех, кто остается, часто тщетные, иногда и удававшиеся попытки спасти от расстрела людей, у которых есть близкие, — переживания с уводом на расстрел соседей по камерам, когда я был в тюрьме (сентябрь 1919 года. — И. К., А. Л.) (думаю, что умереть самому легче).
И так — идут годы… И фоном для всего этого — смерти, смерти без конца, людей близких и далеких, оставляющих вдов и сирот. По своему центральному положению в большом деле я невольно всегда стоял и стою близко к этому всему, и так как «вне дома» меня не считают ледяным, то идут ко мне… Думаю, что могу жить все-таки, несмотря ни на что, не потому, что я «ледяной», а потому, что верю в жизнь и людей и люблю их и ее, потому, что всем существом чувствую великую благость, красоту, радость жизни, несмотря ни на что… Жизнь так бесконечно сложна, трудна, тяжела и — прекрасна»{364}.
Последние годы жизни С. Ф. Ольденбурга лишили его со стороны многих той симпатии, которой он прежде неизменно пользовался. Ему ставили в вину попытки найти компромисс в отношениях с новой властью, обвиняли в измене идеалам, в слишком лояльном поведении, в приспособленчестве и пресмыкательстве. Однако всякий раз, когда непременный секретарь просил об отставке, замены ему не находилось. Удивительно и другое: в течение десяти лет, до 1927 года, Академия наук оставалась едва ли не единственным учреждением в СССР, продолжавшим существовать по своим внутренним, по сути дореволюционным, законам. По признанию самих исследователей, этот беспрецедентный факт до сих пор не оценен в должной мере историками.
Давление властей на интеллигенцию и ученых осуществлялось с начала 1920-х годов в попытках прямого вмешательства в сферу научной и особенно преподавательской деятельности. В области высшего образования начали проводиться реформы, сопровождавшиеся увольнением старой профессуры. Среди многочисленных оснований для удаления из университета главенствовали политические и идеологические.
Преследования инакомыслящих и чуждых элементов со времен революции не прекращались никогда. Стремительно приближалось время начала массовых репрессий против интеллигенции. Страна решительно входила в эпоху «великого перелома», переходила к «сплошной коллективизации» деревни. Летом 1928 года прогремел первый серьезный политический процесс против «вредительства» — знаменитое «Шахтинское дело». Летом же начались репрессивные меры против крестьянства в ответ на так называемую хлебную стачку. Весь этот новый курс не мог не отразиться на жизни рядовых граждан, к которым относились и работники науки.
В январские выборы 1929 года впервые в состав действительных членов Академии наук были избраны несколько коммунистов или близких к ним. Чтобы ввести в состав академии коммунистов, нужно было прежде всего создать кадры коммунистических ученых и изменить устав академии. Натиск правительства на академию начался в 1926 году. В следующем году был издан новый устав академии. Бок о бок с президентом и непременным секретарем был учрежден коллективный совет. Задачей академиков была объявлена не только научная деятельность, но и содействие социалистическому строительству. Число членов академии было увеличено с 45 до 85. Право номинации кандидатов для дополнительных выборов было предоставлено не только академикам, но и «общественным организациям». В такой обстановке проходили выборы новых академиков. Все кандидатуры сначала обсуждались в комиссиях академии. В некоторых комиссиях обсуждение было бурным. Многие академики роптали на вмешательство коммунистической партии в жизнь академии. Вернадский был во главе их.
Несмотря на введение коммунистов в состав АН СССР, последняя все еще сохраняла свою автономию, хотя и урезанную. В 1929 году была произведена чистка служебного персонала академии. Большинство служащих были объявлены обломками старого режима; многие из них арестованы, другие изгнаны со службы. Особой критике подверглись некоторые учреждения при академии, такие как Азиатский музей (во главе которого стоял Ольденбург), Комиссия по изучению естественных производительных сил (возглавляемая Вернадским) и Пушкинский Дом (во главе которого стоял историк С. Ф. Платонов).
В 1929 году было сфабриковано «архивное дело». Распоряжением Совнаркома С. Ф. Ольденбург был смещен с должности непременного секретаря, а академия реорганизована. Его имя не исчезло из советских энциклопедий и справочников, об С. Ф. Ольденбурге упоминали, как правило, в монографиях, посвященных истории востоковедения и Академии наук. Но вместе с тем стена молчания вокруг «незапрещенного» имени оказалась настолько прочной, что первые, после некрологических статей 1930-х годов, работы о нем появились ровно через 50 лет после кончины С. Ф. Ольденбурга.
Д. И. Шаховской откликнулся на отставку С. Ф. Ольденбурга в письме В. И. Вернадскому от 13 ноября 1929 года: «Очень интересно это распоряжение: уволен! Обрел волю от ярма. Мы были страшно поражены, как я думаю tout lе monde (все вокруг, фр, — И. К., А. Л.), во всех смыслах этого слова. Но не надо ли посмотреть на катастрофу как на освобождение от каторги и возблагодарить судьбу? Со спокойной совестью может теперь уволенный заделать свое собственное личное — то есть самое всеобщее мировое дело. И надо пожелать ему от всей души сил, бодрости и веселия на этом пути».
По-разному друзья С. Ф. Ольденбурга относились к его деятельности в Академии наук: от сочувствия и понимания до крайнего негативизма. 4 февраля 1938 года Е. Г. Ольденбург писала Д. И. Шаховскому: «Наша первая встреча весною 1925 г. в квартире Корниловых. Я ее хорошо помню. У меня в душе было чувство, что я чужая среди чужих мне людей… И скажу больше, у меня был такой осадок, что в сущности и у Сергея мало общего сейчас с этими людьми… Я чувствовала, что Сергей из всей Вашей компании ближе с Вернадскими».
В. И. Вернадский в основном поддерживал курс С. Ф. Ольденбурга, но в ряде случаев считал его уступки чрезмерными. В 1929–1930 годах наряду с физиологом И. П. Павловым он возглавлял академическую оппозицию грубому нажиму власти. Д. И. Шаховской был далек от внутриакадемических дел, но не от С. Ф. Ольденбурга. 19 декабря 1934 года он писал Е. Г. Ольденбург: «Я во многом не согласен был с линией поведения Сергея. Но в его служении интересам общественным и, в частности, интересам Академии я видел великий подвиг, им на себя принятый и честно им исполненный… Была у Ольденбургов и вообще какая-то монашеско-рыцарская потребность жертвы».
Наиболее непримиримо настроенным по отношению к С. Ф. Ольденбургу среди друзей оказался И. М. Гревс. В его переписке с Д. И. Шаховским завязался спор о С. Ф. Ольденбурге. Так, Д. И. Шаховской убеждал друга, что, несмотря на их несогласие «с Сергеем и по философским и по практическим вопросам», что даже и «спорить не приходится — а приходится более или менее почтительно молчать», необходимо поддерживать его. Если он провозглашает лозунг культурной революции, а «мы испокон века культурные революционеры», то «тут недостаточно сомневаться, соглашаться, размышлять, надо встать под этим знаменем и найти свое место в рядах», — настаивал Д. И. Шаховской.
Д. И. Шаховской считал, что Сергей Ольденбург «спас Академию». В письме от 18–20 января 1938 года И. М. Гревсу он писал: «Но ведь ты не можешь отрицать, что история Академии за время секретарства Сергея — серьезная страница в истории русской культуры, и каково бы ни было конечное суждение о роли в этом Сергея (твое суждение явно пристрастно и стоит в явном противоречии с фактами, которых не видит только закрывший себе лицо руками), выяснение этой роли и всего с этим связанного прямо необходимо».
С. Ф. Ольденбург был «человеком реального дела, непреклонным служителем долга, ценящим результаты и подлинное дело». В нем было много самоуверенности и самомнения, по мнению Д. И. Шаховского, но он заслуживал уважения, принятые им на себя огромные задачи «всецело поглотили все его душевные силы и сделали его рабом принятого на себя тяжелого ответственного служения»{365}