Судьба русского народа в судьбах мира — еще один коренной вопрос, который был поставлен П. Я. Чаадаевым и проанализирован Д. И. Шаховским. Характеризуя себя как человека, малосведущего в этих вопросах, Дмитрий Иванович полагал, что П. Я. Чаадаев «очень глубоко проникал в суть дела и что он обладал удивительно сильным и далеко хватающим чувством, или инстинктом, настоящего историка». Дмитрий Иванович показывал, что Чаадаев верно воспринимал и правильно выражал то, что русский народ не усвоил себе сущности западной цивилизации, «не вошел в живое общение с народами человечества как личность со своим собственным лицом». «Мы пока дети, — вслед за П. Я. Чаадаевым повторял Д. И. Шаховской. — Скажу только, что Чаадаев ясно указал, что он считает это отсутствие у нас самосознания явлением временным, хотя и затяжным вследствие затянувшегося у нас детства». Русскому народу предстояло только войти в круг христианских народов с сознанием своего места в истории и литературе. И здесь он выражал надежду, что «может быть, то, чему мы являемся свидетелями, есть начало этого дела».
П. Я. Чаадаеву принадлежит идея «исторической молодости России». Вслед за немецкими философами, обосновавшими теорию разных возрастов народов соответственно началу их осязаемого участия в мировом историческом процессе, наш мыслитель воспринимал народы и людей в качестве отдельных нравственных личностей, подлежащих оценке и самооценке. Концепцию «исторической молодости России» П. Я. Чаадаев красноречиво развивал в письмах друзьям, в «Апологии сумасшедшего», в своих философских беседах. «Больше, чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою страну, — писал Чаадаев в «Апологии сумасшедшего», — желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа… у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество. Я часто говорил и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества».
Идея «исторической молодости России» была одушевлена идеей национальной миссии России, ее способности занять видное место в дальнейшем общем движении европейской и мировой цивилизации при условии быстрого освоения успехов просвещения Запада, его «опыта веков». При этом П. Я. Чаадаев не говорил о тех специфических доминантах национальной исключительности, особой предназначенности России к спасению человечества, которые определили бы мессианскую координату новой стадии его историософии. Иное дело, что эти чаадаевские идеи, подхваченные славянофилами, были переосмыслены в духе допетровской русской самобытности, на что указал Д. И. Шаховской.
Вместе с тем Д. И. Шаховской называл Чаадаева «и повивальной бабкой, и крестным отцом — при родах и при крещении славянофильской доктрины». В свое время еще П. Н. Милюков весьма тонко подметил, что настоящую основу мирового значения православия подсказал славянофилам П. Я. Чаадаев. Не очарование Россией было ново в Чаадаеве, а разочарование в Европе, так как «обновление католичества провалилось». Успехи европейской цивилизации были дороги Чаадаеву как закономерные плоды христианства, как необходимые залоги дальнейшего совершенствования общества на его основе. Но эти же залоги в построениях мыслителя перестают играть свою созидательную роль, как только «забывают» о своем происхождении, впитывают в себя господствующие индивидуалистические и атеистические тенденции.
П. Я. Чаадаев благословлял Россию как поприще будущего проявления великого закона христианской всеевропейской жизни. Правда, в его формуле слабо было отражено то из трех течений христианства, которому ходом истории, по мнению Д. И. Шаховского, предназначено вывести человечество на путь веры, — православие. Под православием Дмитрий Иванович подразумевал «все православие в совокупности», то есть восточную доктрину, греческое предание, новые философские течения, возникшие на фоне православного религиозного сознания, чувства и опыта, а также религиозные переживания русского народа. Но по сути своей, утверждал Д. И. Шаховской, вся формула П. Я. Чаадаева «насквозь, совершенно возвышенно-православная, потому что Чаадаев был коренной представитель русского духа и нес с собой или, лучше, в себе — именно русскую идею. Достаточно сопоставить его с другими русскими мыслителями и потом всех их вместе противопоставить западным, — чтобы понять, что он зачинатель именно русского философского мышления и всю свою формулу построил, исходя из русской веры и из русского опыта, конечно, не только и не столько положительного, сколько отрицательного».
Загадка России, поиски ее места в общем движении истории, постижение высшего смысла всей мировой жизни — задачи, которые не только пытался разрешить сам П. Я. Чаадаев, но которые предопределили главное направление русской философской мысли, работу русского самосознания в последующем. Но и в этом направлении были свои проблемы. Д. И. Шаховской обозначил их как бессвязность русской жизни, яд нарушения преемственности — отсутствие «среди нас настоящей последовательной мировой мысли»{398}.
Со второй половины 1920-х годов Д. И. Шаховской приступил к подготовке издания сочинений П. Я. Чаадаева, а в 1930-х годах осуществил ряд частных публикаций. Он обследовал все центральные, а также некоторые провинциальные архивы для выявления новых материалов; со всего найденного им были сняты копии, сосредоточенные позднее в его личном архиве, который в 1951 году был передан в Пушкинский Дом.
Дмитрий Иванович дважды подготовил к изданию собрание сочинений П. Я. Чаадаева — первое для издательства «Academia», но оно не было завершено, и второе для Госполитиздата, которое к концу 1930-х годов даже было сверстано. К сожалению, оба издания так и не увидели свет, хотя их выход, как признают современные исследователи, несомненно, явился бы выдающимся событием в отечественном и мировом чаадаевоведении. Задержка в течение года другого сборника — «Декабристы и их время» со статьей Д. И. Шаховского «Якушкин и Чаадаев» — расстраивала его. «В последний момент пришлось выкинуть набранных и сверстанных несколько статей и заменить их другими», — делился он с друзьями, а это все отодвигало выход сборника — и оплату гонорара{399}.
Опубликованные работы Д. И. Шаховского, посвященные П. Я. Чаадаеву, носили главным образом историко-биографический характер. Некоторые из них сильно пострадали от редакционных и цензурных вставок и изъятий. Сам Д. И. Шаховской по этому поводу отмечал в письме Н. М. Дружинину: «К сожалению, в моем предисловии после авторской корректуры, которую я считал окончательной, без моего ведома совершенно исказили несколько мест, вставив туда мысли, мне чуждые и совершенно ложные… Не буду об этом распространяться». Из письма И. М. Гревсу от 9 июня 1938 года узнаем об окончательном крахе многолетних усилий Д. И. Шаховского издать Чаадаева: «Мне еще предстоит эти дни война с Соцэкгизом, который якобы за неимением бумаги отклоняет печатание, т. е. выпуск Избранных философских сочинений Чаадаева, совсем готовых (набранных, прокомментированных, и в гранках, в верстке процензурованных). Для меня это зарез»{400}.
Приступая к работе над Чаадаевым, Дмитрий Иванович первоначально планировал дать только текст и перевод его трудов с объяснениями формального характера. Однако в дальнейшем рамки работы пришлось расширить. Д. И. Шаховской замыслил дать подробный комментарий к размышлениям П. Я. Чаадаева, поскольку тот порой весьма неясно излагал свои мысли. Задача предстояла трудная, работа продвигалась туго, приходилось скрупулезно изучать библиотеку Чаадаева, его отметки и заметки на книгах. У Д. И. Шаховского время от времени возникали опасения, справится ли он, да и здоровье уже очень пошатнулось.
Д. И. Шаховской часто испытывал различные недомогания, серьезно болел. Работоспособность снизилась, силы были уже не те, а серьезные задачи, которые он постоянно ставил перед собой, требовали энергии и отдачи. Начиная с 1932 года в письмах близким Дмитрий Иванович все чаще и чаще жаловался на состояние своего здоровья. Хуже всего обстояло дело с глазами. Глаза болели, трудно было читать мелкое, слабо напечатанное или не очень хорошо написанное. Приходилось очень ограничивать чтение, что Дмитрий Иванович никак не мог соблюдать. Кроме того, обострились подагрические явления. Шаховской чувствовал еще чрезвычайное ослабление памяти и упадок умственной работоспособности. Удручала его хозяйственная неурядица и в большом, и в малом: не хватало ни бумаги, ни чернил. И все это приходилось переносить «с унизительной покорностью и рабским молчанием». В конце 1930-х годов он писал И. М. Гревсу, что «очень, очень сдал»{401}.
Глава 23ТРАГЕДИЯ УХОДА
В сентябре 1930 года Шаховской описывал предсмертные часы жизни Чаадаева: «Чаадаев умирал. Он сидел на диване в кабинете разрушавшегося флигеля на Басманной. Под ноги ему поставили стул. Он было оделся, чтобы ехать обедать к Шевалье, но сил не было не только для выезда, а даже на то, чтобы лечь в постель или хотя бы произнести слово… Он и ранее часто думал о близкой смерти, но в первый раз он жил этим сознанием по-настоящему… и на мгновение перед ним промелькнуло что-то вроде досады на то, как в прошлом это простое и естественное чувство не выливалось полностью в жизни — на деле выходило как раз наоборот… Чем искреннее он проникался чувством любви к окружающему, тем более он казался сварливым ко всему другому, равнодушным и только о себе помышляющим суетным брюзгой».
Строки, посвященные Чаадаеву, полностью передавали эмоциональное состояние самого Шаховского накануне его трагического ухода из жизни. В эти последние месяцы неудовлетворенность собой у Дмитрия Ивановича особенно обострилась