Влияние школьного учителя сказалось в дальнейшем. Многие идеи, которые на протяжении всей своей жизни пытался развивать Д. И. Шаховской, в том числе побудившие его и его друзей к созданию Братства «Приютина», были или навеяны, или подсказаны непосредственно Громекой. После окончания гимназии Дмитрий решил пойти по его стопам. Не пожелав остаться в чуждой ему Варшаве, он поступает в Московский университет на историко-филологический факультет.
Глава 4МОСКОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
Непосредственно перед поступлением Мити в Московский Императорский университет в Первопрестольной произошло событие, имевшее огромное значение в общественной жизни всей России. 6 июня 1880 года в торжественной обстановке на Страстном бульваре, у монастыря, был установлен памятник великому русскому поэту А. С. Пушкину работы скульптора А. М. Опекушина. Деньги на создание памятника собирались всенародно по подписке, а само открытие и последующее за ним чествование поэта, организованное Обществом любителей российской словесности, стали данью уважения, благодарности и почитания русскими людьми своего национального гения.
Торжества продолжались в течение нескольких дней: сначала в университете, затем в Колонном зале Благородного собрания, где произносились приветственные речи. Кульминацией праздника стала речь Ф. М. Достоевского, произнесенная 8 июня и горячо встреченная всеми участниками заседания. В своем проникновенном слове писатель выразил глубокое понимание судьбы и роли поэта, исторического пути России и великого предназначения русского народа. В «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевский повторил: «Да, назначение русского народа есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так даже дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей… стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!»{57}
И тогда, и позднее, как мы увидим, эти мысли Ф. М. Достоевского нашли глубокий отклик в душе Д. И. Шаховского, на протяжении всей жизни стремившегося воплотить идеи братства и народности в своей деятельности.
Между тем первое время пребывания в старой столице проходило в привычных хлопотах, связанных с подготовкой к учебе. Москва произвела на юного князя самое обычное впечатление, «или скорее никакого впечатления не произвела… Было ужасно жарко, душно, в Москве как-то скучно и безлюдно».
Вскоре после своего приезда Митя направляется за город, в родовое имение Рождествено-Васькино Серпуховского уезда Московской губернии, где проживали его бабушки, и которое он полюбил еще с последнего посещения России. Его вновь охватывает особенная радость, ликование, эмоциональное наполнение. В послании к М. С. Громеке от 28 июля 1880 года он так описывает свои чувства: «Мы уже вышли на станцию (Лопасня), я почувствовал в себе какую-то силу, свежесть, особую молодость и радость. Все это мое, не потому что оно принадлежит мне, но потому что я принадлежу ему. Вот мысль, являвшаяся у меня и тут и во всю дорогу. Впрочем, оно выражалось не как мысль, а как чувство. Я восхищался всякой мелочью, замечал каждый прекрасный вид и любовался:…изба, родившийся ребенок, качавшийся в люльке около какой-нибудь избы, знакомые лицом ребятишки — все это было… близкое, близкое и дорогое. Это какое-то новое для меня отличнейшее чувство, чувство сильное и такое совсем простое, что просто любо. Я, кажется, всю дорогу широко улыбался»{58}.
В архивных документах князя Д. И. Шаховского сохранились письма к нему его бабушек: Н. Д. Шаховской и Е. Д. Щербатовой. По переписке видно, какую заботу и тревогу о внуке проявляли бабушки, интересуясь не только его здоровьем, но и личными делами. Так, в одном из писем Наталья Дмитриевна уведомляла Дмитрия, что его книги получены и все поручения исполнены. Из другого письма видно, как она стремилась поддержать Дмитрия материально: высылала на извозчика до вокзала 4 рубля и 60 копеек и сожалела, что не может доставить ему побольше денег; в другой раз отправила ему значительную сумму в 350 рублей.
К Дмитрию бабушки относились с особой нежностью, с любовью, неоднократно признаваясь ему: «Ты знаешь, как ты нам близок сердцу и какое живое участие принимаем во всем, что тебя касается»; «Не поверишь, как бабушка дорожит твоим вниманием»; «Нам без тебя так грустно, что не могу воздержаться от желания передать тебе хоть письменно мои тебе сердечные пожелания… Обрадуй нас хоть кратким письмецом»; «Наша томная и единообразная жизнь не оживлена твоим частым появлением, от которого сердце всегда трепетало от радости»; «Пожалуйста, милый мой Митя, успокой меня несколькими строками. Сердцу мало отрады».
В Москве, уже учась в университете, Митя останавливался у них на квартирах. Вот один из его московских адресов: Большая Никитская, дом княжны Елизаветы Дмитриевны Щербатовой, совсем рядом с местом учебы{59}.
Примечательно, что московским генерал-губернатором в то время был Владимир Андреевич Долгоруков, дядя матери Шаховского. В. А. Долгоруков был известен в Москве своей обширнейшей личной благотворительностью, он поощрял искусства, собирал живопись и книги, отдавая предпочтение религиозным сюжетам и богословским вопросам. Один из его биографов писал: «К Владимиру Андреевичу, крайне доступному, обращались все с просьбами самого разнородного, порою фантастического, но в общем всегда сверхзаконного порядка; князь обещал всем, а очень многим помогал своим крупным авторитетом и обширными связями в делах, по роду своему не подходивших ни к какому административному учреждению. Князь не приказывал, а только просил со своей неизменной улыбкой… Как ни мягок и по-магнатски вежлив был Владимир Андреевич, но в его просьбе слышался приказ, и не исполнить ее не решался никто»{60}.
Москвичи любили своего градоначальника и неизменно доказывали свои чувства, даря бесчисленные подарки в празднование каждого люста его генерал-губернаторства[1]. В один из юбилеев Владимира Андреевича, например, поклонники выкупили и преподнесли ему его родовое имение{61}. Многие ценности Владимир Андреевич еще при жизни передал в Румянцевский музей, где они заняли целую залу.
…Итак, шел 1880 год. Общество переживало период «диктатуры сердца» М. Т. Лорис-Меликова, возглавлявшего Верховную распорядительную комиссию по охранению государственного порядка и общественного спокойствия. Комиссия была создана сразу после взрыва в Зимнем дворце в феврале 1880 года и неудавшегося очередного покушения на Александра II. Ею был поставлен вопрос о проведении некоторых реформ как средства сдерживания революционного движения в стране.
Одной из первой мер графа М. Т. Лорис-Меликова, в прошлом боевого генерала Русско-турецкой войны, генерал-губернатора в Харькове, явилось удаление с поста министра народного просвещения графа Д. А. Толстого и назначение на его место А. А. Сабурова.
Д. А. Толстой перед самой своей отставкой готовил реформу университетского устава 1863 года, дававшего университетам некоторую автономию. Ситуация обострялась изданными в 1879 году новыми правилами для студентов, ужесточавшими контроль за ними со стороны инспекции. В Московском университете эти правила были введены в феврале 1880 года. Но вскоре правительственный курс принял более либеральный оттенок. Новый министр народного просвещения проектировал расширение автономии для студентов путем легализации деятельности их организаций.
Вокруг этого вопроса и разгорелось активное студенческое движение. В Московском университете было оживленно и шумно. «Курсовые, факультетские и общие сходки, — по словам Шаховского, — следовали одна за другой»{62}.
Студенческое движение в это время можно подразделить на два течения — представителей либерального «нового университета» и радикальных медиков из «старого» университета. Лидером первого был общепризнан П. Н. Милюков, который заканчивал уже историко-филологический факультет; среди тех, кто возглавлял второе течение, был будущее светило медицины П. П. Кащенко.
Тактические различия между двумя студенческими течениями состояли в том, что филологи считали более благоразумным воспользоваться политическим моментом и «вести подготовительные собрания студентов к созданию признанной правительством системы студенческих учреждений». Левые же течения, представленные преимущественно студентами-медиками и преобладавшие по численности, добивались фактического признания за студенчеством политической роли, «вносили политику в университет». «Общая сходка» или «парламент» — так формулировалось наше основное «политическое» разногласие», — вспоминал П. Н. Милюков{63}, подразумевавший, что на общефакультетских сходках, как правило, речь заходила не о студенческих учреждениях, а о вопросах общей политики, и студенческая сходка превращалась в настоящий политический митинг.