– Вы хотите, чтобы я провел с ним переговоры? – спросил Клим.
Зайберт сложил вместе ладони.
– Да, я вас очень прошу! Если вы это сделаете, то не пожалеете…
Его лоб собрался в морщины, а уголки губ опустились.
– Вы не представляете, сколько я гонялся за этим Баблояном! Он является членом Центрального Исполнительного Комитета и личным другом Сталина. Я надеялся организовать через него интервью.
– И вы дарите мне этот шанс? – изумился Клим.
Зайберт вздохнул.
– Я, конечно, умру от зависти, если вы сумеете им воспользоваться… Но считайте это гонораром за помощь моим немцам.
– Я сделаю все, что возможно, – растроганно сказал Клим.
– Тогда я напишу для вас рекомендательное письмо, а вы через пару дней поезжайте в дом отдыха «Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев» – Баблоян будет там долечивать свою печень.
Клим записал адрес.
– Чем же вы будете заниматься в Берлине? – спросил он.
– Устроюсь в какую-нибудь газету – все-таки у меня есть репутация и опыт, – отозвался Зайберт. – А если у нас с вами получится вытащить немцев Поволжья, подамся в политику – для меня это будет хорошим началом.
4.В СССР существовали не только парии-лишенцы, но и высшая каста «брахманов» – это были члены Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Им поклонялись, они имели огромные пенсии, отдельные квартиры и несметное количество льгот.
В Обществе состояло около трех тысяч человек – то есть несколько поколений анархистов, нигилистов и революционеров. Кто-то посчитал, что в совокупности они провели на каторге шестнадцать тысяч лет, и еще больше – в ссылке.
У политкаторжан было свое издательство, книжный магазин и музей, где выставлялись документы, свидетельствовавшие о политических репрессиях в Российской империи. Но главным достоянием Общества являлась бывшая усадьба графа Шереметьева, превращенная в прекрасную больницу и дом отдыха. Помимо политкаторжан, там постоянно лечились высшие партийные чины.
Через соседей-пролеткультовцев Клим получил разрешение поехать туда на экскурсию – вместе с комсомольцами фабрики резиновых изделий «Красный богатырь».
Ехали с песнями. Бригадир Вася, загорелый, плечистый парень в тельняшке и широченных парусиновых брюках, прихватил с собой гармонь и всю дорогу горланил частушки:
У буржуев тьма тревог,
На сердце обуза.
Говорят, введут налог
На большие пуза.
Слушая его, девчонки хохотали.
После долгой тряски по разбитым сельским дорогам автобус въехал в старинный парк с искусственными прудами и тенистыми аллеями.
Комсомольцы приникли к окнам.
– Ой, смотрите, какие статуи! – ахали девушки, показывая на мраморные изваяния в фонтанах.
– А цветов-то, цветов! Больше, чем на первомайской демонстрации!
Выйдя из автобуса, комсомольцы в нерешительности застыли у белокаменного дома с широкой лестницей и колоннами.
– Вот это жизнь! – проговорил Вася. От изумления он выпустил гармонь из рук и та, издав громкий стон, упала на землю.
Навстречу экскурсантом вышел невысокий темноволосый толстяк с пышными усами.
– Здорово, молодежь! – сердечно сказал он. – Рад вас видеть! Ну, пойдемте, я вам все тут покажу.
Клим был единственным человеком, который узнал товарища Баблояна, – хотя его портреты постоянно печатались в газетах и продавались в наборах открыток. Никому и в голову не могло прийти, что такой важный человек будет запросто разговаривать с простыми рабочими, да еще поведет их на экскурсию.
Но Баблояну явно нравилось общаться с комсомольцами. Он пересмеивался с парнями и, как бы шутя, обнимал девушек за талии.
– Ведите себя тихо! – велел он, когда они подошли к террасе, заставленной удобными креслами и шезлонгами. На них дремали старики и старушки в новеньких опрятных халатах.
– У нас тут живой музей, – с благоговением сказал Баблоян. – Эти люди пожертвовали всем на свете, чтобы вы, молодежь, могли увидеть зарю социализма!
Комсомольцы чуть ли не на цыпочках поднялись на террасу и, краснея от смущения, принялись благодарить старичков и жать их морщинистые руки, на которых до сих пор были видны шрамы от кандалов.
Баблоян перечислял, кто из политкаторжан стрелял в генералов, а кто закладывал бомбы в резиденциях губернаторов.
Комсомольцам, выросшим при советской власти, казалось, что все это происходило давным-давно, в доисторические времена, и им не верилось, что участники тех событий до сих пор живы.
Особенно их поразил народоволец Фроленко – лысый, заросший бородой восьмидесятилетний дед. Он был одним из организаторов убийства Александра II.
– А зачем вы покушались на царя? – спросила Рая, маленькая черноглазая девушка с конопушками на вздернутом носе. – Ведь в ваше время революционная ситуация еще не назрела.
Фроленко задвигал вставной челюстью.
– У нас, барышня, не было другого выбора – мы должны были разбудить народ от вековой спячки. Это был сигнал, что революционные силы живы и что каждого угнетателя трудового народа ждет справедливое возмездие.
Комсомольцы захлопали в ладоши.
Баблоян показал на стоявшую в дверях старушку с клюкой:
– А это знаменитая Вера Николаевна Фигнер! Знаете, как о ней отзывались товарищи? «Есть натуры, которые не гнутся, – их можно только сломить, но не наклонить к земле».
Вера Николаевна недобро посмотрела на него.
– Молчал бы лучше! Мы хотели добиться свободы слова и совести, а вы все развалили. России нужна новая революция!
К ней подлетела медицинская сестра.
– Вера Николаевна, вам пора на процедуры!
Она ласково взяла старушку под локоток и увела ее.
– Старость – не радость, – вздохнул Баблоян. – Иногда товарищ Фигнер забывает, что революция уже была.
Он передал комсомольцев администратору, и тот повел их смотреть бывшую графскую оранжерею и птичник, куда недавно завезли кур особой породы «полосатый плимутрок».
Клим подошел к Баблояну.
– Я от Зайберта. Он просил передать вам письмо.
Баблоян изменился в лице.
– Пойдемте, – тихо сказал он и поманил Клима за собой.
Они сели на лавочку в окружении цветущих розовых кустов. Баблоян прочел письмо Зайберта, достал из кармана спички и тут же спалил его.
– Жаль, что Генриха выслали… Полезный был человек!
– Так что насчет немцев? – спросил Клим. – Для получения паспортов от них требуют справки, которые они не могут принести: для этого им надо возвращаться в Саратов, а у них нет денег.
Баблоян пожал плечами.
– В интересах государства мы вообще не должны их выпускать. Если они всем табором приедут в Германию, эта история просочится в прессу, и мы получим очередной поток клеветы на советский строй.
– Но ведь можно что-нибудь сделать!
Баблоян смерил Клима оценивающим взглядом.
– Пятьдесят рублей с носа, – одними губами прошептал он. – Если вы так печетесь о своих немцах, ищите деньги на «госпошлину». Только в валюте, пожалуйста.
Клим усмехнулся: Баблоян жил на всем готовом – зачем ему валюта? Вывод напрашивался только один: он, как и многие кремлевские начальники, подумывал об эмиграции и искал способ разжиться валютой на случай, «если все рухнет».
В газетах то и дело появлялись статьи об изменниках, которые уезжали в заграничные командировки и отказывались возвращаться в СССР. Невозвращенцами стали личный секретарь Сталина Бажанов, видные чекисты Думбадзе и Ибрагимов и многие другие. Это было бегство с тонущего корабля. Каждый из партийцев знал, что его в любой момент могут привлечь даже не за собственные грехи, а за дружбу с неугодным лицом. Причем наперед нельзя было сказать, кто завтра окажется в опале.
– А вы не могли бы помочь мне организовать интервью со Сталиным? – спросил Клим. – Я думаю, что в обмен на него «Юнайтед Пресс» помогло бы вам решить проблему с немцами Поволжья.
– У меня нет такой проблемы – она есть у вас, – насмешливо сказал Баблоян. – Всего хорошего!
В системе большевистских ценностей доступ к товарищу Сталину стоил гораздо дороже каких-то там немцев. В любом случае Баблоян не собирался им торговать.
Глава 26. Немцы Поволжья
1.«Книга мертвых»
Я съездил на подворье церкви святого Михаила – это старейший лютеранский храм в России, основанный еще в XVI веке. Службы там не ведутся уже несколько месяцев: рядом находится Центральный аэродинамический институт, и Моссовет постановил закрыть церковь, потому что прихожане «мешают надлежащим образом организовывать охрану» и создают «угрозу диверсии и шпионажа».
На самом деле церкви, да и все остальные независимые от государства организации, уничтожают для того, чтобы в стране не было свободных источников доходов и общественной поддержки. Материальные блага, признание и порицание могут исходить только от партии – это дает возможность контролировать всех и вся.
Московские лютеране пытаются спасти свой храм, но надежды на успех маловато. Большевики придумали формулу, которая позволяет им закрывать церкви «по просьбам трудящихся», – комсомольцы ходят по окресным домам и спрашивают жителей: «Вы поддерживаете борьбу с религиозным дурманом? Тогда распишитесь!» Никто не осмеливается отказаться, потому что если ты скажешь хоть слово в защиту свободы вероисповедания, об этом сообщат твоему начальству и ты превратишься в верного кандидата на увольнение в ходе ближайшей чистки.
Я не представляю, что будет с поволжскими немцами, когда их прогонят из храма, – они и так живут в чудовищных условиях! Я насмотрелся на измученных женщин и бритоголовых исхудавших детей, вот уже несколько месяцев не видевших бани, – их стригут наголо, чтобы не было вшей. Мужчин и подростков вовсе не было видно – они пытаются зарабатывать деньги в качестве грузчиков и чернорабочих.