Я думаю, что у многих, здесь сидящих, уже от страха зуб на зуб не попадает. Кому охота срываться с насиженных мест на другой день после произнесенной речи. И, кроме того, три тысячи моих домашних рабов вооружены и стоят наготове. Дворцовая гвардия предупреждена, и если высокочтимое сборище священных особ будет нам мешать, мы не выпустим его на волю живым до тех пор, пока они не поклянутся служить нам верой и правдой…
– Добро, Василий. Ты меня ободрил.
И вот Иоанн на троне. Утомительны эти пышные и пустые церемонии. Полились гимны, протяжные звуки серебряного органа, приветствия царю, произносимые выспренным тоном, по раз навсегда принятому тексту; скучные чтения паракимонена, излагавшего причины, побудившие царя встретиться с иерархами, восхваления Полиевкта. Не любивший ни гражданских, ни церковных прений и полагавший все достоинство правителя лишь в одних военных успехах и подвигах, Иоанн явно томился на троне: к помпезности он еще не успел привыкнуть. Он встрепенулся только тогда, когда ввели в зал желаемого ему кандидата в патриархи. Это был монах Василий, подысканный паракимоненом.
Монах стоял недалеко от трона, и император хорошо мог разглядеть его. Мочалкой свалянные волосы на голове и в бороде, слезящиеся глаза в белесых нагноениях, взгляд исступленного идиота. Из-под дырявого подрясника выглядывало нагое, в веригах тело, кое-где в струпьях. Монах стоял избоченясь, не шевелясь, угрюмо опустив голову книзу и выпятив вперед изможденные синеющие локти рук, сложенных на животе. Тихий настороженный шепоток, точно отдаленный ветерок, пронесся по залу. Некоторые лица исказились миной отвращения или негодования. Сидящие близ монаха зажали носы и от него брезгливо отвернулись.
Цимисхий тоже стал его разглядывать пристально и ощутил запах гнилого тряпья и нечистого человеческого тела. И чтобы заглушить тошноту, сошел с трона и сказал, искусственно себя воодушевляя:
– Этот праведный муж ведет жизнь подвижническую, достойную истинного христианина. Помыслами своими он устремлен только к небу и все земное не приемлет, считая его, и по справедливости, суетным и жалким. Он вкушает пищи не более того, сколько необходимо, чтобы не умереть с голоду. Никогда смиренный монах Василий не прикасался к мясу и вину. Он питается только соком диких ягод, а пьет ключевую воду. Праведник этот не знает греха, убивает свою плоть, избегает дьявольского обольщения женщин. (Тут Иоанн вспомнил, что в загородной вилле он назначил любовное свидание с молодой патрикией, только что возведенной в «опоясанные», и что он опаздывал, и поэтому сократил речь.) Василий чужд соблазна, повергающего многих из нас в пучину тяжкого греха, с самых юных лет он соблюдал почти невозможный для человека пост и подавлял в себе все человеческие слабости. Летом и зимой он носит ту же самую грубую одежду до тех пор, пока она не разрушается от ветхости. Он никогда не ложится на кровать, но спит на голой земле. (Иоанн пересилил себя и принял торжественный тон.) Как много в этом примере для наших пастырей, нередко целиком увязающих в болоте суетных дел. Отрадно жить, сознавая, что грешную нашу землю украшают столь благочестивые и отменные праведники, и особенно если они к тому же наши высокие наставники святой матери церкви.
Наступило полное и неловкое молчание. Точно все окаменели. Надо было или похвалить Василия, или отказаться. И тогда в разных местах и в одних и тех же выражениях, что и василевс, митрополиты и епископы принялись один велеречивее другого возвеличивать Василия и предлагать его в патриархи. Когда все желающие высказали свои панегирики, тогда василевс объявил Василия кандидатом в патриархи и произнес положенную в таком случае словесную формулу:
– Милостию Божией и соизволением нашей царственности, милостию Бога поставленной, мы желали бы этого высокоблагочестивого человека произвести в сан патриарха Константинополя – Нового Рима.
Молчаливые митрополиты и архиепископы стали медленно подниматься со своих мест. Они выходили молчаливо, понуро, уткнувши взгляды в пол.
Когда все вышли, василевс сказал своему министру:
– Отвези этого вахлака в патриаршие палаты да заставь вымыться. От него идет такой смрад, что меня чуть не стошнило. Он провонял все Священные палаты.
Министр ответил:
– Владыка, патриарх, вызывающий отвращение своей неопрятностью и забвением церемоний, все же значительно приятнее пахнет, чем тот, который вызывает страх.
И они залились счастливым смехом. И очень довольный, воспрянувший духом, василевс поехал на загородную виллу, где его ждала молодая, обворожительная, юная патрикия.
А собор, уже в полном согласии с духом и буквой закона, в торжественной и пышной обстановке единодушно избрал Василия на патриарший престол, целиком осуществляя волеизволение василевса.
Глава 25Нашла коса на камень
Через этого «блаженного» монаха, избранного на патриарший престол, Иоанн Цимисхий теперь упрочивал свое влияние на церковные дела, вселял уверенность в христиан, что он радетель веры, храмов, благочестия, ибо патриарх Василий был его ставленник и слыл бескорыстным аскетом, обожаемым фанатично настроенным народом. Наконец, для придания полной законности своему властвованию император решил породниться с царским родом и распространил слух о своих нежных склонностях к престарелой, безобразной и глупой Феодоре, дочери Константина Багрянородного. Поэтому всюду, где только можно было, он подчеркивал свою неприязнь к бывшей царице Феофано, понимая отлично, что дурная репутация легкомысленной мужеубийцы может только повредить ему. Он страдал по ней, не мог превозмочь свои желания и тайно поддерживал с нею связь. Но если благодаря находчивости, уму и энергии он удержался на престоле, внешнее положение государства стало угрожающим. Святослав опять прочно обосновался в Болгарии. Сарацины на границах Азии и Африки все время производили набеги, пользуясь смертью Никифора.
Предоставив паракимонену стоять во главе гражданского управления, Цимисхий целиком отдался военным делам. Как и всякий ромей, василевс считал всех на свете варварами, кроме своего народа, и относился к ним с глубочайшим презрением. Поэтому хоть Цимисхий и слышал о грозных набегах на Константинополь русских князей Олега и Игоря, слышал о силе Святослава, о том, какой переполох он внес в восточный мир, но удачи эти он объяснял слабостью и глупостью противников киевского князя. А успехи Святослава в Болгарии приписывал немощи Петра и неспособности его бояр к управлению и военному делу. Но главным образом придавал решающее значение трагическим ошибкам царя Никифора, пригласившего на Балканы Святослава и доверившегося Калокиру, которого сейчас Цимисхий стал считать первым и самым опасным врагом своим; он-то отлично знал изворотливость, энергию и ум Калокира, а главное, необузданную его жажду власти. Василевс хорошо был осведомлен и о том, что Калокир постоянно присутствует в войсках Святослава в качестве советчика по государственным делам, касающимся Болгарии и ее взаимоотношений с ромейской державой.
Цимисхий хорошо знал этих аристократов, холодных, рассудительных, но одержимых страстным тщеславием, знал их силу и слабости. Он знал, что Калокир ждет от него официальных почестей и, хотя бы на первых порах, верховных прав на крымские владения, но Цимисхий молчал, он даже прекратил всякие сношения с Херсонесом. А когда Калокир попытался напомнить василевсу о своих «заслугах» перед ним, он не получил ответа.
Однажды Калокир прислал к Цимисхию херсонесского посланника с тем, чтобы напомнить о себе… Но когда посланник открыл рот и произнес одну только фразу: «Наместник вашего величества, патрикий Калокир соизволит вашей царственности пожелать божественного благоволения», василевс оборвал его и закричал:
– Это не наместник мой, а изменник, его место вместе со своими подчиненными, как ты, такими же изменниками, в тюремном подземелье, а не в Херсонесе…
Цимисхий велел ослепить посланника на один глаз и отправить обратно в Херсонес.
Теперь он строго повелел следить за Калокиром. Но только одного Никифора он считал виновником всех постигших Рома-нию бедствий.
Как и все испытанные и даровитые полководцы, он знал прекрасно, что врага никогда нельзя представлять слабым и глупым. Наоборот! Идя на него, надо готовиться к сражениям тщательно: враг может оказаться неожиданно сильным, смелым и коварным. Но, никогда с русскими не сталкиваясь и умозрительно (по традиции) считая их, как и всех не ромеев, варварами, то есть дикими, невежественными людьми, он был убежден, что успехи Святослава, за которого держится Калокир, случайны и временны, до тех пор, пока князь не столкнулся с коренными ромейскими войсками под водительством самого василевса.
Цимисхий не испытал противника на поле сражения, не знал его истинную силу, и поэтому ошибался. Но он не желал ввергать всю измученную страну в новые войны и считал, что русского князя не могли интересовать международные отношения осмысленно и толково, а привлекала только близкая выгода: обогащение, грабеж. И поэтому он попытался отделаться от киевского князя подачкой, как от пирата. Вот уж тогда он надеялся взять Калокира, как рака на мели. Он послал послов в Доростол к Святославу и обещал ему сумму денег, лишь бы тот удалился из Болгарии.
Чтобы отрезать путь к подобной сделке, Святослав запросил с Цимисхия вдвое больше: выкупить все болгарские города, все население их, и даже дать каждому русскому воину в отдельности солидный подарок. Это показалось Цимисхию более чем дерзостью. Ярость свою он скрыл под усмешкой пренебрежения. В присутствии дворцовых дам продекламировал он из послания Фотия, который когда-то писал о русских, нападавших на Константинополь:
«О, город, царствующий почти над всей вселенной, какое войско, не обученное военному искусству и составленное из рабов, глумится над тобою, как бы над рабом. О, город, украшенный добычами многих народов, какой народ вздумал обратить тебя в свою добычу! О, город, украшенный, воздвигнувший множество памятников победы над врагами Европы и Азии и Ливии, как теперь простерла на тебя копье варварская и низкая рука, поднявшись поставить памятник победы над тобою…»