Евнух и не мог знать ни силы, ни обаяния тела женщин.
Глава 30Осечка
Паракимонен Василий, возглавлявший посольство, только один он из всех сановников империи и знал те исключительные условия, на которых Иоанн Цимисхий вынужден был скрепя сердце помириться со Святославом. Условия эти были неслыханно унизительны для надменных ромеев, и потому они хранились в строжайшей тайне. Оставаясь византийцами, обожествляющими императоров, и зараженные традиционной самовлюбленностью наследников великого Рима, рядовые члены посольства даже не могли допустить, чтобы василевс мог иметь страх перед нашествием варваров и согласиться на жертвы, на которые он пошел.
В секретной комнате Священных палат Иоанн Цимисхий, напутствуя паракимонена, умолял его склонить князя Святослава к миру и дать князю право продиктовать любые условия, лишь бы он согласился оставить Балканы и удалился в Киев. Цимисхий тогда смог бы уладить дела с арабами в Азии, подавить мятеж, обезвредить своих соперников Фок и справить свою коронацию и женитьбу на безобразной и навязанной ему патриархом Феодоре, которую он терпеть не мог.
Он знал, что присутствие Феодоры во дворце только будет оттенять роскошную красоту Феофано. Но женитьба на ней поднимала его престиж в глазах двора и народа. Ведь Феодора не только «законная» царевна из прославленного и в глазах ромеев священного рода Константина Багрянородного, но она вместе с тем славилась неподдельной добродетелью, добротой, преданностью вере и церкви и была неистово суеверна, под стать всем благомысленным жителям столицы. Она проводила ночи в молитве, была окружена гадалками и монахинями, питала отвращение к веселой и разгульной жизни царского двора. Эти качества в жене теперь нужны были Цимисхию, нужны как воздух, нужнее, чем красота, чем ум, чем молодость. Женская красота, ум и молодость всегда были к его услугам.
Паракимонен понимал, что царь хватается за соломинку, но что делать? Бегство от мятежников и Святослава в Азию равнялось бы потере короны и всех владений на полуострове. В победу над Святославом царь теперь сам плохо верил, и Василий это чувствовал и сам разделял это чувство. Поэтому паракимонен был поставлен перед выбором: или мир, или своя собственная погибель. Цимисхий не простил бы ему проигрыша в этом деле. Он не давал ему, однако, никаких конкретных указаний, во всем полагаясь на его изворотливость ума и неподражаемую выдержку характера. Паракимонен это рассматривал как крайний испуг василевса.
Вот почему Василий один из посольства нес в душе груз и тяжелых дум, и забот. Все остальные члены посольства рассматривали свою миссию, по примеру былых времен, как почетное и приятное времяпровождение. И в пути они были столь же беспечны, надуты и чванливы, как и в столице. Ехали пышно, шумно, медленно, с церемониями. Рабы и служители шли пешком, мелкие чиновники свиты ехали на лошадях или в повозках из плетеного хвороста, а сами послы передвигались в изящных колесницах, везомых отборными и украшенными конями. По бокам этого ряда колесниц ехали телохранители с загорелыми лицами и стальными мускулами – изящные всадники на горячих арабских скакунах. Чеканные уздечки с бронзовыми и медными удилами блестели на солнце. Луки и стремена из пурпурной и желтой кожи украшены чернью или эмалью по серебру. Округлые шлемы искрились каскадом бликов.
В хвосте этой кавалькады – подарки руссам: тяжелая поклажа в крепких повозках из набойной кожи, обитой по краям железом. Повозки эти тянули мощные быки с тугими шеями, позванивающие бубенцами, и терпеливые ослы, поскрипывающие упряжью.
Дозорные Святослава за этим торжественным продвижением послов зорко следили с самого момента их выезда из столицы и уже не выпускали из виду.
Послы и в дороге чванились, били рабов и слуг, жаловались на неудобства дороги. Они мечтали о пышном приеме и обильной еде при встрече с руссами.
Приехав в стан Святослава, они сразу выразили неудовольствие по поводу того, что их никто не встретил, хотя вестовые к Святославу из Константинополя посылались.
Послы расположились недалеко от княжеского шатра, где курился дым, идущий от костров, на которых Ирина варила князю говядину. Шатер был раскинут недалеко от греческого поселения, в лесу, близ речки. Речка извивалась между тополей и платанов, густо зеленевших на ее берегах. Дальше шли пустыри, на которых пестрели дикие растения: сине-красная мальва, едкая крапива, голубые воловики, бузина. В этом месте много было зеленых и серовато-пепельных ящериц, при виде которых послы вздрагивали в ужасе. Но паракимонен велел раскинуть здесь цветные шатры и сгрузить дары, привезенные в подарок руссам. Ему казалось, что открытое место менее внушает опасений и подозрений.
В стане князя, конечно, знали о прибытии греческих послов. Но никаких приказаний по поводу этого от князя не последовало. Сам он тут же уехал в ближайший городок, в котором предстояло ему встретиться с патрикиями только что отвоеванных у Византии пограничных областей.
В день приезда паракимонен, забрав свиту, отправился в стан князя. В пышных дорогих одеждах, величавые и торжественные, послы остановились в отдалении от шатра и ждали. Они ждали долго, гордо, не заикаясь друг другу о смешной нелепости и неопределенности своего положения.
А положение для всех стало очевидным: приезду ромеев здесь не придали никакого значения и даже не готовились к нему. И это случилось на священной земле самих ромеев. И вот гордые послы все стояли и ждали. Вдали виднелись стены монастырей, пышно одетые зеленью обширных садов, часовенки на дорогах. Ждали послы молча, тоскливо, напряженно. Но никто не смел что-нибудь спросить у неприступного паракимонена.
К вечеру на дороге показалась группа всадников, направившаяся к княжескому шатру. Впереди всех ехали двое. Один на белом коне, в белом шелковом плаще, широких шароварах и сапогах из сафьяна. На бедре висел франкский меч в золотой оправе. Он был молод, коренаст, широкогруд, в ухе качалась серьга с рубином, длинные усы свисали на подбородок. На выбритой голове развевался густой пучок русых волос – признак особой знатности.
Другой всадник был тучный старик, белый как лунь, в кольчужной броне и в остроконечном шлеме, раззолоченном и богато украшенном. На нем был кожаный, наборный, усаженный серебряными бляшками широкий пояс, на котором висели ключ, нож, огниво, иголка, шило, точильный брусок, костяной гребень, мешочек с деньгами. У седла была приторочена секира, за поясом торчал кривой нож, прямой обоюдоострый меч свисал с бедра. Видно было, что этот тучный старик всю жизнь провел в боевых походах.
Они подъехали к послам, и тучный старик спросил по-гречески, не сходя с коня, откуда пожаловали столь знатные гости.
Паракимонен ответил по-славянски, приняв этих вестников по их вооружению за приближенных Святослава, что ожидают князя и даже не знают, здесь он или нет. И ждать ли им его, или на время удалиться.
– Передай князю, – сказал паракимонен, приняв молодого витязя с пучком волос на бритой голове за ординарца, – что его хотят видеть послы ромейского василевса.
– Хотят – так увидят, – весело улыбаясь, ответил витязь. – Вот этот испытанный воин близок к князю, он вам все и устроит. Устрой им, Свенельд.
– Пусть чуточку подождут, – ответил старик. – Мы их ждали не раз, не теряли терпения. И они потерпят…
– Мы готовы стоять на месте до тех пор, пока не упадем от изнеможения. Плохо, что у русского князя нет соответствующего церемониала по приему послов. Это затрудняет переговоры…
– Всякая земля имеет свои обычаи, – ответил витязь. – Подождите еще немного, князь утомился с дороги, отдохнет и вас непременно примет.
– Так и передай князю, мы прибыли с самыми дружескими намерениями.
– Вот насчет этого не знаю, поверит ли он.
– Только бы принял. Сам убедится в этом.
Всадники сошли с лошадей и уселись около костра обедать. Ирина подала им дымящуюся в горшке говядину с луком. Они брали руками огромные эти дымящиеся куски и ели сосредоточенно и молча, вприкуску с русскими ржаными лепешками, и запивали еду византийским дорогостоящим вином. После этого съели еще по большой рыбе, испеченной на угольях, потом Ирина подала им каленые яйца, вынув из горячей золы. После этого они выпили жбан меду. Послы глядели на эту картину с пугливым изумлением.
– Эти греки, – сказал Святослав, – умеют быть в такой же мере спесивыми, сколь раболепными. Погляди, старик, на их вытянутые и подобострастные лица, с которыми они ожидают моего приема. А помнишь тех послов в Доростоле, что сулили мне участь несчастного отца, ладьи которого они когда-то потопили в море?
– Как не помнить? Я такого мнения, князь, все они плуты и с ними один разговор – разговор оружием. А то как раз надуют, уж я их знаю, шельмецов. Все дела у них на этом построены. Цимисхий убил Никифора, а уж и на Цимисхия тоже ножи точат. Дело твое, одно скажу, князь, держи ухо востро. Не прельщайся ни на девок, ни на золото. Это у них первое дело – задобрить, а потом и оплести. Похвальбы-то сколько потом будет у ромеев.
– Не оплетут, – ответил Святослав. – Теперь они потеряли разум от страха. Не сегодня завтра наши войска будут на площадях Царьграда. Занимает меня, куда в таком разе улепетнет царь, несколько месяцев назад мне дерзко предложивший убраться в Приднепровье.
– Пойдем, князь, в самом деле передохнем с дороги. Пусть эти нарядные сановники еще постоят да подождут. Им некуда теперь деваться.
– Пойдем, старина.
Они ушли отдыхать после утомительной рекогносцировки. Святослав растянулся на войлоке и заснул счастливым сном. Стало совсем тихо в стане. Сторожевая охрана с секирами стояла вокруг княжеского шатра как вкопанная. На путях, ведущих в ближайшие селения, тоже были дозоры. Послы опять терпеливо ждали несколько часов. Солнце ушло за стены монастыря и позолотило купол церкви.
И вот, наконец, Святослав вышел из шатра и велел позвать послов. Он сидел на конском седле в белой сорочке и широких шароварах, ничем не напоминающий о своем звании. Послы нерешительно остановились и даже не поклонились князю. Повелителя они привыкли видеть сидящим не на седле, а на позолоченном троне.