Святослав молчал, потрясенный жестокой правдой ее слов. Она коснулась его руки холодными губами и добавила:
– Старый Свенельд давно бы крестился, да тоже стесняется дружины… А сына крестил, что у древлян воеводит. Он сам мне говорил об этом не раз. Свенельд мудр, он много государств посетил и лучше нашей веры не нашел, хоть и остался язычником ради тебя. Да ты и сам видишь – лучше ее нет, нашей веры. Ты не боишься угроз врага, а перед насмешками языческой дружины пасуешь. Дай мне обещанье, что после того, как я умру, станешь христианином… И я уйду в тот мир спокойно.
Он сказал:
– Если цел и жив останусь, то уеду в Киев, крещусь и крещу дружину. Григорий мне в этом поможет.
– И еще тебе совет. Калокира надо остерегаться. Ох уж эти честолюбивые вельможи… От них все беды. Вечно добиваются славы и власти… А ценна в мире только власть добра и любви. Дай я тебя поцелую…
Превозмогая боль, она поцеловала его. Потом смотрела на него жадно, умиленно.
– Тебе не страшно? – прошептал он.
– Ты язычник и не понимаешь состояния моей души. Я умираю счастливой, потому что ты дал мне слово креститься. Ты никогда не нарушал слова, как истинный рыцарь. Я счастлива, что встречусь с тобою там, на небе. И тебе уже не будет стыдно, что ты язычник и имел много жен, как все язычники. И твои жены не смогут попасть в рай, а мы будем вместе…
Вдруг она содрогнулась, вскрикнула и указала глазами на священника с дароносицей, караулящего отход ее в горний мир.
Святослав, скрывая слезы, удалился. Он вышел на берег Дуная и велел принести себе птицу разных пород. Он разрезал их и бросал в темные воды Дуная, желая умилостивить Перуна и вернуть силу и мужество своему войску и здоровье своей жене Ирине. Потом он пошел вдоль берега, на котором дружинники-христиане хоронили своих родных. Он там встретил и Улеба, копающего могилу своей жене Роксолане. Он хоронил ее по христианскому обряду, зарывал в землю головою на восток. Отец Григорий читал молитву. Святослав остановился в отдалении и наблюдал эту картину, знакомую по погребению своей матери. Улеб поцеловал Роксолану в лоб и стал опускать тело, облеченное в одежду воина, в землю. Потом он закопал могилу и поставил на ней крест, выделанный из ветхих досок.
– Аминь! – сказал Григорий тихо и перекрестился.
Он увидел Святослава, который сказал:
– Много русских косточек полегло в землю на берегах Дуная…
– Мир ее праху, – произнес Григорий. – На том свете увидятся… «Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек»[3].
А Улеб, облокотясь на меч, беззвучно плакал.
– Блаженны плачущие, ибо они утешутся, – сказал еле слышно Григорий и благословил могилку широким крестом…
Глава 43Бегство Калокира
Хрисанф нарядился монахом и под покровом ночи проскользнул в город. Город он хорошо знал, бывал в нем много раз за это время схватки.
Подле дома Калокира толпился народ, самый пестрый: одних патрикий вызвал, другие пришли к нему сами с жалобами. Все знали, что у князя он – правая рука и ведает связями с местным населением, судит и рядит.
Привратник Калокира был тоже грек из Херсонеса. Хрисанф молча сунул в руку привратника горсть золотых номисм, и тот потрусил в дом. Вскоре он вышел и любезно повел Хрисанфа в покои.
Калокир сидел за столом, завтракал. На нем было одеяние василевса – богато вышитая туника с длинными рукавами, длинные штаны, сапоги с отворотами, обшитые жемчугом. Хрисанф увидел знакомую, привычную обстановку в покоях Калокира и помолился на образ Божьей Матери, висевший в углу…
Патрикий с необыкновенной любезностью встал, пошел ему навстречу и вдруг обнял… Потом они сели за стол, Калокир налил вина, и они выпили…
– Это очень любезно с твоей стороны, что ты наконец вспомнил нашу дружбу, – сказал Калокир. – Я знал, что ты тут, что продвигаешься по службе и даже приближен к самому василевсу… которому сейчас не так уж сладко…
– Пути наши разошлись, – сказал Хрисанф, – но… вот они опять, может быть, соединились…
Хрисанф улыбнулся, и Калокир улыбнулся тоже, но еще приветливее.
– Ты по своей воле… или от василевса? – спросил Калокир.
– Конечно, от василевса…
– Почему же не к князю?
– Тс-с! – Хрисанф оглянулся на дверь.
– Что касается переговоров с неприятелем, у меня от князя секретов нет… Наоборот, наши интересы совпадают…
Хрисанф не поверил и ответил смиренно:
– Пути Господни неисповедимы. Как часто приходится колебаться между сожалением о человеке и презрением к его судьбе.
– Это ты имеешь в виду судьбу своего повелителя?
– Нет, вас обоих. Пока вы деретесь, придет третий и похитит результаты вашей борьбы. Ну разумно ли это?
Калокир помолчал и подумал.
– Что думает на этот счет Цимисхий?
Хрисанф опять оглянулся на окно и на дверь.
– Я не держу ромейской прислуги в доме, – сказал Калокир. – Но хотя бы она и слышала наш разговор, это безопасно.
– Благородный патрикий! – сказал монах решительно. – Его царственность смирилась с мыслью, что ваша вражда только на руку вашим врагам. Но ваша дружба увеличивала бы силу каждого и содействовала бы благу самой империи…
Калокир не прерывал, слушая, пристально следя за изменением лица, за выражением глаз Хрисанфа.
– Его величество в тайно данной мне аудиенции сказал: «В ваших с патрикием Калокиром разделенных телах видна единая душа, которая милостью Христа сохраняется неразделенной и поныне…» Дальше он прибавил: «Передай благородному патрикию, что постоянные и непрерывные молитвы мои достигли ушей Господа и вызвали меня на вершину власти. Моя царственность готовится ныне с Божьей помощью разделить с тобой, благородный патрикий, труды нашей царственности…»
В столь же красноречивых выражениях Хрисанф передал Калокиру обещание Иоанна Цимисхия наградить его высоким титулом, поместьем и деньгами, если он оставит Святослава, вернется в стан ромеев и будет ему полезен… Разумеется, все будет прощено и забыто.
Калокир усмехнулся ядовито:
– Кто кого должен прощать? Ах, наглец… А после всего этого что он тебе сказал?
От волнения Хрисанф стал теребить крест на груди.
– Хрисанф, ведь он объяснил же тебе, зачем обещает мне эти блага?
– Нет, не объяснил… Клянусь Пресвятой Богородицей…
– Знаю я тебя. Ты научился клясться, это – твой хлеб. Сейчас ты скажешь правду.
Калокир захлопал в ладоши, вышли два телохранителя.
– Проводите этого смиренного монаха в подземелье и прижгите ему пятки.
Хрисанф упал на колени и торопливо залепетал:
– Да, он открыл мне секрет текущего дня. Лев Фока, сбежавший с острова Лесбоса… и поднявший мятеж, в руках правосудия…
– Что врешь? Мне достоверно известно, что Лев Фока, как и я, ненавидящий Цимисхия всеми фибрами своей души, бросил все свое состояние на то, чтобы создать армию, и ее он создал, и сам уже в столице…
– Был в столице. Да, был. А сейчас по повелению василевса ослеплен. Уже удачно ослеплен вместе с сыном Вардой и отправлен на остров Калоним…
Калокир качнулся за столом от неожиданности.
– Как же это случилось? Говори, но точно.
– Лев Фока с приверженцами своими прибыл в один дом столицы. Один из его приверженцев пошел к своему родственнику за содействием Льву Фоке, а родственник пошел к друнгарию флота, которому поручено было управление городом, и выдал родственника. Друнгарий окружил дом, в котором укрылся Лев Фока. Но Лев Фока убежал в заднюю дверь и укрылся в храме. Оттуда его выволокли, и дальнейшее тебе известно…
– А что тебе после всего этого сказал василевс?
– Это были его последние слова.
Калокир схватил лазутчика за шиворот и толкнул к двери. Они спустились в подземелье. Пока служка подземельной тюрьмы разжигал огонь, лазутчик ползал вокруг ног Калокира и придушенным отчаянным голосом вопил:
– Это – последнее, что он сказал… Последнее… Клянусь единосущной животворящей и нераздельной Троицей…
Служка схватил его и привязал к деревянному помосту. Потом он поднес зажженный факел к ногам Хрисанфа… Раздался в подземелье придушенный вопль, пыхтенье, рев…
– Он сказал последнее слово… – прохрипел Хрисанф.
– Прекратить, – приказал Калокир.
Служка отнял факел от пят лазутчика.
– Он сказал, – зашептал лазутчик, – с одним зверем расправился. Теперь помогай мне, Хрисанф, загнать в яму другого зверя… Ничуть не меньше, а, пожалуй, пострашнее…
– Вот это истинное намерение Цимисхия. Я его угадал. Я никогда не позволю загнать себя в яму. Иди и скажи этому малорослому армянину, что его ожидают еще большие сюрпризы, от которых он уже не отобьется… и не оправится.
И он вытолкнул лазутчика в темноту ночи.
А между тем Калокир все время думал о том, сколь важное решение предстоит принять на совете дружины. Он уже смекнул, что в случае уступок русских он останется на мели. Исход может быть самый неожиданный. С чем он останется? Наверно, ему не удержать и Херсонеса. К какому берегу прибиться? Да и будет ли этот берег? А вдруг Святослав пойдет на уступки? О, Калокир не допустит этого. Ни за что!
Душан сыграет роль спасителя. О! Душан может стоить целого войска. И если князь и Калокир уговорят Душана поднять в тылу ромеев болгарское крестьянство, Цимисхию несдобровать. Ни Святослав, ни сам Душан не подозревают, какой взрывчатой силой в данной ситуации явится этот вожак богумильства. За ним стоял весь славянский мир полуострова и даже многие в столице, которым нравилась новая ересь богумилов – наследников павликиан. Ведь именно там, в Азии, подал Калокир эту мысль Фокам, и она очень хорошо сработала против Цимисхия… Только бы немножко продержаться!
А богумилы – это люди, которые по первому зову наставника шли на костер за новую веру и простой народ. Люди самоотверженные, соединенные в прочный союз молодой ереси, которая подтачивала благополучие бояр. Бояр Калокир не боялся. Он обезглавил их целых три сотни в Доростоле, чтобы не мутили и не сплачивали вокруг себя недовольных политикой руссов. Это были коренные столпы боярства. Калокиру казалось, что достаточно Душана настроить и он, выпущенный на свободу, поднимет болгарское крестьянство против Цимисхия. Душан, думал он, мог бы даже стать болгарским царем, подвластным Святославу. Калокир, как заядлый политик, мирился бы пока с ролью временщика при нем, например, первого вельможи. В этой роли ему легче было бы угрожать трону ромейских василевсов.