– Хочешь, в субботу съездим в Пушкин?
До меня постепенно дошло, что Макс задал какой-то вопрос.
– Говорю, хочешь, за город съездим?
– Да мне…
– Только не говори, что тебе все равно, – дрогнувшим голосом произнес Макс. – Я уже слышать этого слова не могу.
Я хмыкнула. Слышать он не может! Да что он о себе воображает? А в Пушкин я ехать не хочу. У меня на субботу другие планы – я собираюсь возвращать Саше «Кладбище домашних любимцев» Стивена Кинга. Полдня буду предвкушать и собираться с духом, пятнадцать минут общаться и оставшиеся полдня – перебирать впечатления и ловить кайф.
Макс вдруг остановился.
– Слушай, я правда так больше не могу, – дрожащим голосом сказал он. – Тебе, по-моему, все равно, есть я рядом или нет.
«Ошибаешься, дорогой, – подумала я. – Без тебя гораздо лучше».
– Ну чего ты все время молчишь? Скажи хоть что-нибудь, – умоляюще произнес Макс, хватая меня за руку.
Ладони у него были горячие и липкие. Я выдернула руку и спрятала ее в карман. Его прикосновение было мне неприятно.
Макс это почувствовал. Он покраснел и срывающимся голосом сказал:
– Зачем ты вообще со мной ходишь, если тебе на меня наплевать?
– Я к тебе нормально отношусь, – возразила я. – Положительно.
– Ты общаешься со мной, когда тебе нечем больше заняться. Ты меня унижаешь своим высокомерием. Каждый раз, как я тебе звоню, чувствую себя как оплеванный…
– Так не звони, – сердито сказала я. Присутствие Макса начинало меня конкретно тяготить.
Макс отвернулся и не ответил. Некоторое время мы шли молча.
– Я решил, что нам нужно расстаться, – наконец сказал он дрожащим голосом.
– Ну, если ты так хочешь… – протянула я без особого энтузиазма.
В принципе, подумала я, он меня не очень доставал, а наличие поклонника греет самолюбие и вызывает у подруг здоровую зависть…
– Расстаемся?
Макс остановился.
– Что, прямо здесь? – удивилась я.
– Почему бы и нет?
– Ну, пока.
Макс закусил губу, развернулся и пошел в обратную сторону. «Ой-ой-ой, какие мы решительные», – пробормотала я, глядя ему вслед, и направилась вперед по улице. Через две минуты Макс меня догнал и пошел рядом, как привязанный.
– Что, совсем гордости нет? – неприязненно спросила я.
– Ты мне дороже гордости, – глухим голосом сообщил Макс.
«Не дай бог мне когда-нибудь дойти до такого унижения», – подумала я.
– Я все-таки пойду, – сказал Макс через полминуты. – Проводить тебя до метро?
– Иди, иди, – радостно ответила я. – А я еще погуляю.
Макс ушел. Видно было, что он до последнего надеялся, что его окликнут. Я осталась одна. Наконец-то! В душе нарастал непонятный восторг; мне словно стало легче дышать. Я стояла посреди улицы и смотрела, как вокруг по обледенелому асфальту ползут гонимые ветром сухие листья, словно армада мертвых кораблей. Черный прозрачный воздух над крышами становится синим, бархатистым, украшенным, как стразами, первыми звездами. Прохожие – не более чем светотеневые эффекты в переливах этой стеклянной тьмы. Где-то поблизости, в колючей от холода темноте за домами, излучает жар невидимое солнце – Белая Башня, где живет Саша. Никого нет между нами. Какой кайф – одиночество и свобода! Я исчезаю, растворяюсь в этом вечере, расцветаю электрическими огнями, превращаюсь в ветер.
ГЛАВА 16Как Геля ради любви нарушает все правила демиургии
Ночь одевает мир непроницаемой тьмой.
Из-под земли сочится нездешний холод.
Воздух заражен страхом.
Когда открываются двери заката,
Жизнь обретает новый смысл.
В субботу, как и планировалось, я отправилась к Саше в гости, отдавать книги. Прошлый раз я набрала их столько, сколько смогла унести, в основном Стивена Кинга. Честно говоря, я терпеть его не могла: запугивать себя до полусмерти не доставляло мне удовольствия. Поэтому Кинга я сложила дома в ящик стола, чтобы лишний раз не попался на глаза, и решила возвращать его небольшими порциями, используя по прямому назначению, то есть в качестве предлога для встреч. Словом, примерно неделю я собиралась с духом и наконец, сразу после школы, отважно направилась к Хольгерам. Было бы неплохо, думала я, если бы дома оказалась тетя Наташа, которая непременно захочет задержать меня и напоить чаем. А если Саша будет там один? Меня же удар хватит от ужаса и восторга! И как я в таком состоянии буду его очаровывать?
Я позвонила в дверь.
– А, это ты. Здорово, – без особого энтузиазма встретил меня Саша, возникнув на пороге в растянутом на коленях и локтях спортивном костюме. Вид у него был заспанный, глаза красные – на компьютере играл, что ли? Но выйди он хоть в дверной коврик завернутый, мне было все равно.
– Книги принесла? Че, так быстро прочитала?
Я обшарила взглядом пространство: кроме Саши, кажется, никого. Откуда-то доносилась музыка, любимая Сашей мрачная тяжелятина. У меня по коже пополз озноб, горло сжалось так, что я засомневалась, смогу ли издать хоть какой-нибудь звук, кроме комариного писка.
– Да я вообще быстро читаю, – кое-как ответила я, отдавая книги. – Спасибо.
– Понравилось?
Ах, какой у него красивый голос! Мужественный, глубокий и в то же время мелодичный. Им можно играть на струнах моей души, как на арфе: малейшее изменение интонации вызывает мгновенный отклик, доставляя при это невыразимое наслаждение.
– Что? Да, конечно… Круто…
Я бы с удовольствием поделилась своими впечатлениями от Кинга в более развернутой форме. Но поскольку я его не читала, тема закрылась сама собой. Саша молчал, облокотясь на дверной косяк и небрежно перелистывая страницы. На меня он не смотрел, я же буквально ела его глазами, безуспешно пытаясь наглядеться на неделю вперед. Наверно, мне надо было уходить. Но очень не хотелось.
– А что это там у тебя играет? – поинтересовалась я для поддержания разговора. – Такое интересненькое?
– «Бурзум», – ответил Саша, чуть-чуть оживляясь. – Знаешь такую группу?
– Что-то знакомое… Типа этого… «Металлики»? – блеснула я познаниями в тяжелом роке.
– Ха! – с презрением усмехнулся Саша. – «Металлика» по сравнению с «Бурзумом» жалкая писклявая попса. Видела их клип, где кровавые руны?..
– Как, он у тебя есть?! – с поддельным энтузиазмом воскликнула я. – Нет, еще не видела. Покажешь?
– Пошли, покажу. Да ты проходи, что стоишь в дверях, – запоздало вспомнил он о гостеприимстве. – Кстати, переведешь мне песню.
– Я со слуха не смогу, – растерялась я.
– Не бойся, текст у меня записан.
Саша отточенным жестом предложил мне сесть на диван, сам расположился в кресле у письменного стола и нажал перемотку на пульте. Я бросила взгляд на монитор компьютера: точно, играл. Надо будет узнать, во что – впрочем, какая разница, – и одолжить диск, когда закончится запас Стивена Кинга.
– Ну, смотри, – сказал Саша, включая клип.
По черному экрану побежали белые полоски, промелькнули титры и багровая вычурная надпись. Я приготовилась увидеть каких-нибудь лохматых рокеров в железных штанах, с гитарами и топорами, однако ничего подобного: на экране появилось поле. Ровное, однообразное поле до самого горизонта. Травы в отдалении равномерно колыхались, как море при сильном волнении. По небу быстро, почти как при ускоренном воспроизведении, бежали облака плотной серой массой.
Зазвучала музыка, не похожая ни на что слышанное мной прежде: низкий рокот, сквозь который пробивался монотонный колокольный звон. Казалось, его издают эти самые облака и змеящиеся по полю травы. От этого холодного, заунывного пейзажа веяло необъяснимой угрозой. Шли секунды, на экране ничего не менялось, но в душе нарастал страх. Там, на просторах мрачного поля, как будто назревала какая-то ужасная катастрофа.
Вдруг посередине экрана возникла, словно из воздуха вытекла, темно-красная капля. Она побежала вниз, оставляя за собой неровную дорожку. «Кровь!» – догадалась я. Рядом появилась вторая кровавая полоса. Она пересеклась с первой, образовав похожий на незнакомую мне букву знак. Помаячив какое-то время, знак исчез, как будто в облака впитался. На его месте опять появилась капля, и возник второй знак, похожий на кровавую лапу; потом третий, четвертый. Знаки появлялись и исчезали, следуя ритму музыки.
– Что это? – шепотом спросила я.
– Руны, – сказал Саша. – Древнескандинавские священные письмена. Они не для письма, а для колдовства. В них разбирались только посвященные.
– Я знаю, что такое руны, – слегка обиделась я. – Что написано?
– А я откуда знаю? – отмахнулся Саша. – Я же не языческий жрец.
На экране сменяли друг друга руны. Поле продолжало нести свое загадочное послание. Музыка мне и нравилась, и нет: она как будто влезала в запретные места души, вызывая непонятную тоску и беспокойство. Несмотря на то что клип был довольно-таки однообразным, мне было не оторвать от экрана глаз.
– Сейчас закончится, – услышала я голос Саши.
И тут наконец раздалось пение. Оно было под стать музыке. Нечеловеческий шипящий голос нараспев произнес длинную фразу. Она вплелась в монотонную мелодию и растаяла среди серых трав. Фраза отзвучала, и экран словно вспыхнул изнутри. Последнее, что я увидела, – черный силуэт огромного дерева, объятого слепящим белым пламенем. Музыка затихла, по черному экрану снова побежали титры.
– А теперь он чего сказал? – спросила я.
Саша молча вручил мне распечатку, на которой мелким смазанным шрифтом было изображено следующее:
«When
night falls
she cloaks the world
in impenetrable darkness
a chill rises from the soil
and contaminates the air
suddenly
life has new meaning».
– Переводи, – коротко приказал он.
– Ага… когда опускается ночь, она накрывает мир непроницаемой тьмой… Холод поднимается из почвы и зар