у брату Мстиславу Изяславичу, но вскоре вынужден был покинуть его{235}. С 1168 г. и на протяжении трех лет он владеет Вышгородом, затем теряет его, возвращает с тем, чтобы в 1176 г. снова покинуть и вернуться уже по договору с киевским князем Святославом Всеволодовичем{236}. После смерти брата Романа в 1180 г., Давыд становится князем смоленским, и с тех пор никаких данных о его владениях в Киевской земле источники не содержат.
Ярослав Владимирович Осмомысл — князь, унаследовавший галицкий стол после смерти отца, еще в 50-е годы вынужден был отстаивать свое право на погорынские города, традиционно принадлежавшие киевскому столу, но захваченные в свое время его отцом Владимирком. В упорной борьбе с Изяславом Мстиславичем он удержал спорную волость{237}. Однако вскоре погорынские города опять оказываются в составе Киевской земли: в 1157 г. их пожаловал своему вассалу Владимиру Андреевичу Юрий Долгорукий. После смерти Владимира эту волость захватил Владимир Мстиславич, откуда и перешел на киевский стол, послав на свое место сына Мстислава{238}. Следовательно, к 1185 г. владения Ярослава в Погорынье были уже далеким прошлым. К тому же они были захвачены галицким князем силой, и законность этого акта никогда не признавалась киевскими князьями{239}.
Следующий князь, Роман Мстиславич, имел владения в Киевской земле, но только после 1188 г., когда, фактически изгнанный родным братом из Волыни, он пришел к Рюрику Ростиславичу, и тот выделил ему Торческую волость{240}. К 1195 г. он, видимо, держал уже все Поросье, впрочем, отобранное тестем в пользу Всеволода Большое Гнездо. Взамен Роман получил Перемышльскую и Каменецкую волости{241}. Ни о каких владениях Романа около 1185 г. в Киевской земле источники не сообщают.
Следующий за Романом в «Обращении» Мстислав, упомянутый без отчества, может оказаться либо Мстиславом Всеволодовичем Городенским, либо (вероятнее) Мстиславом Ярославичем Немым{242}. О первом известно только, что он в 1183 г. владел городком Городень в Волынской земле (Густынская летопись){243}, второй в начале XIII в. владел Пересопницей; о его владениях ранее 1208 г. ничего не известно{244}.
Ингварь Ярославич около времени написания «Слова» мог иметь «часть» в Русской земле, поскольку под 1186 г. сообщается, что он сидел в Дорогобуже — киевском городе{245}. Его брат Всеволод под 1183 г. в Ипатьевской летописи назван князем Луцким{246}.
Таким образом, из девяти названных в «Обращении» князей только в отношении двоих — Рюрика Ростиславича, великого киевского князя, и Ингваря Ярославича можно достоверно утверждать, что к 1185 г. они имели земельные владения в Русской земле. Для двоих — Давыда Ростиславича{247} и Романа Мстиславича можно с некоторым основанием такие владения предполагать. В отношении остальных пяти князей подобные утверждения не подтверждены источниками. Даже если предположить, вслед за А. Н. Робинсоном и Н. Ф. Котляром, что некоторые из княжеских имен попали в «Слово о полку Игореве» уже после написания поэмы{248}, приведенные нами данные остаются удручающими для теории коллективного сюзеренитета.
Итак, помимо возражений общего характера, как, например, невозможность практически представить одновременное соправительство девяти князей, гипотеза об отражении в «Слове о полку Игореве» практики коллективного правления в Киеве встречает непреодолимые трудности, не позволяющие рассматривать ее как аргумент теории коллективного сюзеренитета.
В связи с возможностью отражения в «Слове о полку Игореве» коллективного строя власти возникает еще несколько вопросов. Причина «Обращения» к русским князьям определенно указывается и обосновывается самим автором «Слова». Совершенно справедливо мнение Б. А. Рыбакова, что призыв этот ограничивался чисто военным аспектом и совершенно не затрагивал ни принципа существования отдельных княжеств, ни права войны у каждого князя, ни внутреннего распорядка княжеств{249}. В самом деле, автор «Слова» призывает князей объединиться для обороны «Русской земли», и идеальным воплощением его программы был бы будущий совместный поход в степь. Но, рассматривая это место «Слова о полку Игореве» в духе теории коллективного суверенитета, пришлось бы признать, что всякий коллективный поход князей на половцев — реальное свидетельство коллективного правления в Киеве. Однако такие походы — не новшество второй половины XII в., они хорошо были известны и ранее, например при Мономахе или Святополке Изяславиче, т. е. тогда, когда система коллективного сюзеренитета как будто бы еще и не должна была сформироваться. Следовательно, сам факт призыва к организации похода не может претендовать на роль отражения подобной формы политического правления в Киеве. Не имея возможности подробнее остановиться на правовых основах организации подобных походов, следует все же отметить, что они в целом вполне укладываются в рамки вассально-сюзеренных связей, одной из существеннейших черт которых было несение вассалом военной службы в пользу сеньора на основе земельного пожалования.
Заключая, следует отметить, что в задачи настоящего раздела не входило предложить альтернативную теорию государственного строя Киевской Руси периода феодальной раздробленности. Своей целью мы ставили проверку источниковой стороны концепции коллективного сюзеренитета в ее ныне существующем виде. Подобная проверка убеждает, что эта теория не располагает в настоящее время вескими аргументами в пользу своего существования.
Глава IIИДЕОЛОГИЯ
ДОКТРИНА КОЛЛЕКТИВНОЙ ВЛАСТИ РЮРИКОВИЧЕЙ
Исследование древнерусских представлений о месте князя в системе властвования, о существе и пределах княжеской власти, по существу, только начинается. До сих пор наши знания о политической мысли, идеологических течениях домонгольской эпохи остаются практически на уровне дореволюционной историографии. Нисколько не подвергая сомнению экономический детерминизм общественно-политической жизни средневековья, отметим, что в эпоху религиозного сознания и мистического мировоззрения социальное поведение человека не в меньшей степени определялось идеальными мотивами из области идеологических учений, представляющими экономический быт в снятом виде и далеко не всегда точно ему соответствующими. Эволюцию и существо княжеской власти в XI–XIII вв. можно вполне понять только исследовав отдельно экономические основы общества и его политические доктрины. Сложное переплетение этих двух факторов, иногда заимствованных, и определяло специфику феномена государственной власти в Киевской Руси XII вв.
Наиболее прозорливые историки прошлого очень близко подходили к такому методу. Еще В. О. Ключевский, несмотря на то что он отдавал предпочтение теории «лествичного восхождения» князей на столы и выработал на ее основании мнение о «нераздельно-поочередном» порядке владения династией Рюриковичей Русью, впервые задался вопросами: «Что такое был этот порядок? Была ли это только идеальная схема, носившаяся в умах князей, направлявшая их политические понятия или историческая действительность, политическое правило, устанавливавшее самые отношения князей? Чтобы ответить на этот вопрос, надобно строго отличать начала, основания порядка и его каузальное развитие»{250}. Научная осторожность привела историка скорее к афоризму, чем научному выводу: «Он был и тем, и другим: в продолжение более чем полутора веков со смерти Ярослава он действовал всегда и никогда — всегда отчасти и никогда вполне»{251}.
Более удачным был синтез А. Е. Преснякова, попытавшегося рассмотреть политическую жизнь X–XII вв. сквозь призму княжеских взглядов и современных событиям правовых норм. Но отсутствие предварительного обсуждения сущности этих норм (за исключением проблемы «семейного раздела» и в меньшей степени «отчины» и «старейшинства», понимаемых к тому же достаточно статично) делает уязвимым практически каждое утверждение историка.
Единственной работой во всей дореволюционной историографии, где последовательно и впервые осознанно проведено исследование идеологических основ княжеских взаимоотношений, была «Iсторiя Украïни-Руси» М. С. Грушевского. Исследователь посвятил этой теме значительную часть специального раздела, помещенного в третьем томе{252}. Его выводы во многом сохраняют научное значение и до настоящего времени, являясь (несмотря на краткость изложения), по сути, единственным законченным исследованием подобного рода.
Последней во времени, во многом удачной попыткой, применения идеологических и юридических норм к междукняжеским отношениям нужно назвать книгу М. Дымника{253}. Задача автора облегчалась тем, что предмет его исследования — черниговские князья, выработавшие, как установили М. С. Грушевский и А. Е. Пресняков, свои специфические нормы наследования и последовательно соблюдавшие их. Но отсутствие в книге ясного определения этих основ строительства отношений между Ольговичами подвергает автора упреку, аналогичному поставленному А. Е. Преснякову.