К сожалению, и современная советская историческая наука не может убедительно объяснить проблему, чаще стараясь не замечать ее. Единственное специальное исследование о «мобильности» князей в домонгольский период принадлежит О. М. Рапову.{766} Автор справедливо показал, что «кочевой» характер княжеского сословия — один из многих мифов отечественной историографии, и степень этого явления сильно преувеличена в литературе. Основной причиной этого явления, согласно О. М. Рапову, была «жажда обогащения и власти».{767}
«Мобильность» князей в XI–XIII вв. выступает в двух формах. Это — смена столов по воле великого князя и шире — вообще сюзерена, и частое изгнание князей из их владений в результате бесконечных феодальных войн. При этом как тот, так и другой путь признавался правосознанием домонгольского времени вполне законным при соблюдении некоторых условий. Совершенно очевидно, что причиной этого не могли быть просто алчность или жажда власти, это были скорее следствия, причины должны лежать глубже.
Полагаем, что действительно необычная для Западной Европы (и совершенно естественная, скажем, для Скандинавии) подвижность княжеского сословия на Руси имеет своим источником своеобразие той основной формы, в которой существовало княжеское землевладение. Волость выросла из верховной собственности государства на землю и, естественно, долгое время сохраняла с ней связь и преемственность. Поэтому волости как комплекс феодальнозависимых территорий принадлежали князю не столько как частному владельцу, сколько как суверену, облеченному государственной властью. Поэтому правом распределения волостей обладал великий князь (с течением времени — князья земель), и смена князя в Киеве всякий раз предполагала новый передел или подтверждение статус кво. Частая смена суверенов на «золотом столе», таким образом, приводила к тому, что волости предоставлялись в держание на достаточно короткий срок и, будучи неотчуждаемым пожалованием бенефициального типа, долго сопротивлялись попыткам превращения их в наследственные владения.
Такое положение обусловило и специфический характер эксплуатации земельных владений князьями — ренту — налог. Домениальные владения князя, следовательно, не обязательно территориально сопрягались с его волостью. Это способствовало тому, что князь мог легко перейти на новый стол или новую волость, практически ничего не потеряв (при условии равноценной замены). Новую волость он эксплуатировал таким же образом и зачастую столь же короткий срок.
Принадлежность земельных владений государству, по нашему мнению, объясняет и то, с какой легкостью вспыхивали на Руси усобицы. Как только князь лишался стола, он лишался и права владеть тянущими к нему волостями, и права на наделение своих вассалов. Поскольку же процедура престолонаследия в домонгольскую эпоху не была кодифицирована и допускала множественность толкований, то при благоприятном стечении обстоятельств преемником неудачливого соперника мог стать практически каждый член разветвленного рода. Практически каждый и стремился к этому (по крайней мере относительно Киева). Принадлежность земельных владений столу постоянно питала княжеские амбиции и постоянно провоцировала столкновения князей между собой. Поскольку же система государственного регулирования землевладения охватывала в той или иной степени практически все княжества, в круговорот феодальных войн втягивалось порой довольно значительное количество князей.
Таким образом, порядок во внешне беспорядочных перемещениях князей все же был, но это был не «родовой» или «договорный» порядок. «Мобильности» князей в том смысле, который придается этому выражению в историографии (т. е. хаотическое перемещение на почве отсутствия соединения правящего класса с земельными владениями) на Руси, конечно же, не было. Было государственное регулирование землевладения, по природе своей предполагающее и провоцирующее частую смену держаний.
Истоки этой системы, очевидно, лежат в происходящем на протяжении X в. «окняжении» земли и перерастании дани в феодальную ренту. Эти процессы достаточно хорошо исследованы в литературе,{768} и хотя происхождение не может в полной мере объяснить существо рассматриваемых вопросов, несомненно, генетически система государственного землевладения восходит именно к этим явлениям. Неслучайно, наверное, «мобильность» и сопряженные с нею усобицы становятся правилом с конца XI в., когда эта система сформировалась и стала безусловно господствующей.
Подобными же причинами объясняется и «усеченность» отношений сюзеренитета-вассалитета на Руси в XI–XIII вв. В то время как в западноевропейском феодализме мы наблюдаем разветвленность этих отношений, на Руси феодальная «лестница» имела две, максимум три ступени. Это иногда квалифицируется как неразвитость вассальных отношений, иногда приводит к полному отрицанию существования таковых. В действительности едва ли есть основания для подобных выводов. На Руси вассалитет базировался на других отношениях землевладения и, следовательно, не мог не отличаться от западноевропейского «образца».
«Укороченную» форму вассалитета предопределил все тот же государственный механизм распределения волостей. Правом раздачи земли в держание обладал великий князь, а с первой половины XII в. это право постепенно стали приобретать и князья отдельных земель. В любом из этих случаев, как правило, раздавался весь свободный фонд земель. В таких отношениях сюзереном выступал или же великий князь, или князь, сидящий на главном столе земли. Все остальные князья, правом земельных раздач не обладавшие (источники не донесли подобных сведений), но имевшие держания, — его вассалами с практически полным набором вассальных обязанностей, вплоть до вассальной присяги.{769} Из этой схемы, как видим, выпали бояре, и это не случайно. До второй половины XIII в. они в этом государственном механизме не участвовали. Их земельные владения, называемые в источниках «селами», «жизнью», были безусловными. По крайней мере нет данных, позволяющих утверждать обратное. Очевидно, на протяжении всего рассматриваемого периода бояре — по преимуществу придворная, служилая знать (что, впрочем, не мешало им быть также и феодалами). Тот факт, что князь по своему усмотрению мог «производить» в бояре, как нельзя лучше подкрепляет этот тезис: в 1169 г. Владимир Мстиславович, разгневавшись на собственных бояр, «рече, възрѣвъ на дѣцкыя: „А се будуть мои бояре“».{770} Боярин — это ступенька в придворной иерархии, но отнюдь не вассальной.
Формированию вассально-иерархических связей в среде феодалов некняжеского происхождения препятствовал и еще один фактор. Переходя в область сравнительно-историческую, мы можем здесь отметить определенное сходство с Византией. В империи складывание сложной и разветвленной системы вассальной соподчиненности разбилось о мощную стену бюрократии и центральной власти,{771} хотя уже с X в. заметны вассальные отношения. Надо полагать, что бюрократическая иерархия, основанная на придворной и административной службе, а не на земельных пожалованиях, вполне обеспечивала соответствующие интересы господствующего класса. По нашему мнению, подобными же обстоятельствами можно объяснить недостаточное развитие вассально-ленных отношений внутри класса древнерусских феодалов. Бояре, детские и т. д. — это, конечно же, не феодальные титулы, так как не связаны с определенными формами землевладения. Это придворные должности, получаемые во время службы при княжеском дворе. Помимо приведенного выше свидетельства 1169 г., подтвердить эту мысль может еще один красноречивый факт. В 1176 г. после убийства Андрея Боголюбского в Ростовской земле утвердились на короткий срок Ростиславичи — князья, связанные с Южной Русью. Их действия вскоре вызвали возмущение в Ростове пренебрежительным отношением к местной знати. Особенно возмутила раздача посадничества «Руським дѣдьцкимъ»,{772} которым по рангу не полагались такие посты, к тому же выходцы с юга без зазрения совести «грабили» местное население. Посадничество — прерогатива боярина, известия 1176 г. — уникальное свидетельство, когда установленный порядок нарушился.
Эта придворная иерархия, основанная исключительно на личной преданности и административной службе, но не на земельном пожаловании, тормозила строительство типично вассальной лестницы соподчинения в ее западноевропейской модели, но она одновременно и выполняла многие ее функции — консолидацию класса, осуществление политического господства, организацию военной службы и т. д.
Было бы, однако, упрощением полагать, что связи между феодалами некняжеского происхождения и князьями ограничивались только служебно-административными. Среди них несомненно были и вассальные. Для Западной Европы уже отмечено существование вассальных связей без земельного пожалования.{773} Собственно, «уже генезис сеньориально-вассальных отношений свидетельствует о том, что они возникали сплошь и рядом как чисто личные отношения покровительства, службы, верности».{774} Земельное пожалование, таким образом, является не столько источником вассальных связей, сколько их следствием, притом отнюдь не единственным. Личная коммендация не обязательно сопровождалась именно земельным пожалованием: в качестве залога службы могли выступать административные права, какое-либо должностное место, право сбора налогов, денежная сумма и т. д.{775} Иногда вассальные связи устанавливались путем безусловного земельного дарения.