Авт.) в Русскѣй земли, то обѣма, аще лишена будевѣ, то оба»{66}, то в XII в. тот, кто садится в Киеве, наделяет (термин, которого не встретим в летописях до последних лет княжения Всеволода Ярославовича) своих вассалов: «Помяни первый рядъ (говорит Святослав Ольгович Ярославу Изяславичу. — Авт.), реклъ бо еси, оже я сяду вь Кыевѣ, то я тебе надѣлю, пакы ли ты сядеши вь Кыевъ, то ты мене надели. Нынѣ же ты сѣлъ еси, право ли, криво ли, надѣли же мене»{67}. Это очень характерный момент: в X–XI вв. если владеют, то владеют все, если кто-то остался без удела, то только потому, что весь род лишился власти. В XII в. напротив, князь может претендовать на наделение его волостью, это его право, но может и не получить ее.
Основными принципами владения уделами и механизмом, регулирующим междукняжеские отношения, были нормы семейного права. Благодаря определенной сакрализации родового владения Рюриковичей они надолго консервируются в княжеской среде{68}. До сих пор лучшим обзором этого вопроса остается соответствующий раздел книги А. Е. Преснякова{69}. Необходимо вкратце отметить некоторые из этих норм, наложившие отпечаток на политические взаимоотношения князей и на право владения уделами. Различались отношения так называемой отцовской (с жестким подчинением сыновей власти отца) и братской (с большей свободой действий членов, но при существовании заменяющего отца «старейшего») семей. В отношении владения признавалось различие неделимого общеродового имущества, право на которое распространяется на всех сородичей, и выделенного («отчины»), обладатели которого тем самым устранялись от претензий на общединастическое достояние. Уделы X–XI вв. находятся всецело в рамках первого из этих типов отношений и не оставляют, таким образом, места для трактовки их как ленов.
Юридический порядок, основанный на «родовом сюзеренитете» в своем развитии прошел два этапа: равного имущественного и политического положения династов и вырастающего на его основе сеньората, при котором признавалось преимущественное положение старшего из братьев-наследников{70}. У франков сеньорат был введен в начале IX в. («Ordinatio imperii» Людовика Благочестивого, 817 г.){71}, в Чехии — «Законом о сеньорате» Горжетислава I (1055){72}, в Польше — известным «тестаментом» Болеслава Кривоустого (1138){73}. В этот ряд часто ставят «Завещание Ярослава» 1054 г., якобы впервые учредившее сеньорат на Руси, знавшей до этого только равное положение наследников относительно друг друга{74}. Этот вопрос требует самостоятельного обсуждения, к чему вернемся ниже.
Выделенность одного из наследников, вручение ему властных прав над остальными братьями (еще без права земельного пожалования) означали возникновение строя власти, получившего в литературе (преимущественно польской) название «принципата». Древнерусские источники употребляют тождественный по смыслу термин «старейшинство». Полагаем необходимым четко разделять три понятия, связанные с феноменом родового владения: родовой сюзеренитет династии над территорией государства как юридические основания владения, сеньорат как единственно возможный принцип наследования в рамках этой структуры и старейшинство-принципат как политический строй власти, основанный, с одной стороны, на родовом владении, с другой — на сеньорате (последний, впрочем, как показывает пример Польского государства до 1138 г., не обязателен).
Соотношение принципата-старейшинства и сеньоратной процедуры наследования для различных стран различное. Введение сеньората всегда означало появление старейшинства-принципата. Но принципат не обязательно базируется на таких основаниях наследования. В Польше, например, становление принципата предшествовало введению сеньората. Все Пясты были между собой равны в политических возможностях, но роль принцепса на кого-либо из них возлагалась достаточно действенным вечем. Завещание Болеслава Кривоустого, таким образом, устанавливало не принципиально новый строй власти, не принципат, существовавший и ранее, а посредством регламентации наследования устраняло от этой роли вече, соединяя в одном лице и принцепса, и сеньора{75}. Сеньорат был институтом родовым, тогда как принципат — политическим{76}.
В древнерусских источниках находим только один термин — старейшинство, который определяет и принцип наследования отцовской власти, и власть одного из братьев над остальными (в том числе, относительно времени, предшествовавшего «Ярославову ряду», например, относительно Святополка). С одной стороны, это должно свидетельствовать, что на Руси родовой сюзеренитет изначально приобрел форму принципата. С другой — существование иной точки зрения заставляет систематически пересмотреть обстоятельства княжений Святославичей, Владимировичей и Ярославичей, т. е. трех последовательных этапов в рамках родового сюзеренитета.
Тот факт, что посажение Святославом своих сыновей на княжеские столы не был ни разделом отцовских непосредственных владений, ни вручением Святославичам статуса посадников{77}, полагаем установленным. В данном случае более любопытен иной феномен: оставляя за собой верховную власть, Святослав еще не связывает ее непременно с Киевом{78}. Видимо, на этом этапе государственного развития политическое главенство еще не нуждается в прочной связи с определенным городским центром и не вполне ассоциируется с Киевом{79}. Это характерно для ранних этапов родового сюзеренитета: подобное явление наблюдаем в Польше, где достаточно долгое время не было постоянной княжеской резиденции, и во Франкском государстве. Утверждение Киева как столицы державы с целой политической концепцией, стоящей за этим, — дело будущего и определится только к середине XI в.
Со смертью Святослава отношения его сыновей приобрели форму «братской семьи». В. О. Ключевский, А. Е. Пресняков и В. А. Назаренко пришли к выводу, что со смертью отца всякие политические связи между братьями разорвались, и никакой зависимости младших братьев от старшего не заметно{80}. Государство, следовательно, распалось на три самостоятельных и политически равных удела Святославичей.
Полагаем, что подобное заключение обусловлено исключительно состоянием источников: летописные записи настолько фрагментарны, что действительно не раскрывают существа отношений между братьями. Но косвенные соображения могут дать некоторое основание противоположной мысли. Ярополк — старший сын был посажен отцом в Киеве, пусть еще не вполне столице, но несомненном политическом гегемоне Восточной Европы, имеющем явные преимущества над остальными центрами уделов и связывающим с собой представления об отцовской власти. Надо полагать, следовательно, что именно старшему сыну и была уготована роль наследника. Так думал и летописец. «Нача княжити Ярополкъ» — гласит следующая за описанием смерти Святослава летописная статья{81}. Подобная форма изложения — без указания места княжения и без упоминания остальных «княжений» — говорит об убеждении летописца в общем характере власти Ярополка: он занял место отца{82}.
Однако власть «старейшего» в рамках «братской семьи» несравненно слабее власти отца над сыновьями в «отцовской»: этим закладывались противоречия, приведшие вскоре к кровавой борьбе за власть между Святославичами, начало которой положил новый киевский князь. В этой борьбе погибли древлянский князь Олег и сам Ярополк, на некоторое время, казалось, достигший своей цели — концентрации власти{83}. Единовластным правителем Киева стал, в конечном итоге, Владимир: «И нача княжити Володимиръ въ Киевѣ единь», — трафаретно подытожила летопись{84}.
Усобица Святославичей наметила в основных характерных чертах тот сценарий междукняжеских отношений, который еще дважды повторится сыновьями Владимира и Ярослава.
Следующий «круг» родового сюзеренитета, связанный с Владимиром, за некоторыми частными отличиями, в точности повторит всю последовательность событий 70-х годов X в. Новым здесь был, пожалуй, лишь количественный аспект: значительно увеличилось число уделов.
Еще со времен С. М. Соловьева в литературе обсуждается вопрос о возможных намерениях Владимира относительно передачи киевского стола. Многие историки соглашались с гипотезой ученого, согласно которой Владимир предполагал оставить свое место Борису{85}. Это практически неаргументированное предположение{86} бытует и до настоящего времени{87}. Не вполне были ясны основания преемства киевского стола А. Е. Преснякову: «…во всяком случае, — писал он, — о каком-нибудь старейшинстве или о правах первородства в дошедших до нас известиях нет и речи»{88}