{123}. В 1097 г. состоялся знаменитый княжеский съезд в Любече{124}. Как и ряд Ярослава 1054 г., постановления Любечского съезда имели два пласта: «принципиальных и специальных»{125}, т. е. временных и прецедентных.
Оставляя в стороне обзор мнений ученых, высказанных по поводу Любечских постановлений, в основном согласных между собой, а также чисто политических обстоятельств и следствий Любечского съезда, попытаемся выяснить, какие новые моменты в отношении князей внесли его постановления, другими словами, какой была система властвования на Руси, создавшаяся в 1097 г.? Главный вопрос, который будет нас при этом занимать, — юридические принципы нового режима.
Текст постановлений Любечского съезда (по крайней мере в передаче «Повести временных лет») достаточно лаконичен: «Сняшася (князья. — Авт.) Любячи на устроенье мира, и глаголаша к собѣ, рекуще: „Почто губим Русьскую землю, сами на ся котору дѣюще? А половци землю нашю несуть розно и ради суть, оже межи нами рати. Да нонѣ отселѣ имеемся въ ѣдино сердце, и блюдем Рускыѣ земли; кождо да держить отчину свою: Святополкѣ Кыевъ Изяславлю, Володимерь Всеволожю, Давыдъ и Олегъ и Ярославь Святославлю, а им же роздаяль Всеволодь городы: Давыду Володимерь, Ростиславичема — Перемышьль Володареви, Теребовль Василкови“. И на том цѣловаша крьст: „Да аше кто отсель на кого будет, то на того будем вси и крьст честный“»{126}.
Таков оказался «поряд о Русской земле», достигнутый в 1097 г. Итак, отныне единая дотоле отчина потомков Ярослава Мудрого официально распадалась на три обособленных отчины трех старших линий: Изяславичей, Святославичей, Всеволодовичей{127}. Эти отчины, надо думать, получали тот же статус, что и отчина полоцких князей, образовавшаяся почти веком ранее: выделенного из общеродового имущества владения, право на которое ограничивается исключительно пределами одной ветви княжеского рода. Таким образом, решения Любечского съезда действительно носили династическую окраску, как предполагали некоторые исследователи, поскольку, исключая полоцкую линию{128}, заботились судьбой даже не всех князей Руси. Но тем не менее нет оснований отказывать им в государственном значении{129}, так как речь в конечном счете шла о Киеве.
Комментируя летописный текст решений съезда, А. Е. Пресняков отметил в них «прежде всего отсутствие двух представлений: о единстве владения князей Ярославова потомства и о старейшинстве над ними киевского князя»{130}. Эти наблюдения, совершенно справедливые в первой части, требуют уточнения во второй.
Киев достался Святополку, конечно, не на основании старейшинства в том понимании, которое было так популярно еще четверть века назад. О родовом старейшинстве Святополка (хотя он таковое и имел) летописный текст действительно не проронил ни слова. Но означает ли это, что никакого старейшинства (другими словами, власти) над остальными князьями Святополк не получил вообще? Уже дальнейшие политические события показали, что это не так. Что же в таком случае делало киевского князя сюзереном? Полагаем, что причиной тому был Киев, независимо от того, как он ему достался.
Дело в том, что к концу XI в. сформировалось убеждение в самостоятельном политическом значении Киева как столицы государства. На протяжении долгих лет он был принцепским (великокняжеским) уделом, главенствующим над всеми остальными землями Руси. И если в X в. Святослав Игоревич был верховным сюзереном вне зависимости от того, княжит он в Киеве или Переяславле на Дунае, то в конце XI в. князь уже не мог стать «старейшим» (сюзереном), не обладая Киевом. При подготовке Любечского съезда Святополк и Мстислав предлагали Олегу Святославичу собраться в Киеве, аргументируя тем, что Киев «столъ отець наших и дѣдъ наших, яко то есть старѣйшей град в земли во всей, Кыевъ»{131}: Сознание главенства Киева приводило Святополка и Мономаха к мысли, что только здесь возможно решать дела государственного значения: «ту достойно снятися и порядъ положити»{132}.
Обычно главным итогом и наиболее важным моментом Любечского съезда считают тот факт, что он юридически обосновал утвердившиеся ранее отчины трех ветвей Ярославичей. Принципиальное значение съезда, по нашему мнению, было не в этом. Гораздо более важной была констатация разрушения родового сюзеренитета и возникновения нового типа земельного держания — бенефиция, отличного от «отчины», корнями еще уходящей в родовой сюзеренитет. Давыд Игоревич, получивший Владимир, и Ростиславичи, получившие Перемышль и Требовль, сопровождены ремаркой: «А им же роздаялъ Всеволодъ городы»{133}. Эти владения, полученные еще при предыдущем великом князе, были утверждены за их владельцами, но непосредственная зависимость таких держаний от Киева сохранилась. Неслучайно вассальная покорность этих князей (например, Василька) особо подчеркивается летописью: «Не помнить тебе (Давыд — Святополку о Васильке. — Авт.), ходя в твоею руку»{134}. То же говорил и сам Давыд: «Неволя ми было пристати в свѣтъ, ходяче в руку (Святополка. — Авт.)»{135}. «Над владениями Давыда Игоревича и Ростиславичей… нависла некоторая прекарность»{136}. Перед нами начальные этапы формирования государственной системы землевладения, с течением времени все больше вытесняющей родовой сюзеренитет из княжеских отношений.
Но для собственно политической системы последующего времени еще более важным было признание за Святополком отчинных прав на Киев. В самом летописном тексте, правда, ничего не сказано о сроке действия этого решения. Речь идет только о настоящем времени. Но употребление самого термина «отчина» имеет прецедентный смысл и свидетельствует, что и в дальнейшем предполагалось закрепление киевского старейшинства за Изяславичами. Верховная власть, положение принцепса, таким образом, отныне должно было принадлежать только одной линии разросшегося рода Рюриковичей. Вместе с Киевом, следовательно, за Изяславичами закреплялось и политическое верховенство на Руси, становящееся их наследственной прерогативой{137}.
Как видим, это принципиальный момент для политического развития Руси, не знавшей прежде подобного феномена. Если бы этот принцип был проведен вполне, то наследование киевского стола ограничивалось бы только представителями династии Изяславичей, а право перехода князей со стола на стол — лишь пределами их отчин.
Тем самым по системе принципата-старейшинства, предполагавшей великокняжеский стол достоянием всех Рюриковичей, был нанесен серьезный удар — в наследовании и преемстве киевского стола отменен общеродовой сеньорат (старейшинство), а тем самым изменен статут Киева как принцепского (великокняжеского) удела. Положение столицы государства, в политическом отношении еще преимущественное, во всех остальных моментах (юридических) приобретало тенденцию к уравнению с другими землями Руси. Это в дальнейшем неминуемо должно было привести и к падению политической традиции Киева как главного стола. Постановление Любечского съезда уже одним этим знаменовало изменение (упадок?) принципата как общегосударственной формы власти.
Княжение Святополка Изяславича, длившееся двадцать лет, при всех неблагоприятных коллизиях политической борьбы демонстрирует неукоснительное следование принципам 1097 г.{138} Умер великий князь 26 апреля 1113 г. «Смерть Святополка поставила вопрос о киевском столе», — считал М. С. Грушевский{139}. Это не совсем верно. Вопрос о преемстве киевского старейшинства не связывался со смертью великого князя. Юридически здесь все было ясно: Святополку должен был наследовать его старший сын Ярослав. Вопрос же о великокняжеском столе поставило киевское восстание, вспыхнувшее после смерти непопулярного у горожан Святополка. Результатом восстания оказалась смена княжеской династии: в Киев был приглашен из Переяславля Мономах.
Линия Изяславичей с этого момента навсегда была оттеснена от Киева, и вскоре отдельные ее ветви заглохли, другие измельчали{140}. Но означала ли смена династии возврат к старейшинству 1054 г.?{141} Для подобного вывода нет никаких оснований. Мономах как представитель переяславльских Всеволодовичей с точки зрения родового старшинства не был претендентом на Киев. В его приглашении в Киев сказалась чисто политическая конъюнктура: он зарекомендовал себя как наиболее энергичный князь, инициатор борьбы с половцами и т. д. и тем был более симпатичен киевским верхам, нежели кто-либо иной. Вокняжение Мономаха и правление его преемников — сыновей Мстислава и Ярополка — не было отрицанием решений Любечского съезда. Здесь во главу угла была поставлена та же идея, но только новая княжеская линия, уже правом силы и явочным порядком утверждающая Киев как отчину своего рода. В 1113 г. поменялись лишь фигуры, основополагающие принципы остались прежними. Да и само вокняжение Владимира Всеволодовича было закамуфлировано в одежды «отчинного старейшинства». «Поиди, княже, на столъ отенъ и дѣденъ», — призывали киевляне переяславльского князя