– А что с вашей мамой? – осторожно осведомилась она, вновь поворачиваясь к постели.
– Рак груди. Насколько могу судить, он успел распространиться дальше, затронув и мозг. Мама редко приходит в сознание. Обычно она спит. Чтобы унять боль, ей приходится вводить морфий.
Фрау Келер негромко прищелкнула языком.
– Разрешите спросить, а как зовут вашу маму?
"Можете называть ее госпожой Ван Хельсинг", – едва не вырвалось у меня, но немка держала себя как преданный друг семьи, и я тихо произнес:
– Мария.
– Мария, – одобрительно повторила немка. – Имя Богоматери. Прекрасное имя.
Она придвинула кресло-качалку к кровати и села.
– А меня зовут Хельга.
С этими словами фрау Келер очень аккуратно вынула из-под одеяла мамину руку и осторожно зажала ее ладонь между своими, словно таким образом знакомилась с пациенткой и узнавала о ее самочувствии. Сомневаюсь, чтобы сиделка делала это сознательно, вероятно, она даже не подозревала, что является прирожденной ясновидящей.
Через некоторое время фрау Келер подтвердила мою догадку, проговорив:
– Вы – добрый человек, господин Ван Хельсинг, и очень мужественный. Сердце сказало мне, что и ваша мама – замечательная женщина. Я буду счастлива заботиться о ней. А если Господу будет угодно призвать ее к себе во время вашего отсутствия, не думайте, будто она умрет в одиночестве или рядом с чужим человеком. Я сделаю все необходимое и стану молиться за нее, как за родную сестру.
Я отвернулся, якобы посмотреть в окно, ибо сострадание фрау Келер меня заметно тронуло. В такие моменты я бываю очень уязвим, поскольку подавляемое горе прорывается наружу и сметает все мои защитные барьеры, как наводнение дамбу. Слез я сдержать не сумел, но достаточно быстро смахнул их и вернулся в свое обычное уравновешенное состояние.
– Плачьте, господин Ван Хельсинг, – раздался голос немки у меня за спиной.
Краем глаза я увидел, как фрау Келер нежно гладит мамину руку, будто мама вдруг пришла в сознание и заметила мои слезы.
– Не стесняйтесь этих слез. Вы заслужили право на них.
Я намеренно кашлянул, достал платок, вытер глаза и нос, после чего повернулся к обеим женщинам. Кивнув в сторону мамы (ее веки начали подрагивать), я тяжело вздохнул:
– Если и заслужил, то не в такой мере, как моя несчастная мать. Ведь это она страдает, а не я.
– Ошибаетесь, господин Ван Хельсинг. Вы любите свою мать, и ее страдания давно стали вашими. Ваше сознание не замутнено, а потому вам приходится намного хуже. Видеть, как мучается любимый человек, гораздо тяжелее, чем страдать самому. Вы согласны?
Я хотел было возразить, а какая-то часть меня сочла оскорбительным даже думать, будто я страдаю больше, нежели мама. Однако немка была права. Я оставался в ясном сознании и не испытывал физической боли. Зрение тоже не подводило меня. Глядя на мамино лицо, изнуренное болезнью, я видел, как с каждым днем она угасает. К морщинам, оставленным пережитыми муками (преимущественно душевными), добавилась впалость щек и желтизна кожи. Но если бы только это! Мамино тело покрыто кровоточащими пролежнями, а безуспешные попытки опорожнить мочевой пузырь заставляют ее кричать от боли. Иногда я думаю: неужели мама за свою жизнь изведала недостаточно горя, чтобы обречь ее на склоне пути гнить заживо? Она потеряла двух мужей (Аркадия и моего приемного отца), приемного сына и, наконец, своего любимца-внука. Из-за моих частых отлучек на ее руках оказалась и беспомощная Герда. Все невзгоды мама переносила с исключительной стойкостью. Неужели она заслужила такой конец? Неужели за всю любовь и заботу, отдаваемые ею каждому из нас, она должна была проводить последние дни, корчась от нестерпимой боли?
Нет, довольно об этом, иначе у меня снова хлынут слезы!
Я взял себя в руки и уже спокойным голосом ответил на вопрос фрау Келер:
– Мне нелегко согласиться с вашим утверждением, но этого, наверное, и не требуется. Я немного умею разбираться в людях и чувствую, что, вверяя маму вашим заботам, могу ни о чем не беспокоиться.
Затем вполне обыденным тоном я осведомился у немки:
– Фрау Келер, вы могли бы начать ухаживать за мамой уже сегодня? Понимаете, чем раньше я отвезу жену в Англию, тем лучше. Хорошо бы, если бы вы принялись за дело прямо сейчас, поскольку мне нужно собраться и сделать кое-какие неотложные дела.
– Я с радостью останусь, – покивала головой она и осторожно положила мамину руку обратно под одеяло.
– Замечательно.
Я показал новой сиделке, где находятся шприцы, ампулы с морфием и другими болеутоляющими средствами, а также откуда она может взять подкладное судно, бинты и мазь.
К счастью, фрау Келер была достаточно опытна в таких делах, да к тому же и весьма понятлива, поэтому мои объяснения не заняли много времени. Затем я провел немку в свой кабинет, чтобы авансом расплатиться за ее услуги.
На обратном пути, когда мы подходили к лестнице, сверху послышался сдавленный крик. Был это возглас радости или боли – сказать трудно, но у меня сразу же похолодела спина. Сначала я решил, что это мама, которую начал терзать очередной приступ боли, однако почти сразу же понял, откуда и от кого исходил этот крик. По телу побежали мурашки. В последний раз я слышал голос жены двадцать два года назад, но узнал его безошибочно.
Без каких-либо объяснений, даже не извинившись перед фрау Келер, я взбежал наверх и бросился в комнату Герды.
Моя жена сидела на постели. Ее лицо сияло, все признаки слабости исчезли. Мое сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Мелькнула безумная надежда: вдруг с Владом и Жужанной покончено и теперь моя дорогая жена свободна от их оков?
Увы! Широко открытые глаза Герды глядели куда-то вдаль. Она по-прежнему не замечала происходящего вокруг. Но зато у нее явно прибавилось сил. На щеках заиграл легкий румянец, а волосы, волосы! Каждый вечер Катя усердно заплетала их в длинную косу, оставляя несколько особо упрямых локонов, которые ни в какую не желали послушно лежать в прическе... Из волос Герды начисто исчезла седина!
Я всматривался в лицо жены и не верил своим глазам, однако они меня не обманывали. Последний раз я видел Герду рано утром. За эти несколько часов она заметно помолодела. Исчезла не только седина, исчезли все морщины с ее лица.
– Герда! – громко прошептал я. – Герда, дорогая, ты слышишь меня?
Она ничем не подтвердила, что замечает мое присутствие, но нечто иное, недоступное моему зрению, наполняло ее ликованием и давно забытой радостью.
– Она приехала! – произнесла Герда и громко засмеялась. – Она приехала...
– Кто? – настойчиво спросил я, краешком глаза заметив, что фрау Келер подошла к открытой двери и остановилась на пороге. – Дорогая, кто приехал?
Герда не ответила и постепенно стала успокаиваться. Потом она широко улыбнулась, обнажив резцы. Они слегка удлинились!
– Уму непостижимо, – прошептала сиделка. – Как вы это сами объясните, господин доктор? Вы по-прежнему намерены везти жену в Лондон?
– Я... даже не знаю, – рассеянно пробормотал я, поскольку мои мысли были заняты совсем другим.
Моя мимолетная радостная надежда сменилась тихим ужасом. Все эти двадцать два года Герда провела в неразрывной психической связи с Жужанной. Если за считанные часы моя жена вдруг поздоровела и помолодела, значит, то же самое произошла и с Жужанной и, что еще важнее, – с Владом.
Столь внезапное омоложение – не чудо, а свидетельство перемены, начавшейся с Гердой. Удлинившиеся резцы безошибочно это доказывали.
Что же предпринял этот злодей-вампир, чтобы вдохнуть новые силы в себя и свою любовницу?
Я пообещал изумленной фрау Келер, что непременно сообщу ей о принятом решении. Немка тактично удалилась, а я, закрыв дверь, сел у изголовья Герды.
Все мои усилия вывести жену из экстатического состояния были напрасны, равно как и попытки загипнотизировать ее (днем это практически невозможно сделать). Но я решил остаться в ее комнате, чтобы понаблюдать за ней. Я проверил, закрыто ли окно, и собирался запереть дверь на случай, если Герда вздумает сбежать. Правда, вряд ли ей удалось бы покинуть комнату – окно и дверь были защищены распятиями и запечатаны священными облатками, – но дополнительные меры предосторожности никогда не помешают.
Но прежде чем я подошел к двери и успел повернуть задвижку, Герда прошептала два слова:
– Владыка Мрака...
Эти слова она произнесла дрожащим голосом. Я застыл на месте, сразу вспомнив недавний кошмарный сон и черное существо, стремившееся поглотить меня.
Кто же он, если даже вампиры с трепетом произносят его имя?
Арминий, где ты? Арминий, мой давний спаситель, прошу тебя, перестань таиться. Помоги мне!
Глава 3
ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ
3 мая 1893 года
Она приехала!
Я лежала в своем проклятом ящике. Проснулась я уже давно, но от слабости не могла встать. Да и зачем? Я ощущала себя древней старухой, которую Бог упрямо заставляет влачить свое жалкое существование на этом свете. Ничего я сейчас так не жаждала, как избавления от своих нынешних страданий.
Неожиданно сквозь череду привычных тягостных мыслей я уловила приглушенные голоса, раздававшиеся в глубине замка. Они звучали едва слышно, и поначалу я даже не обратила на них внимания. (Раньше я бы ясно различала каждое слово, но сейчас до меня доносился лишь звук голосов и общий интонационный рисунок отдельных реплик.) Голоса меж тем приближались. Один из них принадлежал Владу. Он говорил с сердечностью радушного хозяина – обычно так он встречал очередную жертву, появлявшуюся в нашем замке.
Потом я услышала второй голос, который сперва ошибочно приняла за мужской. Голос этот был сочным, грудным и бесконечно чувственным. "Уж не влюбилась ли я?" – мелькнула в мозгу шальная мысль... Должно быть, приехал тот самый молодой человек, о котором говорил Влад. Особой радости я не испытала, ибо знала: Влад сперва насытится сам, а нам с Дуней после его трапезы достанется каких-нибудь несколько жалких капель остывающей крови. Если же, рассчитывая получить больше, я осмелюсь помешать ему, то, скорее всего, вообще ничего не получу.