А что я мог еще соврать своему пилоту и, надеюсь, своему помощнику? То, чем мы занимаемся, мало походит на патриотизм и любовь к любой Родине. Со стороны всем, кто с нами соприкасается, видится, что мы просто-напросто набиваем свои карманы, но так казаться и должно.
Мы действительно набиваем свои карманы, делаем это самым беззастенчивым образом и будем поступать так и впредь, используя свои знания и умения. Просто потому, что та война, которую мы ведем, требует гигантских для простого человека денег, а лезть в карман советского государства я принципиально не желаю.
В то же время все наши помощники люди простые и хотят жить. Не в какой-либо стране, строе или времени, а просто жить и радоваться этой жизни. Та война, которую развязывает сейчас в Европе безумный ефрейтор, жизнь этих людей стирает на нет, а мы, как это ни странно, помогаем ему в этом, сталкивая Германию с Францией и Великобританией лбами до колокольного звона.
Помогая Сталину и своей стране, я поступаю неблагородно? Не по-человечески? Так нет благородства и человечности на войне. Я часто слышал в постперестроечной России разглагольствования о том, что Сталин был тиран и кровопийца, а построенная им государственная машина уничтожила огромное количество мирных людей, и при царе было бы лучше.
Не знаю. Может, и было бы. Для определенного и очень немногочисленного круга людей и в течение очень короткого времени.
Вот только в то самое время, когда царская чета и все приближенные к ней аристократы устраивали балы и увеселительные приемы, в стране ежегодно умирали десятки тысяч детей. Маленьких таких. От грудничков до пяти лет доживал только каждый третий ребенок. Детская смертность в Российской империи была жутчайшая.
Здравоохранение в царской России находилось даже не в зачаточном состоянии. В таком же состоянии были начальное и профессиональное обучение, промышленность и социальная сфера. За сто лет все об этом забыли. Забыли, что означает слово «ликбез». Ликвидация безграмотности во всей Российской империи – вот что оно обозначает.
Забыли, что сделал с аграрной недоразвитой страной один-единственный человек всего за двадцать лет. Да, я о Сталине, если кто этого не понял.
Думаю, что если бы не было революции и последующих за ней кровавых событий, хозяина любого человека на просторах бывшей Российской империи звали бы Ганс, Фриц, Альфред или как-либо еще, и все мы прекрасно бы умели наматывать портянки и носить лапти, сделанные своими собственными руками.
У государства российского против сегодняшней Германии не было бы ни единого шанса. Прокатились бы механизированные группы вермахта до Москвы и Санкт-Петербурга за полтора-два месяца, и золотую осень немецкие солдаты встречали бы в теплых городах. Поэтому что выросло, то выросло, а наша сегодняшняя задача: и рыбку съесть, и противников своих в лужу посадить, и косточкой не подавиться, и как мы это сделаем, никого волновать в этом мире не должно.
Глава 15
Старший лейтенант Хватнеев Борис Сергеевич, тысяча девятьсот тринадцатого года рождения, русский, член ВЛКСМ, стоял на утоптанной сотнями ног поляне ни жив, ни мертв. Стоял в пока еще общем строю, но, похоже, что его очередь подойдет совсем скоро. Уже четвертого Борькиного приятеля выдернули из этого строя и по-быстрому разжаловали на одно звание. Начали с друга Бориса – капитана Алексея Щипачева, стал старшим лейтенантом, а закончат, похоже, им. Теперь уже без пяти минут лейтенантом Борисом Хватнеевым.
Вашу ж мать! Ни хрена себе сходили в соседнюю часть к связисточкам! А все Леха: «Давай сходим, да давай сходим! Я уже договорился! Никто и не заметит». Вот и сходили вшестером.
Никто и не заметил, потому что до связисток они не дошли – повязали их десантники, охраняющие этих самых связисток. Сначала, понятно, морды всем шестерым начистили, ну а потом притащили их на аэродром под светлые очи командира десантников и командира их летного учебного полка, разбуженных по такому неординарному поводу в неурочное время.
В этом учебном полку Борис с Лехой оказались как отличники боевой и политической подготовки. Служили они до этого в Белоруссии, под Минском, и не сказать, чтобы плохо служили. Экипажи у них были слетанные. Особых косяков за собой они не знали, и вызов пришел как снег на голову.
В один прекрасный день их вызвали к командиру их бомбардировочного полка и вручили предписание о переводе. Причем группу, состоящую из нескольких экипажей, сформировали прямо в полку, а затем сводная группа перелетела со своего аэродрома на этот… на эту… на это… сразу и не назовешь то, куда они приземлились.
Изначально это была, пожалуй, обычная лесная поляна недалеко от забытого всеми полустанка. Пожалуй, все дело именно в полустанке. Именно вокруг него вырос этот учебный центр, как назвал все это бригадный комиссар, что встретил экипажи после приземления.
Они давно уже летели над нескончаемыми лесами и редкими полями Белоруссии, а затем и Калининской области за самолетом командира эскадрильи в полнейшем неведении конечной точки маршрута, и вдруг, прямо посреди огромного леса, взлетели ракеты.
Это было неожиданно и необычно. Сделав круг, чтобы сориентироваться на месте, летчики с удивлением оглядывали землю – привычного всем аэродрома не было. Мелькнула только железнодорожная ветка, полуразвалившийся полустанок, несколько скособоченных домиков рядом с ним и неширокая, но длинная поляна, на которую предлагалось им сесть.
«Побьемся же!» – мелькнула у Борьки заполошная мыслишка – поляна не выглядела надежной. Но глаза боятся, а руки делают, и Борис направил свой самолет за самолетом Лехи.
На удивление поляна оказалась совсем не поляной, а специально сделанной из металлических листов взлетно-посадочной полосой.
Из металлических листов? Да ладно вам! Так не бывает! Они всей толпой специально потом сходили, глянули на такое чудо.
Позже они уже не обращали на эту полосу внимания – привыкли. Когда валишься от усталости на пыльную траву рядом с самолетом, тебе не до каких-либо диковинок – ноги бы дрожащие от напряжения вытянуть, хватая пересохшими губами струйку ледяной родниковой воды из поданной услужливым техником стеклянной фляги.
Приземлившись, Борис удивился в первый раз. Его самолет был моментально загнан в просторный капонир, выкопанный совсем недавно – земля была еще сырая. Впрочем, он ошибся в первый раз, и не он один. Здесь все было не так, как в Белоруссии. Природа совсем другая, болот много больше, а поляна эта вообще была бывшим заболоченным лугом, осушенным совсем недавно. Такое в этой местности было сплошь и рядом.
Заглушив двигатели, Борька вместе со своим штурманом Василием Максютой и стрелком Колей Осокиным выбрались из самолета. Встречали их незнакомые техники, но это было допустимо. Их технари остались под Минском, а здесь каждый самолет обслуживали не меньше пяти человек.
Разместили их недалеко от самолетов и не в землянках, а в больших армейских палатках, рассчитанных на двадцать человек. В каждой такой палатке размещалось четыре экипажа по три человека. Как оказалось, сделано это было специально – их экипажи учиться и тренироваться будут вместе, а если придется, то и воевать тоже.
Особо им рассиживаться не дали. Как только они разместились и пообедали, началось ознакомление с местностью по картам, инструктажи и беседы с комиссаром и особистом учебного полка. Ясности они не принесли, а только нагнали тумана – строгостей уж больно много.
Наутро начались полеты и учеба, но учили их совсем не тому, чего они ожидали. Их учили выживать, если их собьют над вражеской территорией, а десантники эти гоняли их по лесу и сильно били каждый раз, когда ловили. Как сказал лейтенант, который в одиночку отловил Борьку в первый раз: «Чтобы врагу не попадались».
…а вот и его очередь. Лейтенант авиации это звучит гордо. Особенно после старшего лейтенанта. Горькая пилюля для шестерых молодых пилотов и штурманов была подслащена обещанием восстановить их в звании после окончания обучения в учебном полку. А потом начались тренировки.
Оказывается, что весь предыдущий месяц были еще цветочки. Полеты, полеты, ночные, утренние, дневные. Два, три, четыре раза в сутки без перерыва на обед, ужин и сон. Даже политинформации в этом странном учебном полку не проводили.
Они научились спать вполглаза, есть на ходу и у своих самолетов, взлетать и садиться на автомате, прыгать с парашютом и выходить к своему аэродрому через лес в одиночку. И научились летать так, как никогда до этого не умели.
В конце августа весь учебный полк перелетел под Петрозаводск на такой же металлический аэродром, и тренировки продолжились теперь уже над громадным Онежским озером. Два-три полета в сутки. Здесь же над озером к ним стали присоединяться истребители. Они базировались где-то рядом.
Через две недели на аэродром привезли бомбы, и они принялись летать с этими бомбами и бомбить остров километрах в семидесяти от аэродрома. Истребители привычно прикрывали их, а другие истребители пытались прорваться к их самолетам, чтобы сорвать штурмовку. Было интересно, хотя Борька, в первый раз увидев заходящую на него «Чайку», чуть было не обмочился – так неожиданно это произошло.
На третий день, уже ложась на обратный курс, Борька увидел еще один полк бомбардировщиков, заходящий на остров с другой стороны озера, и его тоже прикрывали истребители. Много. Очень много.
Так прошел сентябрь. Уже пятнадцать дней они остров в пыль стирают. Назавтра им выходной пообещали. Выходной – это хорошо. Хоть отоспятся.
Какие там связисточки? Они теперь к каждой эскадрилье прикреплены, а в каждом полку есть отдельный взвод связи, в котором учатся все стрелки́. Они теперь так и называются – стрелок-радист. И рации уже в каждом втором самолете стоят и скоро будут в каждом первом.
В воздухе пахло войной. Она чувствовалась в изматывающих для штурмана тренировках по ориентированию над бескрайней гладью озера. В ежедневных тренировках по бомбометанию и мгновенному обслуживанию самолета после посадки. В драконовских мерах безопасности охраны аэродрома. В нормах питания и невиданной до этого экипировки экипажей. Им всем кроме пистолетов выдали короткие автоматы – такие же, как и у десантников. И на стрельбище они ходили вместе с десантниками.