– Что же мы стоим на пороге? – спохватился хан. – Мой дом – твой дом.
Ивана Григорьевича увели в юрту. Татары, поглядывая на нежданных гостей, повели своих скакунов ко второму слева сараю. Оттуда навстречу побежали какие-то грязные лохматые существа: босые, сгорбленные, завернутые в мешковину и рогожу, стали принимать поводья. Кому-то за нерадивость тут же досталось плетью, еще кто-то взвыл от неожиданного пинка. Послышался смех.
– Привал! – скомандовал князь, спешился, отпустил подпругу, оглянулся. Негромко сказал – так, чтобы слышали только стоявшие рядом Пахом и Илья: – Передайте всем, чтобы не расслаблялись. И бердыши под рукой держали.
К нему подбежал мальчишка лет восьми, одетый в непонятное рванье, со шрамом поперек лица и вытекшим глазом, взял повод и вдруг торопливо зашептал:
– Выкупи меня, боярин, выкупи. Ты же русский? Выкупи! Спаси, Христа ради, выкупи… – Из единственного глаза выкатилась слеза. Мальчишка заторопился, схватил поводья у Пахома, у Изольда, Ильи, повел скакунов куда-то вправо. Наверное, к реке.
– Шевелись, свиное отродье! – походя хлестнул его поперек спины один из татар. Раб вздрогнул, втянул голову и перешел на бег.
– Проклятие… – Андрей отвернулся. – Пахом, пусть наши все вместе кучкуются. Человек по десять, не меньше. Разговаривать, шутить с местными можно, но оружие не отдавать. И по одному от костров не отходить, как бы и куда ни звали. Пройдись, предупреди всех. Только тихонько.
Опять послышался жалобный скулеж: возле лошади со стертой спиной татарин палкой лупил раба. Несчастный вздрагивал, поворачивался боком, пытаясь спрятать уже посиневшие от кровоподтеков места, но закрываться от ударов или кричать не смел.
– Чего вылупились? – отвернувшись, зло бросил холопам Андрей. – Если бы вы так лошадь оседлали, что она спину до мяса стерла, я бы вас тоже запорол. Сумки в одно место сложите, чтобы не мешались.
Откуда-то со стороны прибежали еще рабы – такие же жалкие и зашуганные, – быстро свалили в каменные очаги по охапке дров, убежали.
Один остался, начал высекать огонь. Из сарая четыре женщины вынесли два большущих, ведер на десять, котла, водрузили на каменные опоры. Три других костра, видимо, предназначались для того, чтобы жарить на вертелах мясо. Рабыни вернулись к сараю, вскоре вышли с коромыслами и бадейками. Одна схлопотала по лицу плетью, и все четыре тоже перешли на бег.
Татары поглядывали на гостей искоса, сближаться не торопились. Холопы тоже к ним здороваться через площадь не спешили.
«Это хорошо, – мысленно отметил Зверев. – Если не будет разговоров, то и драки, наверно, не случится».
И уже вслух он особо предупредил:
– На провокации не ведитесь, на оскорбления не реагируйте. Терпите все, завтра уйдем. В общем, проявите толерантность.
– Чего? – не понял приказ Изольд.
– Передай, чтобы перетерпели все. Мы должны уйти живыми. Мы не погибать за честь свою пришли. У нас другое поручение. Так что не поддавайтесь.
Костры разгорались, вернувшиеся с полными ведрами невольницы перелили воду в котлы. Одна уронила деревянное ведро, побежала за ним почти до самого Андрея, наклонилась:
– Девочку мою выкупите, милые. Выкупите, изведут ее поганые, маленькая совсем. Не дайте пропасть, Бога молить буду.
Она подхватила бадью, догнала подруг. Однако неправильное ее поведение было замечено: татарин, что стоял у сарая, поймал женщину за волосы, отволок в сторону, бросил на коновязь, принялся хлестать плетью. Когда устал – сорвал и без того драную одежду и дал пинка: чтобы спешила за водой.
– Когда же наконец стемнеет? – отвернулся к своей полусотне князь и снова рыкнул: – Ну чего вылупились? Отдыхайте!
Хорошо хоть, все холопы были либо корельские, либо поморянские. До них татары не доходили. Если бы кто среди рабынь родственницу узнал – драка началась бы непременно.
– Конязь Андрей? – сбоку заглянул круглолицый курносый татарин. – Хан Гиляз тебя к себе за стол зовет, поклониться велел.
В юрте было сумрачно и душно, хотя в очаге и не теплилось ни одного уголька. Пахло кислятиной – скорее всего, от большущей бочки, в которой пенилось что-то молочное. Едва Зверев переступил порог, как пригласивший его татарин зачерпнул медным ковшом этой белесой бражки, подал гостю. Андрей выпил. На вкус – обыкновенный кефир, хотя и с легкой горчинкой.
– Да пройдут твои годы в здравии, князь, – кивнул ему с небольшого возвышения Гиляз-бек. – Входи, садись к столу, угощайся. Почтенный Вырот-нукер обмолвился, ты о янычарах не меньше его ведаешь?
– Кто же про них не знает? – пожал плечами Андрей и сел к накрытому достархану напротив боярина, зачерпнул из ближней пиалы горсть орешков. – Прекрасное турецкое изобретение. Берете маленького мальчика, десять лет учите его воевать, после чего ставите в строй. Такой боец и вправду двух-трех западных воинов стоить будет. Да и предан до мозга костей, потому что никакого иного мнения и воспитания, кроме как полученного в казарме, знать не будет. Ну как ему предать султана, если про существование иных правителей он просто знать не будет? А самое удобное – так это то, что наследником янычара является сам султан. Посему этих храбрых воинов можно награждать со всей щедростью, не жалея серебра. Все равно оно в конце концов вернется в казну.
– Это я слышал, – кивнул хан. – Но Вырот-нукер сказывает, что воины сии набираются не из вольных храбрых народов, а покупаются где попало, что все это рабы.
– Мальчики покупаются, маленькие, – уточнил Зверев. – И воспитываются воинами.
– Вот в это я поверить никак не могу! – всплеснул руками Гиляз-бек. – Никак не могу! Раб не может стать воином. Никогда! Раб – это раб, животина трусливая и тупая. Как ее ни воспитывай, чему ни учи – ничего, кроме раба, из нее не получится… Курагу попробуй, княже. Очень мне эта нравится. И сладкая, и упругая, и с кислинкой. Бо часто нечто липкое и вязкое купцы привозят, в рот взять противно.
– Благодарю, уважаемый. – Зверев взял пальцами несколько рыжеватых прозрачных ломтиков, положил на язык.
– Ну как? Люблю я эту страсть! Иные мясо любят, другие орехи али рыбу, а я без кураги за стол никогда не сяду. Что за удовольствие без кураги? Али, поднеси нам еще кумыса. Видишь, у гостей во рту пересохло.
– Воспитание – великое дело, благородный Гиляз-бек, – поднял палец боярин. – Из ласкового щенка легко цепного пса вырастить можно, али трусливого пса бездомного, али помощника умелого при соколиной охоте. А какие сокола в Исфахане! Чудо, а не сокола! Они, хан, сами с собаками уговариваются, ровно язык общий имеют! Сокол ей куда бежать указывает, в какую сторону птицу выпугивать, куда к хозяину бежать!
– Нет, досточтимый, я про рабов султанских все же уяснить хочу, – не дал увести тему в сторону Гиляз-бек. – Коли ты верные слова сказываешь, так и я себе таких славных воинов заведу. Знаю, вот я что придумал! Али, приведи раба мелкого… Ну этого, кривого, что о прошлом годе Муслиму на ногу наступил. Веди его сюда. – Хан, послав с поручением слугу, поднял налитую кумысом пиалу: – За вас, гости мои дорогие! Давно столь интересной беседы я ни с кем не вел. Вот уж не думал, что среди русских тоже достойные мужи встречаются.
Князь и боярин переглянулись, но выпили. Андрей прихватил еще немного кураги, прожевал.
– Ты прав, Гиляз-бек. И вправду достойное лакомство. Хотя в сравнении с копченой пеструхой…
– Ты просто голоден, князь! – засмеялся хозяин. – Ничего, я слышу блеянье баранов и журчание крови. Скоро у нас будет много горячего вкусного мяса. А когда ты насытишься, то поймешь: баран нужен для наполнения желудка, а курага – для наслаждения ее вкусом.
В юрту влетел уже знакомый Звереву мальчишка, кувыркнулся на коврах, заелозил руками, поднялся на колени, пополз к Гиляз-беку:
– Прости, господин… Я не виноват, господин… Я ничего не делал, господин!
– Вы видите, почтенные? Разве из этого ничтожества может вырасти воин? Он не годен даже на шкуру для бубна! Но ради вас, уважая ваше мнение, я сделаю еще одну попытку. Али, дай ему нож. Тот, большой, для мяса.
Слуга кивнул, снял со стены ремень, на котором болтались кожаные ножны, вытащил из них тесак в половину локтя длиной и сунул его в руку раба.
– Я не виноват, господин!
– Слушай ты, поросячье дерьмо, – поморщился Гиляз-бек. – Я дозволяю тебе пользоваться этим ножом, как ты только сможешь. Теперь иди к очагу, Али перережет тебе там горло. И не запачкай мои ковры!
– За что? Как? – растерянно заметался мальчонка. – Я… Я ничего… Я ни в чем не виноват, господин!
На коленях он подполз совсем близко к хану, и тот пнул его ногой:
– Иди к очагу! Разве ты не слышал? Я велел зарезать тебя там!
Рука Зверева метнулась к рукояти сабли, но он вовремя остановился: нельзя! Если он не выполнит царского приказа, этого не сможет сделать уже никто. Сорок неопытных мальчишек не выдержат схватки с сотней крепких татарских воинов. Никак. Не выйдет ничего, кроме лишней крови. И своих ребят погубит, и этого не спасет, и дело важное испортит.
«Толерантность, – прошептал он вбитое с детства в голову волшебное слово. – Нужно проявить толерантность».
– Нож! – привстал со своего места Иван Григорьевич. – Нож возьми!
– Да, забери нож! – Хан заметил, что мальчишка ухитрился выронить свое оружие. – И ступай к очагу!
– Прости меня, господин! – Слезы одна за другой катились из единственного глаза. – Прости!
– Иди к очагу! – повысил голос Гиляз-бек.
Раб вздрогнул, привстал, отступил к темному холодному кострищу, с надеждой обернулся на русских гостей своего хозяина.
– Давай, держись, – одними губами произнес Зверев. – Отобьешься – выкуплю. Я тебя выкуплю. – И уже громче напомнил: – Нож!
– На колени вставай! – приказал Али. – Наклонись над углями.
Мальчик, закрыв глаз и что-то торопливо бормоча, оперся перед очагом на одно колено, другое, качнулся вперед.
– Нож! – одновременно напомнили оба гостя. Увы, косарь бесполезно болтался в руке жертвы.