Вот! Сейчас!
Идзин подошёл. Идзин стоит в каких-то четырёх-пяти шагах от двери и хорошо освещён факельным огнём. Стражник смотрит в ближайшую правую бойницу, подставляя правый же бок. Этот воин тоже одет в железную рубаху из мелких колец, под которой угадывается толстый стёганый поддоспешник. Но ворот рубахи расстёгнут, кольчужный капюшон сброшен на спину, а широкими полями шлема прикрыты только уши. Ниже — на шее — беззащитно белеет кожа и пульсирует жилка.
Да, сейчас, именно сейчас! И именно туда!
Итиро набрал в грудь побольше воздуха. Дунул сильно и резко.
Идзин вскинул руку к мочке правого уха. Потом вдруг дёрнулся всем телом. Пошатнулся. Отступил на слабеющих ногах от бойницы. И ещё на шаг. Открыл рот, издав тихий невнятный хрип. Повалился на пол… На этот раз поддержать падающего было некому, но звук падения, запертый в крытой галерее, не вырвался наружу и никого не встревожил.
После недолгих конвульсий стражник затих. Видно было, как из перекошенного рта сочится струйка белёсой слюны. Яд тарикобуто действовал, как всегда быстро и безотказно.
Духовая трубка вновь стала ножнами, меч-посох занял своё место в наспинной перевязи. Как и предполагал Итиро, дверь удалось отпереть без особых затруднений. Он вошёл в галерею. Осторожно вынул из шеи мертвеца иглу. Таково старое доброе право синоби: чем меньше остаётся следов, тем лучше.
Итиро обшарил труп. Никаких ключей не было и у этого идзина. Что ж, очень умно… Расставить у запертых дверей вооружённую стражу, способную при необходимости дать отпор, но не имеющую возможности открыть запоры.
Он прошёл до конца галереи. Уткнулся в ещё одну запертую дверь — маленькую, тяжёлую, обитую железными полосами, без смотрового окошка. Это был вход в главную замковую башню.
Приложив ухо к щели у косяка, Итиро долго и напряжённо прислушивался. В башне тихонько подвывали сквозняки, но ни шагов, ни позвякивания металла, ни человеческого дыхания он не услышал.
Отмычки и буравчики не подвели и на этот раз. Щёлкнул взломанный замок. Дверь со скрипом отворилась. Тишина, темнота… Итиро вновь ступил на винтовую лестницу.
Закручивающиеся спиралью ступени вывели его на верхний ярус башни — в широкий, но короткий изогнутый коридор. Проход заканчивался деревянной лестницей, поднимавшейся к квадратному люку наружной смотровой площадки. Правая часть коридора представляла собой толстую внешнюю стену, в которой зияли глубокие ниши бойниц. Слева располагалась очередная дверь. Судя по всему — тоже запертая. Именно за ней должно храниться то, ради чего Итиро пробрался в крепость.
По обе стороны от двери горели факелы. Перед дверью прохаживался стражник с длинным обнажённым мечом. Итиро, уже наученный горьким опытом, а потому передвигавшийся крайне осторожно, увидел идзина прежде, чем тот заметил его.
Страж был закован в железо с ног до головы. Поверх кольчужной рубахи — нагрудник из металлических пластин, стальные наручи и поножи. На голове — островерхий шлем с опущенным на лицо забралом, напоминавшем защитные маски-хоатэ дорогих кабуто[13]. Видимо, здесь нёс службу знатный самурай.
Выждав момент, когда страж отвернулся, Итиро стремительно и беззвучно преодолел разделявшее их расстояние. Когда идзин повернулся снова, Итиро уже стоял перед ним с занесённым мечом.
Тёмная фигура, выросшая из ниоткуда, и мелькнувшая в свете факелов тёмная полоска стали оказались последним, что увидел в своей жизни идзинский самурай. Молниеносный удар пришёлся под нижний край железного забрала — туда, где шею прикрывала лишь кольчужная сетка. Остриё сикоми-дзуэ пропороло кольчугу и рассекло глотку стражника.
Итиро помог хрипящему идзину медленно и без лишнего шума сползти по стене. Теперь можно было заняться дверью. Последней дверью на его пути.
Ничуть не удивившись тому, что ключей не оказалось и у этого стража, Итиро снова взялся за отмычки. Сверху, с наружной смотровой площадки, доносился свист ветра и обрывки чьей-то неторопливой беседы. За дверью было тихо. Вроде бы…
С этим замком пришлось повозиться дольше, чем с предыдущими, но и он, в конце концов, поддался умелым рукам синоби. Итиро вошёл в дверь.
Да, всё верно… В просторной, округлой комнате не было ни одной живой души. И — ни единого окошка, ни бойницы. Только тяжёлые расшитые полотнища свисали вдоль стен. В самом центре — небольшой деревянный помост. На возвышении — серебряная подставка с тремя изогнутыми ножками. А горящие бронзовые светильники, установленные по краям помоста, освещают…
Освещают…
Итиро замер от восторга, наблюдая, как трепещущие огоньки масляных лампадок преломляются в прозрачном, словно отлитом из чистейшего льда, кристалле-коконе, уложенном на треногу. По форме кристалл напоминал яйцо огромной птицы, по сути — драгоценную раку. Его широкие грани были помечены истёртыми молочно-белыми знаками, недоступными пониманию непосвящённых. А под ними, под неведомыми иероглифами, в гладкую толстую оболочку кокона была вмурована маленькая чёрная, как уголь, рука. Высохшая. Костлявая. Согнутая в локте. С чистым, ровным срезом на плечевом суставе.
Сухая кожа обтягивала мумифицированную конечность, не скрывая, а лишь подчёркивая очертания выпирающих суставов и суставчиков. Тонкие и длинные — невероятно длинные — скрюченные пальцы как будто стремились сомкнуться на горле невидимого врага. Ногти, больше смахивающие на звериные когти, словно пытались выцарапаться из прозрачного саркофага.
Вне всякого сомнения, это была та самая Кость, за которой пришёл Итиро. Чёрная Кость.
Глава 3
По воле Феодорлиха, являвшегося единственным распорядителем и судьёй императорского турнира, ханским послам надлежало открыть ристалищные игрища и сразиться с немецкими рыцарями в первом же бою. Уговорились на групповую схватку-бухурт. Причём, император пожелал непременно увидеть конную сшибку на копьях — гештех, в котором германцы были особенно сильны. Правила оказались простыми, даже, как счёл Тимофей, подозрительно простыми. Каждая сторона выставляла десяток воинов в тяжёлом боевом доспехе и с привычным вооружением. Условие только одно: копья должны быть тупыми.
Послам пришлось снять боевые наконечники, превратив копья в обычные палки. Немцы же украсили своё оружие увесистыми набалдашниками, смахивавшими на ослиные копыта. Коронели — так называли их латиняне. Пробить подобным навершием щит или латы противника не представлялось возможным, зато, благодаря расширенной форме, турнирный наконечник не соскальзывал с доспехов и давал во время сшибки определённые преимущества.
Возле императорского шатра расчистили и утоптали ровное, подходящее для конной стычки поле. Однако достаточно просторным для полноценной схватки двух десятков всадников оно, всё же, не было. Сильно вытянутое в длину, но стиснутое по бокам ристалище позволяло противникам лишь разогнаться как следует и съехаться в лобовой таранной сшибке. А вот обходного маневра, внезапного охвата и сокрушительного флангового удара, излюбленного татарами, здесь уже не совершить. Поле изначально готовилось для боя, к которому привыкли рыцари, а не степняки.
Границы ристалища обозначили горящими факелами. Огни горели ярко и часто. Трибун, скамей и навесов для зрителей не возводили, только у входа в императорский шатёр стояло походное кресло-трон Феодорлиха. Прекрасных дам не было. Пышно разодетых герольдов — тоже. Молчали трубы. Не вились над полем знамёна. Не звучали долгие торжественные речи. Никто не брал и не давал клятв честного боя, никто не проверял доспехи бойцов, никто не мерил длину копий и не сравнивал щиты.
Тимофея не покидало нехорошее предчувствие. Во время былых странствий ему доводилось бывать на подобных состязаниях, но ни одно из них не походило на этот странный турнир.
— Слышь, Бельгутай, — шепнул он ханскому послу возле ристалища. — Здесь что-то не так. Точно тебе говорю.
— Охотно верю, — согласился нойон. На лице татарина не дрогнул ни один мускул. — Я уже принял меры, Тумфи.
— Меры? — насторожился Тимофей. — Какие меры?
— Какие мог. Так, на всякий случай…
— Ты не доверяешь мне? Настолько не доверяешь?
Степняк усмехнулся. Отмолчался.
— Вообще-то, в этом турнире я участвую тоже и, заметь, на твоей стороне, — нахмурился Тимофей.
После недолгого раздумья, ханский посол, всё-таки, заговорил:
— Мои лучшие нукеры остались в лагере. Сейчас они тоже облачаются в доспехи и готовят оружие. Настоящее, боевое. Не затупленное.
Тимофей оглянулся.
Татарский курень издали выглядел мирно и сонно. Дымились притушенные костры под закопчёнными казанами. Между палаток лениво прохаживалась пара часовых. Но вот что творилось в палатках? Этого отсюда не разглядеть. Правда, у коновязи посольства стояла пара десятков осёдланных коней, но так было всегда или почти всегда.
— Погоди-ка, Бельгутай, — спохватился Тимофей. — Если твои лучшие воины остались там, кто тогда будет биться на ристалище?
— Тоже неплохие нукеры, — пожал плечами нойон. — Но, всё же, не самые лучшие.
— А-а-а… — Тимофей вытаращил глаза, не зная, что и сказать.
— А ещё я и ты — не забывай об этом, Тумфи, — чуть дрогнули уголки губ Бельгутая.
Тимофей хмыкнул: как же, забудешь об этом.
— Тем, кто остался в лагере, приказано наблюдать, — продолжал Бельгутай. — И ждать.
— Чего?
— Моего знака. Если возникнет необходимость, они вступят в бой.
Тимофей с сомнением покачал головой.
— Думаешь, латиняне позволят твоим воинам ускользнуть из лагеря?
— Я приказал им пробиваться туда, — Бельгутай кивнул на императорский шатёр. — У моих воинов — хорошие луки…
Ах, вот оно что!
— Твоих воинов не подпустят даже к ристалищу, Бельгутай!
— … И не только луки, — загадочно улыбнулся нойон, словно не слыша собеседника. Хитрый степняк, явно, что-то скрывал.
— Надеешься подстрелить Феодорлиха или Михеля? — с сомнением спросил Тимофей.