— Красный шаман? — бросил на него понимающий взгляд Бельгутай. — Колдун, что сидел у ног Хейдорха?
— Ты тоже почувствовал? — встрепенулся Тимофей.
— Ещё бы! — степняк прищурил и без того узкие глаза. — Кто это, знаешь?
Тимофей пожал плечами.
— Знать не знаю, но догадываюсь. Доводилось много слышать от иноземных купцов о некоем Михеле Шотте, что служит при императорском дворе. Говорят, могущественный чародей…
Тимофей выжидательно глянул на татарского посла.
— Так и есть, — кивнул Бельгутай. — В ханской ставке тоже наслышаны о Махал-шамане.
— От купцов?
— И от купцов, — неопределённо ответил степняк.
«А ещё — от тайных лазутчиков хана», — мысленно закончил за него Тимофей.
Бельгутай оглянулся на высокий шатёр, процедил сквозь зубы:
— Он это, колдун императорский. Точно, Махал-шаман. Больше некому. И, сдаётся мне, Тумфи, не случайно он здесь. Что-то серьёзное задумал Хейдорх. Очень серьёзное.
Тимофей фыркнул:
— Вообще-то, о серьёзности намерений Феодорлиха можно судить уже по тому, какую рать он собирает. Ты посмотри вокруг, Бельгутай!
А вокруг, насколько хватало глаз, пестрели разноцветные шатры, палатки и навесы, дымились костры и бурлили подвешенные над ними походные котлы. Сновали люди, ржали кони, звенело железо. В воздухе висел несмолкаемый гомон. Многочисленные станы, сливаясь и смешиваясь друг с другом в один, великий и необъятный, тянулись вдоль правого берега Дуная.
Тимофей уже научился различать пёстрое императорское воинство по гербам, стягам, вооружению и доспехам. Истинным хозяином латинянского лагеря являлось, конечно же, германское рыцарство. Однако доносившаяся отовсюду лающая немецкая речь была изрядно разбавлена множеством других наречий. Над дунайскими водами расположились также итальянские и испанские, французские и бургундские, британские и моравские, датские и шведские рыцари — все как один шумные, задиристые, хвастливые, каждый при своре оруженосцев и слуг.
Гораздо тише и сдержаннее вели себя потрёпанные в недавних стычках с татарами угорские и силезские отряды, отступившие под защиту имперских границ и примкнувшие к силам Феодорлиха. Особняком — под знамёнами с чёрными, красными и белыми крестами — держались молчаливые и неулыбчивые христовы братья: тевтоны, ливонцы, иоанниты-госпитальеры, храмовники-тамплиеры…
В состав императорской армии входила также лучшая европейская пехота, успевшая уже громко заявить о себе на полях сражений. Легковооружённые английские стрелки с длинными, в рост человека, тисовыми луками, лишь немногим уступающими по дальности стрельбы клеёным из дерева и кости степняцким номо[2]. Генуэзские щитоносцы и арбалетчики с тяжёлыми самострелами. Наёмники-кондотьеры других богатых италийских городов — закованные в латы, вооружённые копьями, шипастыми булавами и кистенями на длинных древках. Плохо одетые, почти бездоспешные, но хорошо обученные строевому бою ополченцы швейцарских кантонов с массивными алебардами. Фламандцы с огромными пиками…
Грозный вид чужого воинства волновал, тревожил и угнетал.
— Как тебе всё это, а Бельгутай? — напирал Тимофей. — Как тебе эдакая силища?
— Да, армия Хейдорха впечатляет, — согласился ханский посол.
— А для чего, по-твоему, собирают подобные армии, если не для войны?
— Для войны и собирают, — пожал плечами Бельгутай. — Иначе бы нас с тобой сюда не отправили.
— А проку-то с того, что отправили?! — Тимофей в сердцах мотнул головой. — Думаешь, Феодорлих, имея такое войско, прислушается к предупреждению хана и отступится от северных земель?
— Нет, я так не думаю, — спокойно ответил татарин.
— Тогда что мы здесь делаем?!
Ханский посол натянув поводья и окинул его внимательным взглядом. Тимофей глаз не отвёл.
— Что мы здесь делаем, Бельгутай? — повторил он свой вопрос. — Всё ведь уже ясно. Всё было ясно с самого начала. Войны не избежать. Так к чему терять время на бессмысленные переговоры? Или ты приехал сюда не только для того, чтобы говорить с императором? Скажи честно, Бельгутай…
— Честно хочешь, Тумфи? — прищурившись, усмехнулся степняк. — Но тогда и ты ответь мне — и тоже честно. Ты сам зачем примкнул к посольству? С каким напутственным словом послал тебя твой Угорим-коназ?
Улыбка ушла с обветренного лица кочевника, будто стёртая незримой рукой, а вот пытливый прищур остался.
— Ты ехал сюда для того лишь только, чтобы переводить чужие речи, или тебе дадено другое задание?
Бельгутай, не моргая, вглядывался в него из тёмных щёлочек-бойниц.
Тимофей стиснул зубы. Всё верно. Было! Было задание. Прозорливый нойон, конечно, не знал об этом наверняка, но вполне мог догадываться. «Наблюдай не только и не столько за латинянским императором, сколько за татарскими послами, — велел Тимофею ищерский князь-волхв. — За каждым их поступком, за каждым словом. Смотри, слушай. Всё. Всегда. Всюду. Помни: моё защитное слово, произнесённое над тобой, не только оберегает тебя от дурного глаза и чужой магии, но и связывает нас незримой колдовской нитью. Так что я тоже буду смотреть твоими глазами и слушать твоими ушами. Это может оказаться полезным».
Солнце медленно опускалось за горизонт, озаряя императорский лагерь прощальными багровыми отблесками. Посол и толмач сверлили друг друга холодными изучающими взглядами. Смотрели молча, долго, целую вечность. Так смотрят два хищника из одной дружественной — пока ещё дружественной — стаи, случайно задевшие один другого. Случайно или не очень. Задевшие, а после показавшие зубы. По привычке или с тайным расчётом. Показавшие и…
И спрятавшие.
Напряжённый момент испытующих взглядов миновал. Бельгутай вновь раздвинул губы в приязненной улыбке:
— Я — посол Великого хана, ты — толмач при посольстве. Пусть всё так и остаётся впредь, Тумфи, договорились? Пусть каждый несёт свою службу. Сейчас мне, как никогда, нужен хороший переводчик, так к чему нам усложнять ситуацию? Да, я тоже полагаю, что войны не избежать, но это не даёт мне права прекращать переговоры с Хейдорхом.
— Да зачем они нужны, переговоры эти? — прорычал Тимофей. — Кому?! Для чего?!
Два проезжавших мимо всадника в белых, с чёрными крестами, плащах покосились в их сторону. Взгляды рыцарей ордена Святой Марии были настороженными и недружелюбными. Впрочем, тевтонские братья на татарских послов иначе здесь и не смотрели.
— Ты задаёшь ненужные и лишние вопросы, — негромко, но твёрдо ответил Бельгутай. — Тебя послал сюда твой коназ, меня — мой хан. Им, должно быть, виднее, а мы… мы просто делаем своё дело, не делать которого не можем. Вот и всё.
— Всё? — Тимофей шумно выдохнул. — Ох, кабы так просто оно было!
Бельгутай снова заглянул ему в глаза.
— Что с тобой, Тумфи? Объясни, что на тебя нашло? В императорском шатре ты держал себя в руках. А сейчас вдруг, ни с того ни с сего… как вы, урусы, говорите?.. Воз-бе-ле-ни-лся. Почему?
— Почему?! — Тимофей сплюнул в сердцах. — Да потому, крысий потрох, что тошно смотреть на всё это латинянское воинство и ждать, пока оно двинет на Русь.
Бельгутай неодобрительно покачал головой:
— Послушай, Тумфи, ты же знаешь, Великий хан…
— Что хан?! — злобно прошипел Тимофей. — Что, Бельгутай? Думаешь, мне легче от того, что твой хан и латинянский император делят промеж себя наши земли, словно вынутый из печи пирог? А я…
Вздох, похожий на стон, вырвался из его груди.
— А я вам в этом помогаю.
— Вы, урусы, сами нарезали этот пирог, — беззлобно, но сухо и жёстко заметил Бельгутай. — Для других нарезали, для тех, кто окажется достаточно проворен, велик и силён, чтобы проглотить его по частям, не подавившись при этом. Не ищи виноватых на стороне, Тумфи, и уж, тем более, не вини себя, если ваши неразумные конази-честолюбцы никак не могут договориться и не способны принять власть одного над всеми. Кто, как не они, в нескончаемых усобицах растерзали и обескровили ваши земли? Кто, как не они, продолжают заниматься этим по сию пору?
— Хорошо тебе рассуждать, — хмуро процедил Тимофей. — Вам-то повезло, вы-то сами все в едином кулаке собраны. Оттого и в битвах сильны, и в походах удачливы.
— Да, собраны, да, сильны и удачливы, — задумчиво покивал Бельгутай. — Сейчас — собраны, сильны и удачливы.
И почему-то отвёл глаза.
— Вот только ты не знаешь, Тумфи, каково нам было раньше, какие междоусобицы кипели в степях Орхона и Керулена[3], как жестоко сражались между собой за скудные кочевья наши курени, рода и племена и сколько доблестных богатуров полегло у отрогов Небесных гор[4]. Неведомо тебе, с какой яростью мы истребляли друг друга. И тебе, урус, не вообразить даже, какой боли и крови стоило нам единство. Но ты прав: нам повезло. Великое Небо послало моему народу Великого Хана — Собирателя Земель и Потрясателя Вселенной. Ибо только по настоящему великому человеку под силу объединить свои враждующие улусы и вознестись над чужими.
В ваших же землях нет пока своего Чингисхана — достойного, честного, сурового, но справедливого правителя, думающего не только о собственном благополучии и о благополучии кучки знатных нойонов-бояр, а о величии всего народа. Вам некого поднимать на белом войлоке к Извечному Синему Небу. В этом ваша главная беда, и в этом ваше несчастье. Ваши конази, Тумфи, как малые дети, мыслят мелко и считают лишь городки и деревеньки — свои, да соседские. Они видят не дальше приграничных поселений. Быть может, оттого так происходит, что нет в ваших землях степного простора, а леса закрывают небо и горизонт. А может быть, ваши души поросли иными лесами, мешающими единению. Никто из ваших гордых коназей не смотрит широко. Никто не мыслит целостной Урусии под своим началом. И — что гораздо важнее — никто из них не согласен вставать под начало другого, более достойного правителя, чем он сам. Потому-то к вам и норовят прийти чужие правители.