Фон Гебердорф, так и не закончил фразы. Молокосос смотрел на них насмешливо и вызывающе.
Бельгутай окинул рыцаря холодным взглядом бесстрастных раскосых глаз. Затем повернулся к опешившему Тимофею.
— Тумфи, о чём говорит этот молодой воин и почему он так улыбается?
— Знаешь, Бельгутай, тут такое дело… — Тимофей озадаченно почесал в затылке. — В общем, на турнир нас кличут.
— То-ри-ни? — свёл брови Бельгутай, с трудом проговаривая незнакомое слово — Что такое торини, Тумфи?
— Забава такая ихняя латинянская. Ну… навроде наших кулачных боёв, или ваших богатурских игрищ, только пышнее и красивше обставленная. Потешная брань, в которой всё как в настоящей сече. Рыцари обряжаются в доспехи, вышибают друг дружку копьями из сёдел, а то, случается, мечами и палицами охаживают.
— Опасное состязание? — блеснули интересом щёлочки узких глаз.
— Да как сказать… — пожал плечами Тимофей. — Убивать-то там особо не убивают, но бока мнут основательно. Хотя, случается, порой, и калечат. Но это всё равно никого не останавливает. Рыцари показывают в турнирах своё воинское мастерство и добывают славу, без которой им никуда. К тому же на турнирах есть своя выгода: конь и доспехи побеждённого становятся трофеем победителя.
— Полезное занятие — турини, — одобрительно кивнул Бельгутай. — Сразу ясно, кто чего стоит в бою. Да и конь с доспехами лишними никогда не будут. Справедливо, что они достаются сильнейшему.
— Так-то оно так. — Тимофей покосился на молодого германца. — Но нас, видать, неспроста туда приглашают.
— В чём ты видишь хитрость, Тумфи? — насторожился татарин.
— Может быть, на самом деле никакого подвоха и нет. Но, насколько мне известно, в турнирах не дозволено участвовать тому, кто не имеет рыцарского звания. А нас с тобой в рыцари, кажись, не посвящали. И потом… Я что-то не слышал раньше о полуночных турнирах. Если Феодорлих так сильно меняет общепринятые правила, значит…
— Значит? — нахмурился нойон.
— Значит, ему это нужно, Бельгутай.
— Зачем? — брови посла вовсе слились в сплошную тёмную линию над переносицей.
— А кто ж его, крысий потрох, разберёт-то?! — пожал плечами Тимофей. Глянул исподлобья на фон Гебердорфа, добавил: — Хотя, посланник Феодорлиха обмолвился, будто императору не терпится посмотреть на наше воинское искусство. То есть, на ваше, я так понимаю, степняцкое, в первую очередь. Может, в этом и кроется причина. Смысл, вроде бы, есть. Если готовишься к войне, следует хорошо представлять, с каким противником придётся иметь дело. А императору пока только понаслышке известно, как вы ведёте себя в бою.
— Думаешь, стоит отказаться? — прищурился Бельгутай.
— Вообще-то этот немец, — Тимофей бросил ещё один быстрый взгляд на фон Гебердорфа, нетерпеливо ёрзающего в седле, — говорит, что переговоры продолжатся после турнира. Возможно, Феодорлих вовсе не пожелает вести их, пока собственными глазами не увидит, на что способны твои воины. В общем, тебе решать, что показывать латинянскому императору, а что нет.
Бельгутай ненадолго задумался. Спросил:
— Что бы ты сам посоветовал, Тумфи? Ты более сведущ в латинянских делах.
Мудрый посол никогда не пренебрегал чужими советами, и Тимофей снова поскрёб в затылке, рассуждая вслух:
— Вовсе не идти на турнир — значит, прослыть трусами. Пойти и проиграть — лишний раз вдохновить латинян на войну и уверить их в победе. А победить самим — показать свою сноровку и привычную манеру боя. Такая победа может впоследствии дорого обойтись. Хотя победить на ристалищном поле по латинянским правилам будет непросто. Рыцари всё-таки более привычны к турнирным боям, чем твои нукеры. Они на этих боях, почитай, с малолетства выросли… — Тимофей тряхнул головой. — Нет, Бельгутай, тут я тебе не советчик. Сам решай. Скажу одно: по рыцарским законам тот, кто отказывается от схватки, покрывает себя позором.
— Не только по рыцарским, — буркнул Бельгутай. — По нашим — тоже. Да и по вашим, уруским, наверное.
Тимофей развёл рукам:
— Ну, в общем, да. И по нашим.
— Так что мне передать его величеству? — не выдержав, встрял в разговор германский рыцарь. — Вы выедите на ристалищное поле или нет?
Бельгутай медлил с ответом. А Гебердорф не умолкал:
— Если вы опасаетесь лишиться лошадей и оружия, то знайте: в этой схватке имущество побеждённых не достанется победителям. Его величество желает провести турнир не алчности, но доблести. Достойнейших и сильнейших он щедро вознаградит сам.
Губы Зигфрида фон Гебердорфа вновь изогнулись в глумливой улыбке.
— Или воины хана привыкли сражаться только издали — стрелами, выпущенными из луков — а честного боя лицом к лицу избегают? Знаете, ходят у нас такие слухи. Если это действительно так, то, быть может, вы, хотя бы, примете участие в состязании стрелков? По окончании турнира свою меткость покажут лучшие лучники и арбалетчики императора. Правда, все они… — немец брезгливо поморщился. — Из простонародья они все. Благородных рыцарей среди стрелков мало. В основном, слуги, крестьяне, горожане, да прочий сброд. Вы желаете соревноваться с чернью?
Молодой рыцарь скалился уже во весь рот. Тимофей с трудом сохранял на лице маску безразличия, ощущая в сжатых кулаках свирепый зуд. Да, не просто, совсем не просто состоять толмачом при посольстве.
— Что он говорит, Тумфи? — поторопил Бельгутай.
Тимофей вздохнул поглубже. Перевёл слово в слово…
— Избегаем честного боя, значит? — процедил сквозь зубы нойон.
Тимофей неодобрительно покачал головой:
— Послушай, Бельгутай, немец специально нас с тобой задевает. Прямого вызова пока не бросает, но кому-то уж очень хочется вытащить нас на ристалище.
— Избегаем честного боя?.. — вновь почти ласково, но с недоброй улыбкой повторил ханский посол, словно и не слыша толмача. — Ответь-ка ему вот что, Тумфи…
Тимофей охотно перевёл слова Бельгутая:
— А у нас, благородный Зигфрид, ходят слухи о том, что ваши рыцари из опасения получить рану, никогда не отправляются на битву, не обвешав себя железом со всех сторон. Говорят, что даже против пруссов, жмудинов и литвинов, вооружённых дубинками и каменными палицами и одетых в звериные шкуры, бесстрашные рыцари воюют только в броне. И на юге, говорят, они сражаются с лёгкой сарацинской конницей, не снимая лат. А ещё, говорят, закованные в сталь рыцари не считают зазорным убивать и топтать конями бездоспешных пеших слуг своих противников. Вероятно, именно это и называется честным боем у благородного рыцарского сословия?
Тимофей с удовлетворением наблюдал, как насмешливая улыбка сходит с самодовольного лица мальчишки, и как лицо это вытягивается всё сильнее и все отчётливее покрывается бледными пятнами.
Ай, Бельгутайка, ай, молодец! Славно отшил заносчивого юнца!
Фон Гебердорф, словно кулачный боец, получивший под дых, беззвучно хватал ртом воздух, не зная, что сказать и как ответить. Едва сдерживаемый гнев мешал германцу подобрать нужные слова. А Бельгутай продолжал — спокойно, невозмутимо, назидательно.
— В любой войне каждый из противников идёт к победе своим путём, — переводил Тимофей речь татарского посла. — И либо приходит к ней, либо нет. Таково единственное правило войны. Единственное честное правило. А во всём прочем честных войн не было, нет и не будет. Это столь же очевидно, сколь сильно разнятся вооружение, количество и состав войск, крепости и осадные машины воюющих сторон, а также хитрости и уловки, используемые военачальниками. Если бы войны велись честно, благородный Зигфрид, их не возникало бы вовсе. Все споры решалась бы поединком царей, сражающихся на мечах или копьях одинаковой длины и прикрывающихся щитами одинакового размера. Только в нашем несовершенном мире всё происходит иначе…
Молодой германец больше не улыбался. И, кажется, мало что понимал из сказанного. Ярость мешала ему должным образом вслушиваться в чужие слова и осмысливать их. Рыцарь метал ненавидящие взгляды то на Бельгутая, то на Тимофея.
— Вы выйдете на ристалище, господин посол? — наконец, хрипло выдавил он. — Вы, ваш толмач и ваши воины?
— Да, — неожиданно жёстко и коротко ответил Бельгутай.
— Да, — перевёл Тимофей.
Немец удовлетворённо кивнул:
— Я тоже там буду. И непременно постараюсь встретиться с кем-нибудь из вас.
Из татарского лагеря Зигфрид фон Гебердорф не выехал даже — вылетел стрелой. Унёсся прочь с видом человека, которого оскорбили до глубины души и который жаждет скорейшего отмщения.
— Ты всё-таки решил участвовать в турнире, Бельгутай? — Тимофей повернулся к послу.
— Решил, — кивнул тот. — Мы представляем Великого хана, и никто не должен упрекнуть его воинов в трусости. Мы можем проиграть, но отказаться от боя не можем. К тому же переговоры… Мне приказано продолжать их при любых условиях. Этот турини, как я понимаю, одно из условий императора. Ну а в том, что Феодорлих увидит меня и моих нукеров в деле, ничего страшного нет. Пусть смотрит. А мы, в свою очередь, посмотрим, на что способны в бою его рыцари. Что? Что ты на меня так уставился, Тумфи? Хочешь о чём-то спросить?
— Хочу. А других причин, побудивших тебя дать согласие, нет?
Бельгутая окинул его насмешливым взглядом:
— Тумфи, иногда ты пугаешь меня своей проницательностью. Есть, конечно. Мне нужно знать, зачем Хейдорх так хочет выманить нас на своё полуночное состязание, а, не выехав туда, я этого не узнаю. Кстати, тебя ведь тоже приглашали. Будешь драться?
— А то! — хмыкнул Тимофей. — Драться — оно дело не хитрое. Отчего ж не потешиться?
Тимофей покосился вслед удалившемуся Зигфриду. Кто знает, может, на ристалищном поле посчастливится проучить наглого юнца.
Глава 2
Эта безлунная ночь в закатной стране идзинов[5] ничем не отличалась от тех ночей, к которым привык и частью которых стал Итиро у себя на родине. Ночь была непроглядно-тёмной и вполне подходящей для того, чтобы при желании и определённом умении растворяться в ней быстро и бесследно.