Его вдруг цапнуло, сдавило. Всего его. Сразу. Сильно. Крепко.
Скрытые в подлокотниках мощные адамантовые захваты поймали запястья, локти и предплечья. Передние ножки трона впились гранеными зубьями в колени, голени и ступни. Алмазные когти, выдвинувшиеся из широкой спинки, вцепились в бока, грудь, плечи и живот. Череп с хрустом сжало захлопнувшееся, словно мышеловка, изголовье.
Его схватило. Растянуло…
Тулово, голову, руки, ноги…
Все произошло столь стремительно, что он не успел… Ничего не успел. Ни предпринять, ни даже помыслить. Только…
«Да будет вечно!»
Только чужие мысли бились в голове губительным заклинанием.
Сияющий самоцветами трон превратился в алмазные клещи, в адамантовую дыбу…
Прочные лезвия заговоренных ножей-кристаллов разом выскользнули из потаенных пазов и ударили быстрее, чем бьет молния. Отсекли конечности и голову.
…в плаху, выложенную из драгоценных каменьев.
Алмазные колодки рванулись в стороны, раздирая его.
От магии, скрытой под непроницаемой адамантовой коркой и в краткий миг выплеснувшейся из трона, вспыхнули и обратились в пепел одежды. Обычную плоть, наверное, испепелило бы тоже. Только плоть, попавшая в алмазные капканы, обычной не была. Плоть была бессмертной.
Бессмертной и…
И, увы, уже растерзанной на куски.
Перед глазами мелькнул высокий потолок залы, узкое окно, плиты пола…
Срезанная голова в адамантовом венце-захвате катится к одной из шести серых фигур. Фигура сводит раскинутые руки, словно зачерпывая воду, затем опускает ладонями вниз…
Глаза отсеченной головы еще видят тело, с плеч которого она только что скатилась. Тулово, прикованное к трону алмазными когтями-оковами. Лишенное не только головы, но и рук, и ног тоже. Из ран на сияющие каменья хлещет темная кровь.
Перед троном стоит еще одна фигура в длинных серых одеждах. Тоже колдует.
Над стиснутыми адамантовыми клещами и отброшенными в разные стороны руками и ногами творят волшбу остальные четыре фигуры. И разделенным частям уже не дотянуться друг до друга, не слиться воедино.
– Да будет вечно разделено целое… – шелестело в зале. – Да не соединится само собою…
Тот, чья память и чьи чувства были открыты сейчас перед Тимофеем, ощущал, как произносимые вслух заклятия тянут из него силу. Как начинают сохнуть, отдавая ее, его кровь, кость и плоть.
Как его сила мешается с другой, с чужой.
Как из разных сил плетется сложная магическая паутина.
Как материализуется колдовство.
Как обволакивает, стискивает, заключает в себя.
Тимофей наблюдал чужими глазами, как обращается в однородную бурлящую массу вязкая корка из магии, крови и растекающихся, подобно тающему льду, адамантов. Как проникают друг в друга несоединимые субстанции. Как невидимые руки удерживают кипящую жижу. Как прозрачная и чистая, словно слеза горного хрусталя, оболочка выплавленного саркофага-самоцвета затвердевает, стынет, крепнет, обрастая под чудовищным магическим давлением широкими ровными гранями. Как обретает яйцевидную форму и прочность большую, чем даже прочность обычного алмаза.
– Да будет вечно держаться печать! – шесть чародеев говорили в унисон, говорили как пели, говорили все громче, громче…
Тот, кем являлся сейчас Тимофей, не умирал, поскольку не был способен на это. Но и ни на что иное он сейчас тоже не был способен. Он просто беспомощно смотрел, как куски его тела заточают в прозрачные узилища. Смотрел и слушал. Но видел и слышал уже не глазами и ушами даже, а гранями и ребрами колдовских саркофагов, в которые был вмурован.
– Да не доберется до сокрытого настойчивый! – нарастающий хор шести голосов бился в идеально гладкую граненую поверхность. – Да будет предупрежден любопытствующий! Да образумится глупец!
Потом были другие слова и другие заклинания.
На прозрачной оболочке возникла маленькая матовая точка. Точка обратилась в пятнышко, пятно растянулось в росчерк, росчерк изогнулся дугой.
Шестеро чародеев накладывали на кристаллы-саркофаги магические письмена.
«Бойся…» – впечатывалось в кристалл начальное слово Предостережения. Слово, которое пытливый ум и знающее сердце способны прочесть на любом языке. Слово, которое должно исчезнуть первым – так решил тот, чьими мыслями думал сейчас Тимофей.
Когда все закончилось, заговорил один из шести. Чародей, что стоял у трона.
– Настало время искупления, – зазвучал в зале его глухой сильный голос. – Неупокоенный попрал этот мир по нашей вине и по нашему неразумению. Мы все были свидетелями тому, чему стали причиной. И мы скорбим. Ибо на каждом из нас слишком много крови.
– Были, – подтвердили пятеро из шести, – Все были. И все скорбим. И крови много. Слишком…
– И хотя не в нашей власти навеки упокоить Неупокоенного, свои ошибки все же надлежит исправлять.
– Надлежит, – согласно закивали пятеро из шести. – Ошибки надлежит исправлять.
– У нас достало хитрости и сил разорвать тварь на части, – продолжал шестой. – Но этого мало. Теперь нужно сделать так, чтобы части эти оставались разделенными столь долго, сколь это возможно. Чем дальше они окажутся друг от друга, тем сложнее будет Неупокоенному вернуть Темную власть над миром.
– Темная власть не должна вернуться! – провозгласили пятеро из шести.
– Я останусь при троне и, пока смогу, буду оберегать эту залу. Вы разделитесь и унесете с собой руки, ноги и голову Неупокоенного так далеко, как только сумеете.
– Да будет так! – склонили головы пятеро из шести.
– И главное, – голос шестого зазвучал громче и настойчивее. – Никогда, слышите, ни при каких обстоятельствах не прибегайте к силе Неупокоенного. Как бы ни было трудно, сколь бы ни был велик соблазн, не пользуйтесь даже малой толикой его могущества. Верьте предостережению, которое сами же наложили на эти кристаллы. Помните: всякий раз пробуждая силу Неупокоенного, вы будите и его тоже. Это опасно.
Говоривший умолк.
– Мы помним! – ответили пятеро из шести. – Мы не забудем.
Они подняли кристаллы-саркофаги с пола. Взвалили на плечи. Кристаллы тогда были велики и тяжелы. Вмурованные в них куски плоти еще не усохли.
Каждый со своей ношей двинулся к дверям тронной залы. Пять серых фигур уходили. Одна осталась стоять у трона.
На троне в блестящем алмазном плену неподвижно сидело обезглавленное и четвертованное тело.
– А ведь я брал с них клятву, – видение рассеялось с первыми словами Кощея.
Тимофей перестал быть навьей тварью. И – хорошая новость! – паралич постепенно его отпускал. Правда, очень-очень медленно. Тимофей мог теперь вертеть головой. И чуть-чуть шевелить руками. И немного – ногами. Но все же этого мало, очень мало. Он по-прежнему был беспомощен, как выброшенная на берег рыба.
– Шесть чародеев обещали мне помочь покорить этот мир, – продолжал Кощей, – Они обещали возвести меня на трон владыки мира. И они выполнили свое обещание. Вот только о том, каков будет мой трон, в той клятве речи не шло.
Тимофей думал о другом.
«Шестеро вовсе не желали воссоединения Костей. Они хотели их разделить. Вот как было».
– Да, все было именно так, – кивнул ему Кощей.
Снова между ними шла странная беседа. Тимофей не успевал задать вопрос вслух, как уже слышал ответ на свои невысказанные мысли.
– Все было так, – повторила навья тварь. – Но, как я уже говорил, люди жадны до власти и могущества. А жадность затмевает человеческий разум. Люди прознали о силе, кроющейся в кристаллах, и им оказалось проще поверить в то, что мои слуги-чародеи перегрызлись из-за моих останков. Люди, как это часто бывает, судили о других по себе. Им не дано было понять, что кто-то, владея одним источником силы, способен отказаться от борьбы за другие. Кроме того, люди никогда не верят полностью в чужое раскаяние. Особенно в раскаяние тех, по чьей вине погибают миры. Вы, люди, в большинстве своем очень предсказуемы.
«Значит, до нас дошла только ложь? Значит, кривда заменила правду даже в магических книгах?»
– Свою правду люди создают себе сами. Удобную и понятную им. Все остальное – осыпается, забывается и истлевает без следа. Хотя…
Навья тварь раздвинула губы в улыбке:
– Хотя знаешь… Смутный намек на правду сохранили ваши сказки о Кощее.
«Сказки? – Тимофей тоже усмехнулся бы, если бы мог. Если бы слушались губы. – О Кощеевой смерти, хранящейся в яйце? Я слышал эти сказки».
– Ты слышал сказки, сильно переиначенные временем и поколениями сказителей. А потому неверно понял их смысл. Изначальные сказки говорили, что яйцо само по себе есть смерть Бессмертного, заточившая в себе его жизнь. Яичная скорлупа – его погибель. Но внутри яйца-смерти всегда теплится жизнь. Разбив скорлупу – выпустишь ее. Все так и случилось.
Кощей провел рукой, смахивая с трона мелкие осколки яйцевидных кристаллов.
– Люди часто обманывают себя. Еще чаще – других. Но у всех это получается по-разному. Самые великие обманщики те, кто обладает магической силой. Я уже испытал это на себе. И впредь я зарекся брать в слуги чародеев. Чародеи хитры и изворотливы. Чародеи умеют скрывать свои истинные чаяния за колдовской защитой из множества слоев, они путают мысли и прячут сокровенное в хитросплетении пустых словес. За помыслами обычных людей следить легче. Ими проще управлять. Особенно если человек открыт с рождения, если открыт по-настоящему, если не обучен и не любит скрытничать, если не умеет лгать без чужой помощи. Таких людей на самом деле немного. Ты – из их числа.
«Я?!»
– Ты. Поэтому тебя выбрал в помощники твой князь. Поэтому тебя выбираю я. Мне, как и твоему князю, понадобится хороший воевода, которого видно насквозь.
Скверно! Крысий потрох, до чего же скверно, когда выбор делают за тебя!
Кощей поднялся с трона. Шагнул к маленькому съежившемуся трупику, запутавшемуся в княжеских одеждах. К тому, что осталось от Угрима.
– В конце концов, чем твой князь лучше меня? По его воле тоже гибли тысячи и десятки тысяч. Так какая тебе разница, кому из нас служить?