_______________________________________________________________
Поднявшаяся легкая пурга лихо закручивала в воздухе снег и с волчьим завыванием бросала его в лицо скачущим по дороге всадникам. Сначала по припорошенной снегом дороге с гиканьем их пронеслись несколько десятков, нагайками с усилием настегивающих своих скакунов. Чуть позже по этой же самой дороге уже потянулся едва ли не тысячный отряд, вслед за которым неспешно двигался и царский обоз.
Я и мои люди, державшиеся рядом с четырьмя моими повозками, шли в самой середине этой огромной людской реки, полной ложкой хлебая последствия путешествия рядом большими массами людьми – несмотря на легкий морозец, разбитая в грязь дорога; обгаженные сотнями и сотнями ратников пространства вокруг бивака; собранный весь мало-мальски пригодный хворост и вырубленные на сотни метров деревца; выловленная и съеденная дикая и домашняя птица. Была бы моя воля, я бы уже давно пересел на жеребца и махнул вперед, в столицу Московского царства! Однако, царя Иван Васильевич, которому за время путешествия настолько опостылела скука, что он меня со своими необычными рассказами, вообще старался от себя никуда не отпускать.
–Как глаголишь кликали того вырдалака? – закутанный по саму макушку в теплую шубу, царь задумчиво почесывал свою бородку; классика ужасов от Брема Стокера сильно зацепила не только его, но и многочисленных стрельцом и детей боярских, которые за местечко рядом с царской повозкой и царским рассказчиком то и дело устраивали настоящие бои. – Граф Драйкулов? Словно болгарин какой... Знавал я одного Драйкулова. Тоже осман люто ненавидел. На кол сажал... Можа про него это все писано? Женка, кто у него была?
Чувствовалось, раззадоренный рассказом царь решил все-таки найти этого самого графа в одном из соседних с Москвой государей. «Черт! Дракулы мне еще в современниках не хватало! И Стокер что ли ничего не придумал? Ведь с Лермонтовым и его купцом Калашниковым нашелся прототип. Может тут поскрести кого-нибудь по морде и вылезет вампир-душегуб!».
Вдруг до меня стали доноситься отдаленные звуки колоколов. Играл не один и не два. Слушался настоящий перезвон колоколов, в котором смешались и серебристые звуки бронзовых малышей и басовитые гулкие голоса многопудовых гигантов. Москва встречала своего царя!
– Добрались, Государь, – обрадовался я возможности перевести разговор; эти бесконечные рассказы последних дней мне сильно утомляли, не давая толком выспаться. – Кажется, и дома уже видны..., – я привстал на скрипящей повозке, вглядываясь в выступающие из кружащегося снега темные коробки домов.
– Какой там! – Иван Васильевич рассмеявшись, махнул рукой. – Это еще не Москва. Голытьба да бродяги какие здесь селятся. Христарадничают... А до нее, родимой, еще верст семь-восемь отмахать придется.
Я вновь опустился в повозку. «Как и у нас, б...ь! Все как у нас! Ничего и никто не меняется... Там, значит, люди, а здесь ...». Мимо нас проплывали вросшие в землю, покосившие избенки; едва возвышавшиеся над землей землянки. Одни были крыты кое-как наваленными мохнатыми еловыми лапами, другие темным подгнившим сеном. Это, действительно, была не Москва!
– А ляхам каким не сродственник он был? Слышал я от заморских послов про одного ляха, что тоже магометян страсть как мучить любил, – в задумчивости бормотал Иван Васильевич, не оставляя попытки разобраться с личностью графа Дракулы. – Надо бы у митрополита поспрошать. Он книжная душонка, знамо помнит...
Отмахав еще верст пять, царский обоз, наконец, подступился к предместьям огромного города и окунулся в оглушающий перезвон колоколов. Из сараюшек, избенок, изб выбирался народ, приветствовать возвращающее с победой войско. Охали и ахали молодухи и бабы, с любопытством разглядывая гарцующих всадников и улыбаясь молодцеватым ратникам с массивными мушкетами на плечах. Подслеповатыми глазами щурились на дорогу старики и старухи, что с клюками стояли у своих домишек. Толпы оборванных ребятишек, одетых кто во что горазд, стайками носились вдоль дороги, то и дело норовя что-то стащить.
– Ужо в стрелецкую слободку въедем, там и полюбуешься на жилье – былью моих молодцов, – через поднявшийся шум, гам донесся до меня голос царя. – Вот вооружим стрельцов твоими хитроумными пищалями и нам тогда сам черт не страшен. Сделаешь, княже, мне такие пищали? Сотенок десять для начала или лучше двадцать?
«Ого-го! У Вани-то губа не дура. Две тысячи мушкетов с кремневым ударным механизмом хочет получить. Интересно, а пулемет он сразу не желает... Я с это-то переделанного десятка едва не поседел, а тут две тысячи».
– Княже, – царь подсел ко мне ближе. – А не осталось у тебя того османского зелья, коим ты меня угощал. В сон клонит, а оно у тебя забористое. Выкушал, и сна ни в одном глазу.
Да, мне все же удалось сварить себе настоящий турецкий кофе! В условиях тяжелого путешествия и просто неподъемных цен на самый обыкновенный черный чай, горячее кофе оказалось для меня самым настоящим спасением. Я варил его едва не на каждом привале, сдабривая приготовленный напиток кое-какими специями , капелькой меда, и потом еще верст двадцать – тридцать, до следующего привала, блаженствовал. Не обошлось, правда, и без досадных эксцессов. На одном из привалов, когда я чуть отвлекся, какой–то проходящий мимо монашек полюбопытствовал, что у меня варится с таким необычным ароматом в котелке. Едва же он увидел это черную шипящую с желтоватой пенкой кофейную жижу, то вдруг начал визжать, как недорезанный подсвинок. Шпынь с огромным шнобелем, гееной огненной мне огненной грозил, всякими карами небесными. Боже, с каким удивлением я смотрел на этого визжащего и прыгающего вокруг моей чашки с кофе и брызжущего слюной! На его ор с обвинениями меня чуть ли не в колдовстве, сбежалось пол лагеря в доспехах с копьями и мечами. К счастью, все разрешилось благополучно, но с тех пор за мною, князем Ядыгаром, прочно закрепился образ непростого, якшающегося с едва ли не с чертями, человека. А мне-то что? И так уже странностей вокруг меня накопилось. Как говориться, одной меньше, одной больше... Мне же осталось только до иконы добраться, а там хоть потоп.
– Знатное зелье, – царь смачно приложился к небольшому кувшинчику, плотно укутанному тряпьем и шкурами. – Аж душу всю вынимает... Вот гляжу, я на тебя, княже, – Иван Васильевич прищурился так, словно пытался прицелиться в меня из какого–то оружия. – Какой-то ты неугомонный. Все вокруг тебя крутиться, шевелиться. Все какие-то замудренные вещицы делаешь. И сам ты суетный весь из себя. Нет в тебе боярской степенности. Вона, погляди, мои-то как важно шествуют. Как гусаки! Гузно оттопырят и идут.
«Порозовел. Сейчас тебя кофеинчик-то взбодрит. Правильно, не все меды пить, да вино глушить. С этой бормотухи только башка трещит. Хорошее же кофе сразу на ноги поставит».
Иван Васильевич снова потянулся за кувшином, из которого с видимым удовольствием тут же отхлебнул. Вчерашние гуляния видимо все еще давали о себе знать.
– Зело хорошее зелье. Прикажу кухаркам во дворце кажный божий день делать, – он распахнул ворот своей шубы и с чувством, глубоко и сладко вздохнул. – Может, княже, ты и правда, колдун и ворожить можешь, как молва о тебе идет… Мол утопленника к жизни вернул, а потом его приворожил. Теперь за тобой словно собачонка бегает. И османское зелье можешь варить так, что мертвого поднимет. И вон медика мово испужал какими-то злобными тварями. Словом-то каким-то чудным назвал, мыкрытобами. Тьфу, мерзкое какое слово!
Услышав это «мыкртытобы», я едва не переломился от хохота. Сдержаться удалось с огромным трудом, лишь с силой закрыв себе рот рукавицей. «Б…ь…, эта клистерная трубка царю нажаловался! Гоблин! Микробов испугался! А я тоже хорошо… Этому неучу еще что-то пытался рассказать. Мол, черт нерусский, руки чаще мой, особенно перед осмотром пациента. Инструменты свои кипяти или в крепко вине мой… А этому дурню все без толку! Все мне своим университетским диплом тычет. Мол доктор он! Ха-ха-ха! Микробов испугался! Ха-ха-ха-ха!».
– Вона дружка мой, Адашев тоже глаголит, что не след мне тебя приближать, продолжал царь. – Мол измену ты замышляешь, – признаться, спина у меня несмотря на мороз, мгновенно вспотела; думаю, многие, даже едва знакомые с российской историей, знают, чем заканчивало те, кого Иван Грозный подозревал в измене. – И хочешь моих верных слуг извести и самого меня в могилу свести... Ха, напужался, княже? Ты знай, княже, я за своим верным слугам последнюю рубаху не пожалею. Сниму и отдам. За измену же и предательство смертью лютую казнить буду..., – вот на такой ноте царь и откинулся на спинку возка.
Через некоторое время он потянулся до хруста в суставах и спине.
– Хорошо… Лепота, – кофе окончательно было допито, а кувшин, от избытка чувств, полетел куда–то в сторону. – Жить хорошо.
Царь блаженствовал. «Б...ь, хорошо ему! Сказал такое и нормально, а тут хоть штаны меняй! Да-а, нравы здесь простые... А Адашев, падла, похоже с Курбским что-то мутит. Я ведь последнее время их часто вместе вижу. И ведь подобралась парочка... Один лихой рубаха, простой как копейка, а второй головастый хитрован, который на три шага вперед видит. Подожди-ка! А ведь и правда хорошая парочка получается. Как я слышал и появились они у царя почти в одно и тоже время. Сейчас оба пользуются особым Ваниным расположением. Они явно не горят желанием пускать в свой курятник еще кого-то!».
Тем временем впереди показалась громадина Московского кремля, внушительный вид крепостных стен и башен которого мигом вышиб из моей головы все посторонние мысли.
– Чего же он такой громадный? У нас-то поменьше будет, – задирая голову, я с удивлением рассматривал рукотворные белые скалы. – И белый? Красный же уже должен быть?!
Я, конечно, не имел ученых степеней по истории, но уж по поводу цвета кремлевских стен-то всегда был уверен. Первый Кремль был белокаменным и строительство его начато было еще при Дмитрии Донском, а второй, сегодняшний, – красный! Здесь же своими собственными глазами видел белые стены и башни.