Пробираясь по торговым рядам я любовался разложенными на прилавках товарами, привезенными со всех концов известного мира: яркими отрезами тканей, блестящей чеканной медью и серебром посудой, хищными формами ножей, кинжалов и сабель, выбивающими слюну восточными сладостями, сводящими с ума вкусными ароматами жаренного мяса, дымящейся похлебки и т. д. Вслушивался в громкую разноголосицу, пытаясь угадать кто, с кем и о чем спорил и договаривался, а может быть и ругался. Гадал о родине встречавшихся торговцев по узорам их теплых халатов, странным меховым шапкам, темных лица с крючкообразными носами.
Как это ни странно, но именно этот шум и многолюдье меня совсем не отвлекали, а наоборот, будили во мне новые воспоминания, помогали привести в порядок свои мысли.
– … Кто смелай?! А?! Честной народ!? – вдруг до меня донесся чей–то залихватистый пронзительный голос откуда-то спереди. – Княжья водка что девичья слеза чиста, и можа быть горька и сладка! Кто шкалик отведает, тот землю почеломкает. Подходи, водочку пробуй, силушку испытывай!
Заслушавшись такого голосистого торговца, к тому же явно матерого средневекового «продажника», я невольно замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Рядом со мной замерли и мои люди, с интересов наблюдавшие за разворачивающим действом.
– Подходи, не таися! Отхлебни... и проспися! – с ужимками он подначивал толпу, показывая насколько забористый у него товар. – Намедни цыган мишку приводили, его княжьей поил. А тот поперед песню заводил, а потом и шубу заложил. Ну, а ты, молодец, попробуешь? – выпячивая вперед свою деревянную коробку, висевшую у него на ремне, подскочил он к бородатому мужичку в тулупе. – Чай деньга то на шкалик имеется, али гол как сокол?
Тот, с жадностью глядевший на стоявшие в коробке пузатенькие глиняные шкалики, горлышки которых были залиты сургучными крышками, сокрушенно махнул рукой. Мол нет у него ничего кроме дырки в карманах и пустого сидора за плечами.
Коробейник же не унимался, снова принимаясь за свои прибаутки.
– Добрый молодец на Княжью разинул роток, а силушки–то с ноготок! Эх, честной народ, видно нет среди вас охочих да могутных людишек, – с напускным огорчением. – Пойду вон к гостям торговым. Можа среди них кого и найду. Тока разнесут они весть по все му белу свету, что слаб русский чоловик на питие и яго любой перепить может...
Толпа, словно принимая правила игры, тут же ответила ему возмущенным гулом и шевелением. Наконец, какой-то здоровый купчина с распахнутой несмотря на мороз шубой начал расталкивать всех локтями, выбираясь вперед. Высокий с густой гривой рыжих волос он с хохотом вырвал из рук торговца этот несчастный шкалик, который в его ручищах едва не утонул. Вот уж, действительно, мала родила богатыря, которому, словно в древнерусских былинах, и два ведра «зелена ведра» были бы нипочем.
– Ни чта эта кубышечка меня свалит с ног? – расхохотался купец, оглядывая взглядом собирающуюся толпу, которая тут же встретила его словами смехом и улюлюканьем. – Пять рублев ставлю! Во! – прямо в грязный снег, перемешанный с соломой, упал с его руки мешочек с серебром. – Чта выпью горькую и не чуточки не пошатнуся! Ну тогда не обессудь, весь товар собе заберу.
Усмехнувшийся торговец ответил.
– По рукам. Только не шкалик, а два. Нечто такой молодец двух шкаликов спужается? – естественно, при всех купчина не мог не согласиться. – Добре! Лей все в едну посудину, чтобы сему молодцу выпить цельну братину!
Я сделал еще пару шагов вперед. Разворачивающееся шоу захватило и меня, хотя я примерно представлял, что должно было произойти дальше. Купец конечно был детина здоровый и похоже выпить не дурак, но 250-300 грамм почти чистого спирта явно не осилит без последствий. «Смотри-ка, даже завлекуху сделали, как я советовал. Молодцы! Надеюсь, рекламный продукт у них все–таки сильно градусный. Я же говорил, что вот именно таким выпивохам при народе надо подсовывать именно самопальный спирт, а не обычную сорокаградусную водку. Посмотрим, посмотрим...».
А посмотреть, действительно, было на что!
– Это же для мине яко водичка ключевая! – гаркнул купчина, раззадоренный воплями из толпы. – Ха! – и опрокинул в себя всю посудину залпом.
На мгновение установилась такая тишина, что «ее хоть ножом режь». Лицо купчины прямо на глаза приобрело алый цвет, по силе и насыщенности соперничающий с цветом его ярко рыжих волос. Деревянный ковшик уточкой вылетел с его руки прямо под ноги коробейнику.
– Кха – кха! – закряхтел он, пытаясь откашляться. – Сильна...
Руки его его крюками схватили воздух. Тело чуть качнулось. Он толком воздух ни как вдохнуть не мог, продолжая сипеть и клацать зубами. В какой–то момент купчина потерял равновесие и с хлопком повалился на задницу. Под усиливающийся хохот баб и мужиков мужик попытался подняться, но сделать это ему все никак не удавалось.
Насмеявшись вместе со всеми над неуклюжими попытками этого здоровяка встать, я махнул Исе рукой и пошел дальше.
«Знатно повеселил меня этот торговец. Надо будет как–нибудь с ним покалякать. С такими продаванами, наш с Ваней бизнес просто взлетит в гору или, по крайней мере, денег заработаю. А их до черта нужно...». С этими мыслями я свернул к очередному ряду, где торговала церковная братия. Перед монахами лежали и борти с медом, и здоровенные шматы соленого и копченого сала, и кадки с ароматной квашенной капустой, и бочки с румяными мочеными яблоками.
«Богато живут. А говорят монахи тунеядцы были... Или это подневольные их крестьяне так пашут? А это у нас что тут такое?». Ближе к середине этого ряда я увидел монаха, торгующего всякой разной средневековой канцелярией. На глаза мне попались и толстые кипы желтоватых листов бумаги, и пузатые глиняные чернильницы, и роскошные гусиные перья. Торговал же всем этим богатством сгорбленный чернец в дырявой черной шапке и протертом едва не до дыр тулупчике, сидевший на вязанке хвороста с соломой. На проходящих мимо него людей он не обращал никакого внимания, уставившись в одну точку и шамкая челюстями. Жиденькая его бородка, некоторыми охальниками называемая «козлиной», при этом смешно дергалась. Рядом с ним лежал берестяной коробок для пожертвований, в котором виднелась горстка медной мелочи. Прямо на коленях же был аккуратно расстелен кусочек белого полотна с небольшой краюшкой хлеба, от которого чернец время от времени осторожно отламывал шматочек и клал его в свой рот.
«Надо бы прикупить себе и чернил и перьев, а то мои запасы заканчиваются. И крестик с иконкой в опочивальню надо, а то дворня давно уже косо на меня смотрят. Хотя крестик же есть. Ваня еще дарил. А вот иконку надо. Хотя бы крохотную или большую... Большую...». Я замедлил шаг. «Большая конечно лучше. Ее видно, все вопросы о моем колдовстве сразу же отпадут. Может тогда для надежности огромную повесить с меня ростом. Ха–ха–ха! Интересно, если она порталом окажется... Черт! Точно! Нарисовать же заново можно! Почему бы не попробовать? Заказать икону у настоящего мастера и проверить. Лучше же заказать у десятка мастеров».
– Отец, – я, сделав знак своим сопровождающим остановиться, присел рядом с монахо на корточки. – Иконку мне бы нарисовать, – одновременно со словам в его берестяной коробок со звоном упало несколько монеток, сред которой, кажется, даже мелькнула одна серебряная. – И так нарисовать, чтобы за душу брало. Разумеешь меня?
Монашек встрепенулся и тут же закивал головой. И было не понятно, то ли он так приветствовал меня, то ли благодарил за пожертвованные монеты. Хотя вероятнее всего второе, так как взгляд его так и норовил заглянуть в коробочек.
– Благодарствую, господине, – голосок его оказался скрипучим, надтреснутым, совсем под стать его внешнему виду. – А лик святой сподобимся сделать, не сумлевайся. Який треба, такой и сподобимся. Умельцы у нас такие, что взглянешь на лик, а тебя будто боженька в душеньку почеломкал, – быстро-быстро заговорил он, расхваливая монастырскую мастерскую. – Для ломовой церквы видимо. Якую тебе икону треба? Богородицы? Али святого сваво?
Я задумался лишь на мгновение.
– С ликом Богородицы, отче, сделай мне, – тот тут же из–за отворота своего тулупчика достал кусочке бересты и, распрямив его, что-то на нем нацарапал; после чего вновь вопросительно посмотрел на меня. – А размером чтобы икона эта была примерно вот такая, – я сложил руки характерным «рыбацким» образом, очертив едва ли не метровые контуры иконы. – Или немногим меньше.
У чернеца аж глаза на лоб полезли от таких размеров заказа.
– Ух-ты, Господи! Это же какенный оклад должон быть под сей лик? Аршин цельный! – монашек тут же зашевелил губами, высчитывая размер иконы. Это же цельных ден пять почитай делать надо, а то и всю седмицу клади на то. Да, чтобы не один мастер, а двое писал от зари до зари.
«Неделю просит?! Да, у них там поди целый конвейер в монастыре. Иконы наверное штампуют за час, а может и за пол часа. А тут седмица?! Силен!». Я возмущенно засопел. «А глаза у него что-то хитрющие. Уж не хочет он, чтобы ему ручку позолотили?! Ничего, сейчас мы его авторитетами попугаем...».
– А если митрополит прикажет, быстрее справитесь? – спросил я, намекая на столь высокопоставленные знакомства; в ответ меня быстро смерили недоверчивым взглядом, мол не дорос ты еще у митрополита в дружках ходить. – Как тогда?
Наконец, чернец закончил мериться со мной взглядами, видимо что-то решив для себя.
– Коли милостевец наш, владыка Макарий прикажет, так и быстрее смогем, – смиренно произнес монашек, пряча берестяную грамотку за пазуху. – За таку красоту пол рублев готовь к сроку, – видя удивление на моем лице, чернец начал пояснять. – Доску таку великую сготовить надо, левкас рыбий надо, а камений драгоценных сколько потрибно и не счесть! Павлиний камень, лазурик и бевец також готовь, а они грошей больших стоить, – словно обидевшись на мое неверие, монашек начал загибать пальцы. – Там копейка, здесь копейка, так и пол рублика набегать.