– Изменникам – смерть! – подтвердил Домаш.
– Всех новгородских смутьянов – в поруб. Сам их судьбу решу, и ты, владыка Спиридон, мне в этом не перечь. Условие второе.
– Они уже в порубе, – сказал Миша.
– Условие третье. Вечевой колокол должен молчать, пока я войны с орденом не закончу. Его первый удар либо победу нашу возвестит, либо – гибель земли Новгородской.
– Да будет так, – сказал владыка.
– И последнее. Я вернусь в Новгород только как полновластный князь. Ни Совет господ, ни посадник, ни ты, владыка Спиридон, моим повелениям перечить не должны.
На сей раз посольство промолчало. Глядели в пол, вздыхали и даже не переглядывались. Слишком уж тяжким и опасным представлялось последнее условие: издревле приглашаемый в качестве, по сути, наемного военачальника князь требовал сейчас всей полноты власти.
– Носитесь вы, новгородцы, со своей вольностью, будто девки с девичеством, – с неодобрением сказал Ярун. – А свобода не вольности требует, а боли да крови.
Послы продолжали угрюмо молчать.
– Не самолюбие тешу, – вздохнул, помолчав, Александр. – Спросите Чогдара, почему татары малыми силами всю Русь расклевали.
Чогдар достал из собственного колчана пучок длинных монгольских стрел, протянул Мише:
– Сломай.
Миша глянул на холодно замкнутое лицо Невского, ухмыльнулся, взял пучок двумя руками и попытался резко согнуть. Стиснул зубы, жилы вздулись на лбу, но пучок стрел даже не прогнулся.
– Стрелы у вас крепкие, – смущенно признался он, возвращая пучок Чогдару.
Невский выдернул стрелу, легко, пальцами, переломил ее, бросил на пол.
– Я не самовластия ищу, я Русь в пучок собрать должен. А начинать приходится с гордого Господина Великого Новгорода. Так покажите же пример всей Руси, новгородцы, без опаски за вольности свои.
– Господин Великий Новгород принимает все твои условия, князь Александр Ярославич Невский, – торжественно произнес Спиридон. – Приди и спаси землю Русскую.
Александр шагнул к нему, преклонил колено:
– Благослови, святой отец.
И резко склонил голову на грудь.
2
Обрадованное посольство во главе с владыкой после двухдневного отдыха поспешило в Новгород, но Домаша Твердиславича и Мишу Прушанина Александр оставил в Переяславле. За ними стояли новгородские дружины, без которых начало вооруженной борьбы с орденом было невозможно. Не теряя времени, Невский собрал всех своих думцев, советников и воевод, едва проводив за ворота посольство.
– Ливонцы ждут, что мы очертя голову Псков отбивать кинемся, – сказал он, открывая военный совет. – Говорите, не чинясь, что думаете. С чего лучше начинать, с чем обождать, а что и напоследок оставить.
Участники высокого совета переглядывались, мялись, но первым говорить никто не рвался. Александр усмехнулся:
– Горячие головы и в битве опасны, согласен. Тогда самых опытных спросим. Что скажете, советники мои?
Побратимы переглянулись. Ярун чуть наклонил голову, и Чогдар сразу же встал:
– Если главные силы в Пскове и вокруг него, то следует их растащить. Медведь в борть залез, значит, надо стать пчелами.
– Жалить надо, Чогдар прав, – проворчал Гаврила Олексич.
– Было бы кому жалить, давно бы до смерти зажалили, – вздохнул Домаш.
– Неужто никто из Пскова не бежал? – спросил Ярун. – Неужто все под ливонцами так и остались?
– А ведь и верно! – встрепенулся Миша. – В Новгород псковичан понабежало много, говорил с ними. Злы!
– Вот ты, Миша, их еще пуще и раззадорь, – улыбнулся Невский. – Сколоти да обучи добрую дружину. А свою отдай Домашу.
– Это как же так? Я их собирал, я их обучал, я их в битву водил, а теперь…
– А теперь отдашь, новую соберешь и обучишь.
– А оружие да брони где взять? – не сдавался Миша. – Оружейники бесплатно и ножа-засапожника не дадут, а псковичи в одних портах к нам прибежали.
– Дадут, – сурово обронил князь. – А если кто не даст, волей своей отберу. Так им и скажи. Родину защищаем, не до барышей сейчас. Завтра же одвуконь в Новгород поскачешь, и моим именем… – Невский со стуком уронил на стол пудовый кулак. – Понял? Исполняй.
– Понял, Ярославич. – Миша встал. – Твоим именем!..
И тут же вышел. И все почему-то засмеялись.
– Горяч, – сказал Домаш.
– Оттого-то я его в Новгород и отправил, – отметил Александр. – У тебя, Домаш, голова похолоднее, а потому обе эти дружины ты должен в пчел превратить.
– Лучше – в ос, – негромко уточнил Чогдар. – Пчела жало оставляет, а сама гибнет. Нам нужны осы. Ужалил и отлетел.
– Татарский бой, – усмехнулся Ярун. – Чогдар дело говорит, Ярославич.
– Ливонцы то ли шведам, то ли датчанам берега расчищают, – сказал князь. – Значит, первое дело – не дать им там высадиться. Это – на тебе, Домаш, на твоих новгородских дружинах. Сперва выведай все, потом соображай, где и как бить. Второе: надо народ поднимать, без рати не обойдемся. Рать – твоя забота, дядька Ярун. Нажми на посадника, на владыку, но народ подними, обучи и вооружи.
– Чем? Ни мечей, ни брони не хватит.
– Копьями да баграми, – сказал Домаш. – Этому их долго учить не придется, сызмальства приучены.
– Тебе, Чогдар, лучников готовить. Чтоб коней рыцарских со второй стрелы валили. Ты, Олексич, мою дружину готовь. Оружие раздай, брони, коней замени, кому требуется. Завтра в Новгород выедете, а я – дня через три. За это время разберетесь, еще совет проведем и начнем ливонцев щекотать. Яков и Сбыслав, останьтесь, остальные – с Богом.
Все молча вышли. Сбыслав и Яков Полочанин тоже молчали, понимая, что их задания будут только для их ушей.
– Поедешь к князю Андрею, Сбыслав. Приглядывай, горяч он не в меру, но тебя слушать должен. Отцовскую дружину пока в новгородские земли не водите. Идите к границе кружной дорогой, станьте скрытно и ждите моего гонца. Никаких охот, никаких пиров, дозоры – вокруг всего стана, чтоб и мышь не проскочила. Выедешь завтра. Ступай, на прощальном пиру свидимся.
Сбыслав молча поклонился и вышел.
– Тебе, Яков, задание особое, – приглушенно сказал Александр, помолчав. – Я о немцах должен знать все, они обо мне – ничего. Людей для этого подбирай особо надежных, сам понимаешь. Есть у тебя такие на примете?
– Найдутся.
– Хорошо бы пару-тройку к немцам заслать.
– Постараюсь, Александр Ярославич.
– Враг у нас сильный и опытный, да, кажется, воюет по старинке. И старинку эту я должен понять… – Князь вздохнул. – В Новгород мне надо, очень надо, а я – тяну.
– Что ж так? Ждешь чего?
– Жду, Яков. – Невский неожиданно улыбнулся. – Княгинюшка моя вот-вот рожать собирается…
3
Едва войско Бату перевалило Карпаты, как впереди него карающей вороньей стаей понеслись страшные легенды, докатившись в конце концов до Франции. Легенды живописали не только монгольскую беспощадность, стремительность их ударов и тучи их стрел, закрывавших солнце, но и небывалые размеры самого татаро-монгольского войска. До ужаса напуганные не столько непривычным обликом врага, сколько необычными его действиями, ратники и рыцари, успевшие убежать правители и перепуганные монахи рассказывали о несметной татарской силе. Говорили, что само войско занимает пространство на двадцать дней пути в длину и пятнадцать в ширину, что за ними по доброй воле следуют несчетные табуны диких коней, а неугодившие в цель стрелы сами собой возвращаются в колчаны всадников. Казалось, Европа готова была без боя расступиться перед нашествием неведомых полчищ, если бы было куда расступаться. Казалось, еще одно усилие, еще рывок, еще одна решающая битва…
Но как раз-то сил на последнюю решающую битву у Бату-хана уже не было. Растянутый тыл оказался пройденным, а не покоренным, разгромленные в трех сражениях поляки не считали себя побежденными, Германия странно отступала, Котян, поссорившись с венграми, ушел в Болгарию, и Бату вдруг ощутил, что утрачивает цель. Ощущение было настолько тревожным, что он оставил армию на верных полководцев и вернулся за советом к Субедей-багатуру, который по тяжести лет уже не мог пересечь Карпаты, и даже юрту, из которой он почти не выходил, тащила дюжина особо выносливых волов.
– Ты чересчур перетянул тетиву, – сказал учитель, когда Бату объяснил ему сложившуюся обстановку. – А цель ушла. Так куда же полетит стрела, если больше нет цели?
– Моя цель – половцы. Я разобью их и вернусь в Венгрию. Там есть где пасти табуны.
– Мое сердце билось вместе с сердцем великого Чингисхана, – помолчав, сказал Субедей-багатур. – Не так точно, может быть отставая на один удар, оно билось и с его сыновьями. А сейчас оно точно замерло, и я уже не ощущаю ударов сердца великого хана Угедея.
– Угедей умер? – шепотом спросил Бату.
Советник промолчал, опустив тяжелые веки на никогда не мигающие глаза.
– Бурундай и Неврюй добьют Котяна и без меня, – продолжал вслух размышлять Бату. – Если я опоздаю в Каракорум на курултай…
– То останешься жив, – весомо сказал Субедей-багатур. – На курултае великим ханом изберут Гуюка. А Гуюк не забывает обид.
– Его обиды настигнут меня и здесь.
– От Каракорума до Волги долог путь. И кто знает, что может случиться на этом пути?
– Ты говоришь загадками, учитель.
– Половецкая степь просторнее степей венгерских, Бату-хан. Если оградить ее силой побежденных русичей, она станет неприступной. У русичей есть два вождя, способных сделать твою орду непобедимой даже для злопамятного Гуюка. Это Александр Невский и Даниил Галицкий.
– Князь Даниил удрал в Венгрию.
– Он вернется, когда ты уведешь войска в половецкую степь. Но ждать – значит терять время. Чтобы его не терять, прикажи Невскому изъявить свою покорность.
– Невский смотрит на Запад. Это твои слова, учитель.
– Сделай его взор еще более пристальным.
– Как, учитель? Ты опять заговорил загадками, а мне некогда разгадывать их.
Субедей-багатур долго молчал. Бату уже начал проявлять признаки нетерпения, когда он сказал: