– Мало спишь, Ярославич, – посетовал Ярун. – Гляди, не загони себя раньше времени.
– Надо, дядька Ярун, надо, – вздохнул Невский. – Ливонцы – враг нешуточный.
Советники вышли, и тут же в двери заглянул Савка.
– Пришел?
– Ждет.
– Зови. Вина подай да еды, какая под руку подвернется. Проголодался я что-то.
– К вину ветчина хорошо идет, Ярославич.
– Давай, давай.
Савка приоткрыл дверь, разминулся на пороге с Яковом Полочанином.
Яков был на пиру, поднял первый кубок и тут же ушел, сославшись на срочные дела. Пока Савка накрывал на стол, он и Александр перебрасывались ничего не значащими словами, но как только Савка управился со своими обязанностями, князь сразу же отпустил его. И Савка вышел, с особой тщательностью прикрыв за собою двери.
– Рассказывай, Яков.
– Троих мне удалось просунуть в Псков, хотя щелочка была узенькая. Один – по торговой части, двое пристроились при Твердиле. Люди надежные, смотреть и слушать умеют.
– Как передают, что видят и слышат?
– Через торговца.
– И что именно?
– Выделю главное, Ярославич. Первое: войска ливонцев стягиваются к Пскову, а в лоб его не взять. Второе: сильно лютуют рыцари. Церкви какие позакрывали, в каких конюшни устроили. Народ бурлит внутренне, в голос побаиваются. Но до времени все.
– До времени не давай им подниматься, – строго сказал Александр. – Время я укажу.
– Такой наказ я уже отдал. Один из моих людей завел знакомство с воротниками. Пока приглядывается, прощупывает их. Если все будет ладом, сговорит ворота тебе открыть.
– Вот за это выпить стоит, – сказал князь, наливая кубки. – Ты ешь, Яков, попировать от души нам с тобой не удалось сегодня.
– Ничего, Ярославич, мы еще попируем. Мы попируем, а враги наши кровавыми слезами умоются.
– Ты чего-то осерчал, Яков.
– Полоцк литовцы взяли. Твой тесть, а мой родич князь Брячислав в сечи пал. Только сегодня узнал об этом…
4
Никогда еще в короткой жизни Сбыслава не было такой мучительной ночи. Бессонница сменялась короткими провалами забытья, которые не приносили облегчения, переполненные кошмарами и видениями. Он впервые испытывал тупую, безнадежную боль в сердце, впервые понял, что такое отчаяние, впервые ловил себя на мысли, что ненавидит Невского, и тут же испуганно гнал эту мысль. Он не был религиозным, поскольку вырос среди воинов, не умевших молиться, а лишь исполняющих необходимые обряды, да и то кое-как, и не знал, как получить облегчение в откровении. Он страдал, метался и маялся, потому что физически ощущал, сколь дорога ему Марфуша, ныне уходящая от него навсегда.
Его кумир, вождь, друг и живой, зримый пример князь Александр Невский оказался причиной гибели всех его юношеских надежд и тайных мечтаний. Оказался обманщиком чистой, бесхитростной девушки, отдавшей князю свою святую первую любовь, вручившей ему не только свое сердце, но и свое будущее, свою честь да и саму жизнь свою. Сбыслав не желал разбираться в далеких от его забот отношениях между князем-отцом и князем-сыном, не желал задумываться над политическими расчетами владетелей, не желал признавать, что и сама-то первая любовь князя Александра могла оказаться всего-навсего юношеским увлечением, не желал понимать, сколь часто власть имущие оказываются рабами сложившихся обстоятельств, что они куда менее свободны в своих поступках, чем последние среди их подданных. Ничего он не желал понимать, потому что с обостренной болезненностью переживал крах собственной первой любви. И чувствовал, что должен исчезнуть из Новгорода, в котором пока еще жила Марфуша, и с глаз Невского, который сломал ее жизнь.
– Отпусти меня к своему брату Андрею, князь Александр.
– Ты мне нужен здесь, Сбыслав.
– Андрею я нужен больше, чем тебе. Никогда ни о чем не просил, князь Александр, а сейчас – Богом прошу.
В пустых, словно отсутствующих глазах Сбыслава, в напряженном тоне его голоса было что-то настолько незнакомое, что Невский решил не настаивать. Однако он не привык, чтобы ему перечили, а потому сразу же отыскал причину для собственного отступления:
– Добро, отпущу. Только ты сначала заедешь в Переяславль и от моего имени прикажешь, чтоб ни словечком не обмолвились Александре, что князь Брячислав погиб. Отец мне говорил, что она после родов до сей поры в себя прийти не может.
Сбыслав тут же выехал, объяснив Яруну, что исполняет повеление Невского. И всю дорогу с непонятым самому себе злорадством думал о том, что едет если не к виновнице Марфушиного безутешного горя, то уж, во всяком случае, его причине. А приехав, с княгиней видеться не стал, но ближней ее боярыне сказал, что князь Брячислав погиб. Боярыня заголосила, запричитала, а Сбыслав вскочил на коня и помчался к князю Андрею. И всю дорогу был весьма доволен своей утонченной местью.
Пожалел он о ней потом. Когда умерла княгиня Александра.
Но это несчастье случилось не вдруг и не сразу, а потому и не помешало Невскому со всей свойственной ему решимостью готовиться к взятию Пскова штурмом. «На копье», как тогда говорили. Решимость объяснялась долгими тщательными размышлениями, итог которых он и сообщил ближайшим соратникам:
– Ливонцы уже стянули и продолжают стягивать в Псков все силы. И нам надо вытянуть их оттуда. Бери обе новгородские дружины и иди в Ливонию, Домаш. Жги их замки, которые послабее, вешай фогтов, изменников, перебежчиков и рыцарских прикормышей беспощадно. И – вперед, вглубь, пусть решат, что ты в их земли мстить пришел. Тогда за тобою бросятся: добро-то спасать надо. Подпусти, жаль, как Чогдар советует, но в битву не ввязывайся. Уводи их от Пскова подальше. Понял задачу?
– Нагнать страху и оттянуть от Пскова войска, Ярославич. Когда оттяну и запутаю, поспешать к вам.
– Верно, Домаш. Ступай и не медли. – Невский обождал, когда новгородский воевода выйдет, и продолжил: – Гонца – к Мише. Пусть ведет свои отряды к Пскову, только без лишнего шума. Готовь мою дружину, Гаврила Олексич. К Пскову сам ее поведу.
– Двумя дружинами Псков взять надеешься? – спросил Ярун. – Гляди, Ярославич, маловато сил у тебя для такого города.
– Тремя, – уточнил Александр. – К тому времени Домаш подойдет.
А сам подумал, что взял бы и двумя, если бы лазутчики Якова вовремя открыли ему ворота.
– Главная наша сила – быстрота, решительность и внезапность. Всех подозрительных задерживать, всех явных разведчиков вешать немедленно. И с виселиц не снимать! Пусть для страха повисят, пока я Псков не возьму.
И так твердо сказал, так решительно прозвучал трубный его голос, так грозно сверкнули глаза, что все поняли: Псков будет взят.
А Чогдар – мысли он читал, что ли? – сказал с глазу на глаз:
– Псков ты и двумя дружинами возьмешь, если перед тобой ворота откроют. Обид много накопилось, а обиды у воинов ярость рождают.
– Верно ли я решил Домаша в Ливонию послать, дядька Чогдар?
– Субедей-багатур как-то сказал, что все полководцы делятся на тех, кто побеждает силой, и на тех, кто побеждает головой, – скупо улыбнулся Чогдар. – Всегда побеждай головой, князь Невский, и равного тебе не будет в Русской земле.
В триединство побед Александра Невского уже верили все его подчиненные от воевод до рядовых ратников: внезапность, решительность и быстрота. Верили, как верят в удачливого полководца, понимая, что и внезапность, и решительность, и быстрота зависят от каждого, а значит, и сама битва тоже зависит от каждого ее участника. Это осознание своего личного вклада в исход сражения оплачивало войска Невского сильнее самой жестокой дисциплины, даже той, которой славилась монгольская армия: каждый воин проникался уверенностью в собственные силы, ощущал плечи соратников и был готов к самым неожиданным действиям противника. И не боялся этого противника, зная, что он, он лично, сильнее, быстрее и решительнее любого врага.
И все любили своего молодого могучего вождя, как ни одна армия тех кровавых и бурных времен.
5
Странное предчувствие Субедей-багатура обернулось пророчеством, а весть о кончине великого хана Угедея привез Бату сам бывший советник правителя Монгольской империи мудрый китаец Ючень. Едва войдя в юрту и распластавшись ничком, он громко сказал:
– Ключ иссяк, бел-камень треснул.
Бату-хан не удивился известию о смерти Угедея потому, что с детских лет безоговорочно верил в таинственную прозорливость своего главного советника и учителя. Зато он настолько был поражен появлением советника покойного великого хана, что не удержался от вопроса, который ему, внуку Чингисхана, задавать было неуместно:
– Что заставило тебя, советник, передать мне весть, для которой сгодился бы любой сотник?
– То же, что, я надеюсь, удержит тебя, хан Бату, от поездки в Каракорум на курултай.
– Ты боишься, что Гуюк осмелится поднять руку на лучшего и проверенного помощника его отца?
– В этом у меня нет ни малейших сомнений, хан Бату. Твой улус далеко от палачей Гуюка, а кроме того, ты – любимый внук великого Чингиса, и цвет твоих глаз обещает тебе великую силу и великую власть.
Именно об этом без устали толковала Бату его любимая жена Баракчин-хатун, мать Сартака. И это поразило хана больше, чем появление Юченя. Он лично наполнил его чашу кумысом и велел послать за Субедей-багатуром.
– Отец, Субедей-багатур не в состоянии подняться с ложа, – растерянно доложил Сартак, узнавший эту новость от посланца.
– Он болен?
– Да, отец.
– Надо немедленно идти к нему. – Бату-хан был растерян настолько, что казался испуганным. – Мой учитель не может уйти в иной мир, не дав мне последнего совета…
Субедей-багатур встретил его словами:
– Вызови Чогдара и оставь его при себе. Чогдар умен и хорошо знает Ярослава Владимирского и Александра Невского. В них сейчас твое спасение, синеглазый внук Чингиза…
Об этих воистину исторических событиях, произошедших в огромной и доселе единой Монгольской империи, Невский ничего не знал. А если бы и знал, они вряд ли изменили бы его действия. Он основательно и неторопливо все продумал, принял твердое решение и отказываться от него не собирался.