ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ни великий князь Святослав Игоревич, ни люди Неслыха ничего не знали об этом роковом для Киева решении высоких договаривающихся сторон. Выдвинутые из Киева дозоры были внезапно сражены стрелами, и перед глазами пораженных киевлян оказалась густая масса гикающих всадников.
А киевская дружина воеводы Претича стояла за Днепром именно в расчете на донесения этих дозоров. И оказалась отрезанной от Киева, в котором затворилась великая княгиня Ольга с малолетними внуками и малой дворцовой охраной.
Печенеги умело отрезали стольный град от всех дорог и воды. В Киеве началась жажда и голод, и если голод еще можно было терпеть, то жажда вскоре стала невыносимой.
А Претич ни о чем не ведал. Он послал гонцов к Святославу и терпеливо ждал его помощи. И напрасно, потому что печенеги перехватили всех его гонцов. О том, что творится в Киеве, он не знал и был убежден, что его крепостные стены выдержат натиск печенегов, пока не подойдет помощь.
Киевляне терпели, пока не было хлеба, но была хоть какая-то вода, а с нею и надежда. Но когда началась жажда, пошел ропот.
— Бросили нас издыхать… За Претичем посылать надобно! За дружиной княжеской…
К великой княгине Ольге обратился ее личный слуга, христианин Глеб. Ее грешный сын знать не знал и ведать не ведал, что он — младший сын великой княгини и сводный брат великого князя Святослава.
— Дозволь, великая княгиня, к воеводе Претичу добраться.
— Он же печенегами отрезан.
— Я говорю на их языке, великая княгиня, меня отец научил. Проберусь.
— Печенеги злы и недоверчивы, — в смятении сказала великая княгиня Ольга. — Они поймают тебя и подвергнут пыткам…
— Я уздечку возьму, будто коня ищу. И никто на меня и внимания не обратит, великая княгиня. Дозволь послужить тебе и народу киевскому.
Умолил он не матушку свою, а великую киевскую княгиню Ольгу. Как ни страшно ей было за сына, но за неповинно страдающий народ Киева было еще страшнее. Ведь она отвечала за его страдания не только перед властью, но и перед Богом. И лишь торжественно осенила Глеба широким крестом.
— Да хранит тебя Господь.
Глеб бросился в воду и быстро поплыл к берегу, на котором стояли печенеги. Они что-то кричали ему, он отвечал, показывал уздечку, и его не тронули. Даже на берег помогли вылезти.
Он бродил там, показывая уздечку и расспрашивая, не видел ли кто его коня. Так он пересек перешеек и вышел на берег Днепра, где, оставив уздечку, бросился в воду и поплыл по течению к тому месту, где стоял Претич со своею дружиной. Печенеги закричали, сбежались на берег, кто-то начал стрелять из лука, но Глеб был уже далеко.
Навстречу ему выехал в лодке сам воевода Претич. Помог влезть в лодку, спросил:
— В Киеве совсем худо?
— Совсем. Жажда измучила и голод. Горожане требуют сдать город.
— Скажешь печенегам, что Киев получил весточку от великого князя Святослава. И что сюда идет сам великий князь со всей дружиной.
— Не поверят.
— Поверят! — усмехнулся Претич. — Люди Неслыха мне двух перебежчиков-печенегов доставили. Там тоже смута растет.
И смело направил лодку к берегу, на котором расположились печенеги. Подплыл, спокойно высадился на берег. Сказал:
— Мне нужен хан орды. Быстро, а то, боюсь, поздно для вас будет.
— Я вожу орду, — сказал немолодой кряжистый печенег.
— Отрок из Киева известие доставил, хан. Идет сюда великий князь Святослав Игоревич с дружиной. Верно ли я сказал, Глеб?
— Верно, — ответил Глеб. — Идет, чтобы покарать вас. Коши ваши разрушит, женщин и детей в рабство уведет.
Хан тяжело вздохнул, горестно покачав косматой седой головой.
— Помоги, воевода. Не своей волей я сюда пришел, но своей волей уйду отсюда. Помоги безвинных жен и детей спасти.
— Будь мне братом, — сказал Претич, подавая хану руку.
Хан положил к ногам Претича саблю, лук и колчан со стрелами.
— И коня моего возьми, брат, — сказал он. — Добрый конь равен доброму мечу.
Претич отдал ему меч и щит. Они обнялись и трижды поцеловались.
Едва слухи о нападении печенегов на Киев достигли Святослава, он тут же вернулся с дружиной в Киев. Поступил он так совсем не потому, что пожалел киевлян и свою мать великую княгиню Ольгу. Он пришел в Киев, чтобы решить судьбу своих детей. До всего остального ему решительно не было никакого дела. Он завоевывал себе собственное государство на Дунае по примеру наиболее удачливых варяжских конунгов недавнего прошлого, но вначале следовало устроить судьбу детей. Старший, Владимир, был в Новгороде, но Ярополк и Олег еще оставались в Киевском дворце.
Киев встретил его не ревом крепостных труб, но ропотом киевлян. Мужчины еще осторожничали, а женщины кричали прямо в лицо.
— От своей земли отрекся, князь!.. Или чужую где нашел?
— Нас чудом печенеги не взяли вместе с матерью твоей и детьми малыми!..
— Не жаль тебе отчизны своей!..
Великий князь молча прошел во дворец.
Мать, с трудом опираясь на ближних боярынь, поднялась ему навстречу.
— Сын мой, ты спас наш народ и меня, твою грешную мать…
— Я спасал своих детей, а не тебя, — резко сказал Святослав. — И повелеваю посадить Ярополка князем в Киеве, а Олега князем древлян.
— Не гневайся, великий князь, что перебиваю тебя, — сказал Свенельд. — Но у тебя есть еще один сын. Владимир.
— Ты запамятовал, воевода, что Владимир в Новгороде.
— Прости, сын, — вдруг еле слышно сказала Ольга. — Мне худо, я полежать должна.
— Я обожду. Эй, кто там! Помогите великой княгине.
Свенельд вместе с ближними боярынями увели великую княгиню в ее покои. А к Святославу неслышно подошел Неслых.
— Во время твоего Хазарского похода ты повелел мне проверить, не завелись ли черви в Киеве, — тихо сказал он. — Я проверил.
— Я помню свое повеление.
— Во время печенежской осады к Претичу прорвался личный слуга великой княгини именем Глеб. Он христианин. Мои люди присутствовали при его разговоре с печенегами.
Неслых неожиданно замолчал.
— Ну?..
— Он не говорит на печенежском языке. Он говорил с ними на языке хазарском.
Вышел Свенельд. Осунувшийся, потемневший. Сказал:
— Великой княгине худо, князь Святослав. Очень.
— Я поведал ей еще не все свои повеления, воевода. Так что либо проведи меня в ее покои, либо приведи ее сюда.
— Ей худо…
— Я сказал.
Свенельд вышел. Через некоторое время вернулся вместе с великой княгиней. Ее поддерживали ближние боярыни и отрок Глеб.
— Это что еще за поводырь? — строго спросил Святослав. — В мою дружину его.
— Не отнимай его у меня… — взмолилась княгиня Ольга.
— Я сказал, мать. Пора приучать его к запаху крови и вкусу смерти. Увести.
Всегда — в дни боев и в дни мира — стоявший за левым плечом великого князя Сфенкл шагнул вперед и положил руку на плечо Глеба.
— Умоляю, сын мой… — еле слышно прошептала княгиня Ольга.
Но Сфенкл уже увел христианского отрока из тронной палаты Большого великокняжеского дворца. Княгиня Ольга повисла на руках ближних боярынь, губы ее что-то шептали, но все перекрыл грубый голос Святослава.
— Я навсегда ухожу из Киева. Отныне моей столицей будет Переяславец на Дунае. Он есть середина моих земель. Туда сходится все добро: от греков — золото, паволоки, вина. От чехов и венгров — серебро и кони. От Руси — меха, воск, мед и рабы. Твоя дружина, воевода Свенельд, должна нагнать меня не позже, чем через сорок дней.
И вышел из дворцовой палаты, так ни разу и не оглянувшись на мать.
— Он погубит Русь… — еле слышно прошептала великая княгиня, оседая на руках Свенельда. — Наш сын погубит Русь…
— Лекаря!.. — закричал Свенельд.
Но было уже поздно. Великая Киевская княгиня Ольга, королева русов, лежала мертвой на его руках.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Новгородский князь Владимир не мог править в самом дерзком и вольном из всех городов тогдашней Руси так, как желал. Пока был жив великий князь Святослав и его законные сыновья, он не чувствовал себя в безопасности. Необходимо было на время исчезнуть и затаиться. Он решил так и сделать. Прямо завтра.
Только ночью его разбудили. Тихо-тихо. Неслышно разбудили.
— Спокойно, княжич, мы не собираемся тебя убивать. Надо просто потолковать по душам, чтобы понять, как нам дальше действовать совместно с тобой.
Владимир промолчал, понимая, что любой его крик повлечет за собой гибель. Только кивнул головой.
— Я — Неслых, сын боярина Берсеня. Был определен на службу к великой княгине Ольге, которая поручила мне тайно охранять великого князя Святослава. Я честно и преданно исполнял свой долг, пока не убедился, что Святослав мечтает создать свое княжество и что на пути к этому он не щадит ни женщин, ни детей. Тогда я связался с твоим дедом, великим воеводой Свенельдом. Он повелел мне охранять тебя, и вот я здесь.
— От кого охранять?
— Святослав намерен разделить Киевское Великое княжение меж своими сыновьями. Поэтому он и отправил тебя в Господин Великий Новгород, где ты всего лишь служилый князь, пока Совет не решит, что тебе пора уходить. Вряд ли тебе понравится судьба князя изгоя?
— Откуда ты знаешь, сын Берсеня, что великий князь не даст мне удела?
— Ему не нужна сильная Русь. Удобнее разделить ее на уделы.
— И наследные княжичи начнут драться меж собой за великокняжеский престол, — сказал Владимир только для того, чтобы выиграть время.
— И за спиной Святослава окажется разоренная земля, способная лишь поставлять ему рабов, — вздохнул Неслых. — Это слова самого Святослава. Твой дед, великий воевода Свенельд, и послал нас к тебе. Мы скакали день и ночь, чтобы предупредить.
— Я решил уехать, — сказал Владимир, все еще не очень-то доверяя неслышной службе гостей. — Сказал Совету господ, что еду нанимать собственную дружину. Из шведов, финнов, норвегов.
— И они обещали тебе, князь Владимир, оплатить эту дружину.
Неслых не спрашивал. Он утверждал. Владимир понял, что тайный гонец все знает, что его люди опутали всю Киевскую Русь. И все-таки: что из этого всего следует.
— Со мной едет мой уйко Добрыня.
— Поезжай непременно, но я все же дам тебе двух своих людей.
— Помочь мне нанять дружину?
— Нет. Сохранить твою жизнь, князь. Первый удар сынов Святослава будет нанесен по тебе.
— Но я же буду за рубежами…
— Для золота нет рубежей, великий князь.
— Я всего лишь приглашенный на службу князь Великого Новгорода.
— Это — сегодня. А послезавтра я поздравлю тебя с Великим Киевским престолом.
Великий князь Святослав, будучи воистину одним из крупнейших полководцев того бурного времени, похоже, не обладал способностью просчитывать последствия своих шагов, а может быть, пренебрегал ими. Обольщенный легкими победами, он недооценивал способностей своих противников, которыми к тому же двигала любовь к родине. Святослав практически до сей поры не вкусил горьких плодов поражений, а победы, как известно, ничему не учат.
Пока он устраивал семейные дела в Киеве, в далекой Византии свершился государственный переворот. Старый, а потому и нерешительный император Никифор Фока был отравлен своей супругой Феофано и ее любовником Иоанном Цимисхием.
Армянин Цимисхий ростом был ниже среднего. Это, правда, не мешало ему стать искусным воином, сильным и необычайно ловким. В прыжках, игре с мячом и стрельбе из лука он превосходил многих. Поставив рядом четырех коней, он прыгал, делая переворот в полете, и садился в седло последнего коня. А стоя на крупе скачущего коня, попадал стрелою в отверстие кольца.
Он был любимцем армии. В нем видели своего маленького богатыря, равного им по происхождению. И армия стала первой, кто поддержал государственный переворот.
Новый император и полководец первым делом заключил военный союз с Болгарией. Обрадованные болгары заняли все города и крепости, которые захватил Святослав. В том числе и Переяславец-на-Дунае, который великий князь определил столицей своего государства. А Цимисхий тем временем отзывал из Месопотамии войска и преобразовывал свою кавалерию в регулярную, имеющую отличное вооружение и броневую защиту. Этим он сковал степную конницу Святослава, способную на быстрые удары, но не умеющую вести развернутых и длительных конных сражений.
Если великий князь Святослав был непревзойденным тактиком, то Цимисхий прекрасно разбирался в стратегии. И, в конце концов, навязал захватчикам русам маневренную войну.
Святослав, как Цимисхий и предполагал, бросился отвоевывать болгарские города по Дунаю. Всю эту территорию он называл собственным княжеством, во имя чего и посадил своих сынов на княжение в русских городах. Болгары дрались отважно и гибли сотнями, надеясь, что вот-вот придет помощь из Византии, потому что больше надеяться было не на что.
Тогда Святослав для устрашения болгар прибег к широкому захвату заложников. Набирал среди известных и богатых семей женщин и детей и предупреждал, что будет казнить их на глазах осажденных, пока те не сдадутся. И действительно прилюдно казнил, отрубая головы. Свыше трехсот женщин и детей было обезглавлено воинами Святослава, но болгары не желали сдаваться. Жертвуя своими крепостями, они выигрывали время для Византии.
От этого жертвенного сопротивления великий князь, не в силах понять причины его, зверел все больше и больше. Тысячи ни в чем не повинных женщин и детей были отправлены на тот свет в жесточайших муках и без всякой вины.
В это время воевода Свенельд сплавлял по Днепру из Киева свою дружину. Сам он двигался на отдельном струге, один, только с гребцами и кормчим. И никто не мешал ему безмолвно и без единой слезинки оплакивать свою единственную любовь.
А ведь он любил свою жену. Она родила ему детей, оказалась прекрасной хозяйкой, но…
Но самая первая, еще детская любовь оказалась сильнее. Королева русов затмила собою все, снилась в мучительных юных снах, а смех ее навеки поселился в его душе. Это ради нее он нырял в омуты за самыми красивыми белыми кувшинками, из которых делал ожерелья для своей королевы.
Только теперь, похоронив Ольгу, он всею душой своею познал, как бездонно любил ее. Какую оглушительную пустоту почувствовал в душе своей, когда собственными руками закрыл ее необыкновенные синие глаза.
Свенельд, разыскав робкого маленького священника, похоронил ее по христианскому обряду у подножия Киевского холма, на котором впоследствии князь Владимир, которого она всегда считала своим внуком, заложил Десятинную церковь.
И большего он сделать не мог.
Нет, неправда, мог. И обязан был сделать. Свенельд был и оставался язычником, а значит, должен был мстить. Да и последние слова, которые он расслышал, были не о их любви, не о нем, а о Руси. Королева русов до последнего мгновения жизни своей оставалась Королевой.
«Он погубит Русь…»
Эти последние ее слова звучали в его душе, не смолкая ни на мгновение.
«Он погубит Русь…»
Погубит то, за что щедро заплачено голодом селян и кровью дружинников. Муки женщин, безвинная гибель детей и беззащитных стариков… За это издревле полагалось одно:
«Повинен смерти».
Но преступник был зачат в счастливой любви и счастливом согласии. Да, Киевскому Великому княжению требовался достойный наследник, но этот наследник любил сражения более собственной жизни, он и жил-то ради битв, криков раненых и стонов умирающих. Он отказался от родного гнезда, устеленного светлыми душами погибших с честью и славой.
Значит, повинен смерти…
Свенельда вдруг охватило нетерпение. Оставив далеко позади медленно плывущие и застревающие на каждом перекате насады с дружиной, он повелел гребцам своего струга грести день и ночь безостановочно. А порою и сам садился за весла, чтобы дать отдохнуть тем, кто окончательно выбился из сил.
Достигнув порогов значительно раньше, чем перегруженные неуклюжие насады, спрыгнул на камни и, оставив гребцов, перебрался на левый берег Днепра.
— К бою, — шепнул кто-то из-за камней.
— Я — воевода Свенельд, — громко сказал он. — Иду с миром. Один.
— Батюшка мой!
Он узнал голос: кричал Руслан. И сказал:
— Здравствуй, сын.
Руслан бросился к нему, припал к груди. За ним стоял молодой печенег. Свенельд улыбнулся:
— Куря?
Хан печенегов молча преклонил колени.
— Здрав буди во веки веков, великий воевода, побратим моего отца и мой названый отец.
Обнял, поднял с колен. Куря почтительно поцеловал великого воеводу в плечо. И представил:
— А это княжич Бориська. Мой родственник, я за него свою младшую сестру выдал.
— Ты как здесь оказался, княжич?
— Князь Святослав продал меня в рабство. Жду, чтобы посчитаться.
— Вот и я за тем же пришел к вам, — вздохнул Свенельд. — Великий князь Святослав, ослепленный блеском мечей, отрекся от Руси… — Из-за этого… — он с трудом проглотил подкативший к горлу комок, — умерла великая княгиня Ольга…
И замолчал, почувствовав, что сейчас может задрожать голос.
— Что значит — отрекся от Руси? — негромко спросил Руслан.
— Он сказал, что столица его княжества будет отныне в Болгарии, а Русь станет поставлять для него мед и рабов. Это и убило великую княгиню.
— И это на него похоже, — усмехнулся княжич Бориська.
— Он убил ее и знал, что убивает. А мне повелел привести к нему все киевские дружины…
Пока шел невеселый рассказ, хан Куря распорядился заколоть и разделать молочного жеребенка. Справили невеселую тризну по великой княгине Ольге, поднимая чаши с айраном, а на прощанье Свенельд жестко сказал:
— Повинному — смерть. И ждать ее он будет здесь. Вы — мечи его судьбы.
— Меч один, — угрюмо сказал княжич Бориська. — Мой меч.
— А голова — моя!.. — неожиданно выкрикнул печенежский хан Куря.
— Вот и славно, — у Свенельда чуть дрогнули седые усы. — Надеюсь на вас, очень надеюсь, сыны мои.
Помолчал немного. Добавил:
— Дружине моей не надо вас видеть. Много глаз — много слухов. Я проведу ее на Дунай через Днестр. Прощайте, витязи.
Свенельд провел свою дружину сразу на Днестр, минуя пороги. Не следовало показывать места, куда, в конце концов, откатится Святослав после разгрома всех своих объединенных сил. А что разгром неминуем, Свенельд не сомневался. Силы Византии были неисчислимы.
Первый вопрос, который он задал великому князю, был для того неожиданным:
— По твоему повелению, князь Святослав, был взят гридень из окружения великой княгини. Христианин Глеб. Жив ли он?
— Он оказался никудышным воином, и я оставил его при себе. Передает мои повеления, чистит мои доспехи. Завтра ты его увидишь. Я послал его в обоз, чтобы он привел всех крепких мужиков.
Воины Свенельда были опытными и дружными, и Святославу стало немного легче. На военном совете было решено прорываться к Доростолу и срочно копать рвы, чтобы сорвать штурм греков.
Прорываться не пришлось. Цимисхий обрадовался, поняв, куда рвется Святослав. В мышеловку.
О возможной осаде армии Цимисхия никто не подумал — ни решительно безрассудный великий князь, ни опытнейший и все оценивший полководец Свенельд.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
А Цимисхий неторопливо, продуманно стягивал войска в один кулак. Он прекрасно представлял себе опыт, сплоченность и выучку, как дружин Великого Киевского князя, так и знаменитого Свенельда и не хотел рисковать понапрасну. Перед ним стояла благородная задача полностью разгромить захватчиков, ворвавшихся в его страну. Разгромить и навсегда выбросить их за пределы Византии.
Ценой больших жертв Иоанн Цимисхий через горные перевалы прорвался к Преславе — столице Болгарского царства. Здесь содержался плененный Святославом болгарский царь Борис с женой и детьми, за которыми приглядывал оставленный для этого Калокир. Была жестокая сеча, но, в конце концов, византийцы ворвались в город, а оставшиеся в живых русские воины заперлись в кремле. Калокиру каким-то чудом удалось выскользнуть вместе с Глебом, и они ускакали в Доростол к Святославу.
Цимисхий двинулся к Доростолу, по дороге освобождая города, захваченные Святославом. Великий князь вывел навстречу все свои силы. В тяжелой и затяжной битве греки оттеснили русские войска за стены Доростола. Византийский император ринулся на приступ, но, получив отпор, сразу же отошел, предпочитая обождать, когда подойдут его огнеметные суда.
Вскоре суда подошли, но Святослав не стал ожидать их атаки. Он велел убрать свои лодки поближе к городу и вышел из крепости со всеми своими силами.
Бой был не на жизнь, а на смерть. Казалось, победа уже склонялась на сторону русских войск, когда один из греков пронзил копьем Сфенкла. И Святослав, повелев взять тело погибшего друга детства, приказал отступить и запереться в крепости.
Он чувствовал в душе полное опустошение. Погиб не только друг его детства, не только верный помощник, ближайший советник, как в жизни, так и в сражениях, погибло нечто в нем самом, и он понимал, что отныне никогда уже не станет прежним.
— Сорок голов. Ровно сорок голов требует тризна по другу нашему Сфенклу.
— Великий князь, мы — в осажденной крепости, — осторожно напомнил Свенельд. — Где же здесь нам взять сорок голов?
— Жители. Пленные. Тяжелораненые.
— Это…
— Это повеление! — бешено выкрикнул Святослав.
Свенельд замолчал и вышел. И сразу же вошел непривычно тихий Икмор.
— Погиб мой брат… — сказал он.
— Я тоже считал его братом, — тускло ответствовал великий князь. — Будут похороны варяга, тризна и сорок голов.
— Ты повелел Сфенклу взять из дворца великой княгини отрока Глеба, великий князь. Он исполнил твое поручение, но привязался к нему, как к сыну.
— Говори, что хотел сказать. Бродишь вокруг да около.
— Не убивай Глеба, великий князь. Не огорчай душу Сфенкла на блаженных полях охоты.
— Я недосчитаюсь сорока голов.
— Возьми мою.
Святослав усмехнулся.
— Ты — верный друг, Икмор. Я не трону христианского отрока в память о нашем брате. Мы вместе с воеводой Свенельдом подожжем погребальный костер. Ступай.
— Прими мою благодарность, великий князь.
Икмор поклонился и вышел.
Сражения в тот скорбный день не было. То ли Цимисхий знал о тризне, то ли поджидал прибытия огнеметного флота.
В центре спущенного в Дунай плота в парадной одежде, щедро убранной драгоценностями, лежало тело Сфенкла. Под правой рукой находился боевой меч, за дорогим поясом боевой кинжал. Весь он был усыпан листьями камыша, поверх положен сухой хворост и сорок отрубленных голов. Женских, детских, мужских.
На берегу строгой стеной стояли дружинники. Впереди — великий князь Святослав, воевода Свенельд, отрок Глеб и Икмор. После длительного молчания им подали зажженные факелы. И они одновременно подожгли сухой хворост, а воины, подняв над головами мечи, хором крикнули:
— Счастливой охоты, брат!..
И горящий плот, чуть покачиваясь на волнах, медленно поплыл по Дунаю.
— Как думаешь, воевода, греки пойдут завтра на притступ?
— Пойдут, князь Святослав, — уверенно сказал Свенельд. — Они видели тризну, знают, что погибла твоя правая рука, и постараются смять нас и отбросить в крепость. Обложат и будут ждать, когда подойдут их огнеметные корабли.
Святослав долго размышлял, строго сдвинув брови у переносицы. Потом сказал:
— Ярость моя безгранична. Я брошусь на них, проломлю проход, и ты через него уйдешь. Греки вряд ли поймут, что ты выходишь из битвы, а потому и не бросятся за тобой. Ты уведешь свою дружину в Киев, иначе греки опять натравят на киевлян печенегов.
— А ты?
— Я продержусь до вечера и запрусь в Доростоле. И вступлю с Цимисхием в переговоры.
— Я не могу оставить тебя.
— Это повеление, отец.
Святослав встал и в первый и единственный раз в жизни крепко обнял Свенельда. Несколько оторопевший воевода пошел было к выходу, но остановился. Подумал, склонив голову, точно собираясь с мыслями, оглянулся на великого князя и решился:
— Отходи через Днепровские пороги.
— Полагаешь, проще?
— Я не доверяю ромеям.
— Согласен. Ступай.
Свенельд быстро вышел.
На заре великий князь вывел из Доростола все дружины, подкрепленные обозниками и оружейниками, которых привел Глеб. Увидев выстроенные для битвы ряды дружинников, Цимисхий приказал выставить против них все наличные силы. Две рати стояли друг перед другом, замерев в строгих порядках.
— Соратники мои, постоим же за землю русскую! — громко крикнул Святослав, высоко подняв меч над головою. — Мертвые сраму не имут!..
— Мертвые сраму не имут!.. — громко откликнулись все дружинники.
Святослав первым начал стремительную атаку. Но не по центру, а по правому крылу противника, стремясь пробить брешь для дружины Свенельда.
Впереди яростно сражался Икмор. Он мстил за гибель брата, и сила его казалась неодолимой. Греки расступались перед впавшим в неистовство богатырем, а он шел и шел вперед, отвлекая их силы на себя, чтобы облегчить прорыв киевским дружинам.
И эти дружины во главе со Свенельдом ударили по грекам. Не ожидавшие этого и отвлеченные решимостью Икмора, греки вяло сопротивлялись его атаке. Свенельд пробил брешь и, уже без оглядки, помчался вдоль берега Дуная.
Полагая, что дружина Свенельда намеревается ударить по его войскам с тыла, Цимисхий оттянул свою бронированную конницу в тыл. А когда сообразил, что Свенельд уходит из битвы, было уже поздно. Святослав ломил через центр, следовало, прежде всего, отбить его атаку, и греческий полководец принял удар.
Битва была скоротечной, потому что вдруг рухнул Икмор. Доселе он, мстя за гибель брата, неистово прорывался через центр, и греческие воины падали один за другим. И неожиданно упал сам. Святослав приказал вытащить его из свалки, лично повел атаку, но… Икмор был уже мертв.
Русы тут же отступили и заперлись в крепости. И Цимисхий прекратил сражение.
Ночью русы развели перед стенами огромный костер. Цимисхий понимал, что они справляют тризну по богатырю, и не мешал. Он вообще уважал традиции противника.
— Сорок голов, — повелел великий князь.
И сорок голов нашлось. Убили всех жителей Доростола, еще оставшихся в живых. Всех пленных. Добили всех своих раненых. И сорок голов украсили тело Икмора.
Византийцы Цимисхия молча смотрели, ничему не препятствовали.
А киевские дружины прорвались к Дунаю и от него прямым путем вышли на Днепр выше порогов. Здесь Свенельд их оставил, велев воеводам правым берегом идти к Киеву. И в одиночестве лесом прошел к Днепровским порогам.
— Встречайте убийцу Киевской Руси. И ее королевы великой княгини Ольги.
— Встретим, великий воевода, — сказал княжич Бориська.
— Отец! — Руслан кинулся к Свенельду.
— Я спешу в Киев. Прости, сын.
— Без охраны не отпущу — решительно объявил хан Куря.
И тут же отрядил свой личный конвой под своим личным стягом. Почтительно обнял воеводу, сказал начальнику конвоя:
— Левым берегом. До рубежей Киевской Руси.