— Здравия и долголетия тебе и дому твоему, княже!
Светлые глаза взглянули на него из-под седых бровей вразлёт, длинные висячие усы раздвинулись в улыбке:
— Мира и блага! Так вот ты каков, князь Ягдар… Добро пожаловать! А это жена моя Радимила, младший сын Держан — старшие-то Боривит и Венд в отъезде, лишь заутра прибудут — и дочери: Светава и Славинка, — добавил он, поведя рукой.
Маленькая, по плечо мужу своему, княгиня Радимила ступила вперед; легко наклонив по-девичьи тонкий стан, протянула черненого серебра поднос с чарою вина на нем.
Кирилл растерялся. Отец Варнава поймал его взгляд, кивнул поощрительно. Князь Стерх улыбнулся одними глазами, проговорив негромко:
— Привыкай к чину — князь ты.
Склонив голову, Кирилл непослушными пальцами взялся за короткую серебряную ножку и коснулся вина губами:
— Спасибо за честь, княгиня.
Поставил чарку, едва оплошно не опрокинув ее, обратно на поднос. Коротко поклонился в сторону княжича Держана и княжен. Младшенькая поднялась на цыпочки и, прикрывшись ладошкой, оживленно зашептала что-то на ухо старшей. Та дернула ее за край платья, опустила лицо. Исподлобья метнула взор на гостя.
«Как Видана…» — промелькнуло у него в голове.
— Вот и ладно! — подытожил князь Стерх. — Ну а теперь, гости дорогие, банька вас ожидает — в самый раз с дороги-то. А там и к столу попрошу.
Немного сдвинув в сторону взгляд, позвал куда-то за спину Кирилла:
— Ермолай!
— С полудня все готово, княже, — тут же откликнулся жилистый банщик в длинной белой рубахе с закатанными рукавами. — Каменица — докрасна, отцеженные квасы на леднике — и хлебный, и брусничный.
— Вот и ладно, — удовлетворенно повторил князь Стерх. — Веди дорогих гостей.
— Вижу, глянулась утица? — княгиня улыбнулась, придвигая блюдо ближе к Кириллу.
— Очень! — подтвердил он с нескрываемым удовольствием и, поколебавшись, решился отрезать себе еще небольшой кусочек. Ну совсем-совсем небольшой. — Дома у нас точь-в-точь такую же начинку учиняли: из лапши гречневой, яиц, лука да потрошков рубленых. Вся душитым жирком утиным пропитана — ух и хороша же! Сколько себя помню, я первым делом до нее добирался да побыстрее как можно больше выесть норовил. Митяю, брату моему старшему, она тоже по душе была — когда маленькими были, чуть не дрались за столом, кому сколько достанется. А доставалось поровну — это уже от отца…
Кирилл смутился, запоздало осознав, что несколько переборщил с воспоминаниями.
Княгиня Радимила еле слышно вздохнула. Укоризненно качнув головой, князь Стерх обратился к отцу Варнаве:
— К разговору старому вернуться хочу. Младший мой, Держан, давно уж мечтает в обучение к вам попасть. Вел я речи о том и с прежним настоятелем обители. Отказал он мне тогда — мал еще, дескать, пусть подрастет. А потом и умер отец Николай-то.
— Погиб.
— Вот как. Не знал. Да хранят покой его Древние со Христом-Богом, достойнейший был человек… Как же так вышло?
— Все мы воины, княже, и каждому его место определено. Младший-то твой к чему наклонности имеет?
Отец Варнава перевел взгляд на Держана, который во все глаза глядел на него, прислушиваясь к беседе.
— Я, отче… — тут же заговорил княжич, воодушевленно взмахнув позабытой в руке утиной ножкой.
Ладонь князя Стерха ударила по столу. Кирилл поперхнулся.
— Рано я начал разговор этот — расти и расти тебе еще, чадо!
Держан побагровел:
— Прости, отец.
— Меня вини, княже, — вступился за него отец Варнава. — Я взор ко княжичу обратил — он и понял его, как дозволение говорить.
Княгиня долила вина из узкогорлого кувшина восточной работы в кубок мужа, ненароком коснувшись его руки.
— Ладно, ладно, — поморщась, произнес князь Стерх. — И я тоже хорош. Мир да любовь. Сказывай, сыне.
Держан облегченно выдохнул. Быстро скользнул глазами по лицам отца и настоятеля:
— Науки люблю. А более всего те, которые говорят о том, каким образом да из чего мир наш сотворен. Еще по сердцу мне устроения всякие и диковины хитрые, что наши умельцы да иноземные механикусы выделывают.
— У него в наставниках и друзьях задушевных — одни лишь мастера из кузнецов либо столяров-краснодревцев, — с едва приметным неодобрением заметил князь Стерх. — Будто ремесленник какой, а вовсе не княжич.
Держан смолчал, но набычился.
— Не серчай, сыне… Правды ради добавлю, отче, что ремесленник-то у меня, похоже, незаурядный подрастает: о прошлом лете приезжал поглядеть на него даже некий мастер иногородний. При котором, помнится, для чего-то маленький старичок-архимандрит пребывал неотлучно. Внимательный такой, глазастый…
Отец Варнава откинулся на высокую спинку стула:
— В академиях наших многие из ученых мастеров-наставников от самого князя Дора род свой ведут. В духовных чадах у меня — князь Боровицкий Константин, зодчий и резчик по камню искуснейший, да боярин Василий из Полядвицы, большой знаток древностей, которые из земли самолично искапывает. Или возьмем отца Паисия, лекаря обители нашей…
— Как же, как же: отменно знаю его. Не просто лекарь — целитель. А уж сколь осведомлен в науках разных!
— Но ведомо ли тебе, княже, что некогда владетельным Маркусом из Аквилеи новоримской был возведен он в рыцарское достоинство?
— Однако… Не рассказывал о том отец Паисий.
— А он никогда и никому не рассказывает. Но мне не возбранял. Из придумок своих чем похвалиться можешь, княжиче?
Держан смутился:
— Да по мелочам изрядно набежало — не упомнишь всего враз-то.
— Стесняется он, отче, заслугам своим счет пред вами вести, — пояснил князь Стерх.
— Похвально. Скромность — она в добродетели определена. Тогда ты поведай, княже.
— И с охотою. В верхнем граде скоро вовсе перестанут колодези глубокие в скале бить. Уж второе хранилище водное закладывают, куда вода из Змеяны нашей поднимается: тут тебе и трубы, и колеса прехитрые с цепями да рычагами, и всякое иное учинено, чему даже и названия не ведаю. Все то — Держановы задумки. У стрельцов дружины моей ручницы, устроения доселе не виданного — такоже. А уж замков разных да забавок для детворы просто не перечесть… Вижу, сыне, теперь сам порываешься что-то сказать. Добро, говори уж.
— Отче Варнаво, да не я един все то сотворил — там и мастер Байко работал, и мастер Веденя, и дядя Никанор, и Мишата… Во многом же я и вовсе только помощником был.
— И опять помяну добродетель скромности, — добродушно заметил игумен. — А нынче над чем трудишься, княжиче?
— Дом призрения общинный есть у нас. Престарелые ратники одинокие да увечные, иные калеки. Мастер Веденя да я как-то раз для них особливые запоры дверные делали, а потом еще ухищрения разные для нужника теплого…
Он опять смутился.
Отец Варнава одобрительно наклонил голову:
— Доброе дело. И отнюдь не постыдное.
— Ага. У кого руки нет, у кого ноги, а то и обеих…. Я только тогда стал понимать, сколь же тяжелы им в жизни обычные дела. И подумал: вот бы каждому увечному новые руки-ноги сотворить! Чтобы не на деревяшках да с клюками, как допрежь. Когда мы с отцом в начале прошлой осени в Сурожск ездили, там у меня вдруг зуб коренной страсть как разболелся. Отец кинулся доброго лекаря искать, ему присоветовали спросить в иноземной слободе некоего герра Корнелиуса. Помню, вышел он к нам, расспрашивает меня участливо, а я всё на его ноги посматриваю и думаю: а отчего это он в сабатонах? Это, отче, ножные доспехи такие. А уж после того, как он мне питья какого-то дал да зуб вырвал, отец разговорился с ним и выяснилось, что у герра Корнелиуса ниже колен ног-то вовсе нет. Обеих. И то не сабатоны были, а ноги железные, мастерами германскими сработанные.
Кирилл вдруг почувствовал, как сердце заколотилось в его груди и правый висок откликнулся пульсирующей болью.
— Лязгающие Сапоги, — прошептал он еле слышно. — Лязгающие Сапоги…
— Ага, — кивнул ему Держан, — они и вправду лязгали при ходьбе. А мне, отче, тогда же на ум пришло: так ведь можно и руки подобные сделать, ну хоть для простейших действий — дверь открыть, взять что-нибудь. Над этим и думаем сейчас с мастером Веденею. Правду сказать, трудно дело идет. Руку-то саму для первой пробы уже мастерить начали, да проку от нее покамест маловато — еще только пребываем в спорах о том, как заставить ее пальцы сжимать.
Кирилл поднял голову, встретившись с внимательным взглядом отца Варнавы.
Глава VII
Келейник перегнулся из окошка и осмотрелся по сторонам. В быстро темнеющем небе беззвучно носились летучие мыши. Воздух посвежел, звуки со двора сделались по-вечернему отчетливыми.
— И прикрывай уж окошко, брат Илия, — негромко попросил отец Варнава. — К ночи идет.
Пламя свечей пробежало в веницейских стеклышках сходящихся оконниц, разноцветными пятнами отражений скользнуло по лицу игумена — он прищурился:
— Витязь наш где сейчас?
— Я видел, княжич Держан его в кузницу повлек, обещая показать там что-то этакое. По его словам — что-то невероятно интересное.
Келейник набросил на створки крючок, добавив:
— Вот и еще одна ниточка сыскалась, отче. Это я уже о…
— Так и разумею. Спасибо отцу Паисию — то его мысль была, чтобы князю всё на бумаге излагать неупустительно.
— Далеко сейчас, наверное, наш отец Паисий.
— Да, брат Илия, очень далеко. К делу вернемся. В Сурожске кто у нас есть? — отец Варнава вскинул голову, припоминая. — Так… Подворье Сретенской обители, настоятель… запамятовал имя его, из новых он.
— Игумен Вассиан.
— Вспомнил, верно. Достань-ка, брате, мой дорожный ларчик. Сейчас отпишу ему — пусть братия надзор непрестанный учинят за этим герром Корнелиусом. Заутра же князя Стерха попрошу, дабы гонца отрядил.
— Подворье невелико — может статься, помощники им надобны будут, отче.
— Пока своими людьми обойдутся, а там поглядим.
Он задумался и тихонько побарабанил пальцами по краешку стола: