дость опоры сводам. Будут они без железных тяг и оковок век стоять!
За это пожаловал государь строителю и каменщикам в награду целую деньгу золотую и молвил милостиво:
– Ты, Василий, отныне с каменщиками своими служи и мне, но не токмо в церковном, а и в крепостном строительстве. Брат вот мой, князь Юрий Василич, укажет тобе, что надобно.
В это время Иван Васильевич заметил, что стремянный его Саввушка доложить ему о чем-то хочет.
– Сказывай, Саввушка, – приказал он.
– Государь, – волнуясь, ответил стремянный, – прислал Данила Костянтиныч брата моего Сергея; гонцы, баит, прискакали из Галича…
Иван Васильевич, круто повернувшись к Марье Ярославне, молвил:
– Прости мя, государыня, уеду яз, не дождавшись молебной и освящения храма: гонцы из Галича.
В покоях государя собрались воеводы московских полков, были среди них знатнейшие: князь Иван Юрьевич Патрикеев, князь Семен Романович Стародубский, князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский, князь Данил Димитриевич Холмский и другие из князей служилых, из бояр и детей боярских.
Думу приказано было думать в княжой передней, куда все и собрались.
Государь вошел быстрыми шагами в сопровождении брата Юрия и, ответив на приветствия вставших ему навстречу воевод и бояр, сел на великокняжий стол и тотчас же приказал позвать гонцов из Галича.
Перекрестившись на иконы, поклонившись государю, а потом всем остальным на две стороны, гонцы молвили:
– Здравствуй, государь, на многие лета! Везли вести мы на Москву денно-нощно.
– Здравствуйте и вы, – прервал их Иван Васильевич. – Сказывайте вести.
– Государь, наместник и воевода твой галицкий, – продолжали вестники, – повестует: «Великий государь, да хранит тя Бог на многие лета. Татары казанские, лишь токмо ушли воеводы твои из Казани, изгоном бросились к Галичу. Взяша полону совсем мало. Граду же и волостям повредить не могли и ушли восвояси ни с чем, ибо все люди были в осаде во граде, как ты нам повелел…»
Иван Васильевич улыбнулся и, знаком отпуская гонцов, сказал воеводам:
– Разумейте, как сугуба осторожность во спасение служит.
– Истинно, государь, так! – воскликнул князь Иван Юрьевич Патрикеев. – Мы с князь Иван Стригой и с болящим ныне Касимом-царевичем о твоей прозорливости еще под Казанью баили.
Иван Васильевич улыбнулся и бросил колкие слова:
– Лучше бы о сем вы до Казани баили. – Помолчав, он продолжал: – Ну да то уж прошло, того не воротишь, а Казань смирить надобно. – Окинул всех суровым взглядом. – Посему повелеваю, – сказал он, обращаясь к князю Стародубскому, – наиперво тобе, Семен Романыч. Иди с полками нашими на Черемису. Жечь и зорить сию землю и полон брать. Из Черемисы татарам идет весь корм: хлеб и скот. Оттуда ж белки, бобры и прочее. Пусть всяк добычу, какую может, берет, дабы корни Казани подрубить. Полки свои собирай у Галича с тем, дабы в начале декабря, до Миколы-чудотворца, на Черемису пасть нечаянно-негаданно, яко рысь с дерева. – Великий князь замолчал.
– Да будет так, государь, – горячо отозвался воевода князь Семен Романович, – блазнить сие будет воев, не убоятся они ни холода, ни леса дремучего! Пойдем мы без пути по дебрям лесным, по снегам глубоким, падем на поганых с огнем и мечом! Труден сей поход, государь, но, мыслю, дойдем мы до Черемисы от Галича за один месяц, не боле…
– Добре, – молвил государь и, обратясь к воеводе, князю Стриге-Оболенскому, продолжал: – А ты, Иван Василич, в Кострому иди с полками своими, гони басурман с христианской земли, пустоши земли казанские, бей поганых с другой стороны.
– А мне, государь, – молвил князь Данила Холмский, – повели на Волгу и Оку иттить. Яз поведу свои полки да и нижегородцев и муромцев подыму.
Глаза Ивана Васильевича блеснули.
– Добре! – воскликнул он. – Право удумал Данила Димитрич! Клич кликни, дабы, кто похощет, своей волей в дружины вольные сбирались, пустошили бы с атаманами земли казанские, купцов бы татарских били и грабили. Народ-то наивелику пользу на войне приносит. Без Бога, бают, ни до порога, так и без народа никуда не денешься. – Иван Васильевич встал со своего места и, поклонившись всем, добавил: – Иду яз, а вы, воеводы и бояре, подумайте здесь о походах с братом моим, князем Юрием Василичем. Вельми искусен он в ратных делах, а мне он потом все доложит.
После совещания с Юрием за вечерней трапезой ушел Иван Васильевич один в покои свои. Только Данила Константинович провожал его со свечой по сенцам хором. У дверей в покой свой великий князь, склонясь к дворецкому, молвил вполголоса:
– На рассвете, Данилушка, пока спят все, постучи нам в опочивальню.
– Не бойсь, Иванушка, как и в те разы.
Как только затворил за собой дверь Иван Васильевич, ласковые руки обвили его шею.
– Милый ты мой, – шептала ему Дарьюшка, – будто век тя не видела! Ненасытно к тобе сердце мое…
Иван Васильевич жадно прижал ее к груди своей и, целуя, заговорил прерывисто и вполголоса:
– Как один яз с тобой, Дарьюшка, так от мира всего ухожу. Будто и нету у меня государствования, будто нет у меня никаких забот и горестей. Будто яз да ты одни токмо во всем свете!.. В душе ангелы Божьи в радости крылами трепещут, а в сердце токмо радость любовная.
Когда Дарьюшка села на пристенную лавку, лег он вдоль стены, положив голову на колени своей возлюбленной. Чувствует он, как перебирает она теплыми пальцами его густые кудри, смотрит снизу на милое лицо ее. Сладко ему от ее нежного тела и от особой, словно материнской ласки. Видит он красиво закругленный подбородок и пушистые ресницы вокруг сияющих глаз.
Склонилась над ним та самая Дарьюшка, что ведома ему с тех пор, как только он помнит себя, с самого раннего детства… Думая о Дарьюшке, думает он иногда и о делах государственных, но эти думы его идут, как два потока, рядом, то соединяясь в один, то опять разделяясь надвое.
– Ныне вот, Дарьюшка, – говорит он, ласково обнимая гибкий и податливый стан ее, – будем мы бить казанцев, удар за ударом, пока совсем не разорим гнездо сие поганое, разбойничье.
– Помоги тобе Господь, Иванушка, в сих трудах великих. Добром тя все христианство помянет. Особливо сироты и все черные люди. Народ-то боле всех страдает от поганых. Ведь князи, бояре, купцы и даже монахи святых обителей теснят и зорят их, а опричь того, и от татар им наигорше всех. Ежели от богатого отнять, то ведь токмо избыток умалить, а у бедного отнять, все едино что шкуру с живого содрать.
– Верно, Дарьюшка, – воскликнул Иван Васильевич, – верно, родимушка моя! Душа твоя чистая да жалость сердечная легко правду постигают. – Иван приподнялся и, обняв ее, поцеловал долгим поцелуем. – Вот и яз, люба моя, – заговорил он тихо и задушевно, – хочу с отроческих лет моих первее всего иго татарское с Руси снять, а там уж всем легче жить будет.
Иван вдруг замолчал и взволнованно стал ходить вдоль покоя. Дарьюшка с восторженной улыбкой на разгоревшемся лице следила за ним блестящими глазами.
– Дай Бог, дай Бог, – говорила она радостно.
– Послал яз, Дарьюшка, – продолжал государь, – послал воевод, дабы бить по Казанскому царству. Удумано мною, Дарьюшка, как, откуда и чем бить Казань! Не люблю яз войны, Дарьюшка, но сие неминуемо. Вот князь Семен Романыч бить будет и пустошить уделы казанские, особливо же Черемису, дабы отнять у казанцев все, для пропитания им нужное, а Холмский да Стрига, нижегородцы да муромцы с земель своих гнать будут разбойников, бить и в полон брать. Крепко почнем шатать мы поганых!
– Вот хорошо-то! – воскликнула Дарьюшка и, улыбаясь, добавила: – Помню я, Иване, как в детские еще годы наши Илейка кол на дворе от колеса для катанья на санках по весне из земли вымал.
Иван ласково улыбнулся и спросил:
– Не от тех ли санок, на которых катал яз тобя?
– От них самых, – улыбаясь, продолжала Дарьюшка. – Снег-то, помню, уж весь сошел, а земля в глубине еще мерзлая была. Вот Илейка снял колесо-то с кола да как по нему другим колом хватит изо всей силы с одной стороны. Обошел да ударил с другой, а потом с третьей и четвертой стороны. Земля круг кола отошла, а Илейка ухватил кол, качнул его из стороны в сторону и сразу, как репку, из земли выхватил.
Иван Васильевич рассмеялся веселым смехом.
– Так и яз, Дарьюшка, – воскликнул он, – расшатаю вот и враз вырву с корнем все зло казанское!
Дарьюшка всем телом приникла к нему и зашептала:
– Иванушка, солнышко мое! Помоги те Бог в добрых делах…
– Радость моя сладкая, – так же тихо и взволнованно шептал ей в ответ Иван, – первая и последняя любовь моя…
Глава 12На походе
Недель уж пять прошло с тех пор, как воеводы московские в поход на Казань выступили. Вот и зима в половине – тринадцатое января настало, а гонцов от них нет. Иван Васильевич стал нетерпеливей и тревожней ждать вестей из Черемисы от князя Семена Романовича Стародубского. Как-то у матери своей, княгини Марьи Ярославны, за завтраком молвил он брату Юрию:
– Без тобя, Юрьюшка, воеводы наши мало борзости кажут. Скорометливости воинской у них не хватает.
– Вельми уж ты прыток, Иванушка, – заметила старая княгиня, – сам ведаешь, как бездорожно там, в лесных дебрях, да и зима-то ныне вельми вьюжна и студена.
– Истинно сие, матушка, – заметил Юрий, – все же мыслю яз, будь Федор Василич Басёнок али Касим-царевич, прытче дела-то пошли бы. Уметь надобно воям силы прибавить. На Николу ведь от Галича пошел князь-то Семен Романыч.
– А вон вижу в окно, – перебила его Марья Ярославна, – вестник на двор пригнал. К хоромам его Ефим Ефремыч ведет. Глянь, сыночек.
Князь Юрий поспешно подошел к окну.
– Верно, вестник, – сказал он, – токмо не русский, а татарин.
– Ордынский? – спросила княгиня с тревогой.
– Нет, – разглядывая гонца, продолжал Юрий, – по обличью будто из наших татар, а все же неведом мне.
– Не от Касима ли? – заволновался Иван Васильевич.
Прошло несколько времени. В трапезную торопливо вошел дворецкий Данила Константинович.