У красного крыльца встретила великого князя княгиня его. Иван, увидев мать, готов был броситься к ней, обнимать, целовать ее, но важность и торжественность встречи остановили его. Он смутился и, не зная, что делать и как себя вести, остался неподвижно стоять рядом с отцом. Марья Ярославна медленно подошла к мужу, поклонилась ему в пояс, коснувшись рукой земли.
– Будь здрав, государь, – сказала она в волнении.
Василий Васильевич радостно вздрогнул от ее голоса и протянул вперед дрожащие руки.
– Марьюшка! – воскликнул он и, найдя ее, привлек к себе, обнял и поцеловал трижды, по обычаю. – Вот и свиделись, Марьюшка! – весело говорил он. – Как здравие твое и деток наших?
– Хранит Господь нас, государь, – сдержанно ответила княгиня, но голос ее дрожит, а лицо все сияет счастливой улыбкой.
– Слава богу, Марьюшка, – так же сдержанно говорит Василий Васильевич. – Ужо зайду к тобе, Андрейку нашего проведаю.
Неожиданно для Ивана мать быстро обернулась к нему, крепко сжала в объятьях и, целуя, шепнула ему на ухо:
– Сыночек мой, месяц мой светлый!..
Не успел княжич поцеловать ее, как Марья Ярославна подошла опять к великому князю и, взяв мужа под руку, медленно повела к хоромам по ступенькам красного крыльца. В передней горнице, где остановились все, Марья Ярославна торжественно подвела Василия Васильевича к великокняжескому столу и, усаживая, тихо молвила:
– Ну, пойду яз. В передней уж мы. Приходи же вборзе, Васенька…
Василий Васильевич поцеловал ее в щеку и сказал ласково:
– Иди, иди, Марьюшка, а ты, Иване, туточка.
Досадно было Ивану. Сердце его трепетало от материнской ласки, не терпелось ему повидать Данилку, Юрия, Дарьюшку, по дому своему побегать, а тут вот князья и бояре на скамьях усаживаются, долго говорить будут, а ему же слушать нужно и вникать, учиться, как в училище. Отец потом спросить о многом может, и всегда он сердится, если Иван не знает что-либо или неправильно понимает.
Сели около великого князя владыка Иона и епископы, князь Василий Ярославич, князья служилые, что в боярах московских и на воеводствах, дьяки, а подальше от княжого стола стоят дети боярские, которые служат в полках на разных службах и при дворе великого князя.
Вот видит Иван: встает среди воевод воевода Андрей Михайлович Плещеев, кланяется и говорит:
– Будь здрав, государь! Дозволь мне речь держать. Повестую тобе, государь, как исполнил яз повеление твое, как Москву нашу от ворогов отнял.
Просиял князь Василий Васильевич, узнал воеводу по голосу.
– Подь сюды, Андрей! – крикнул он. – Подь ко мне ближе!
Обнял великий князь воеводу своего и облобызал.
– Спаси Бог тя, Андрей Михайлович, – молвил он с чувством, – воевода тверской Лев Иваныч Измайлов сказывал нам о службе твоей и о взятии Москвы. Ты дойди ныне к нам на вечернюю трапезу. Будут с нами владыка Иона с духовенством своим, некои от князей, бояр и воевод, и ты нам расскажешь про все за ужином. Уморились мы с пути долгого. – Василий Васильевич помолчал и, возвыся голос, произнес: – Сей же часец наипаче надобно возблагодарить нам Господа за щедроты Его. Челом бью владыке Ионе и всем, иже с ним, отцам нашим духовным: вознесите молитвы ко Господу за спасение наше.
Встали все с мест своих, встал и владыка Иона.
– Узнаю тя, государь, по речам твоим, – звучным голосом начал он. – Истинный христианин ты, государь. Да будет тверда десница твоя на врагов твоих! Как боролся ты против осьмого собора латыньского, против Сидора митрополита, обманом ставленного, который хитрой и прелестной ересью православных блазнил, так и ныне борись твердо против ворогов своих за государствование единое, самодержавное и вольное. Да будешь ты царем на Руси, наш царь православный, а не ордынской хан поганой веры.
Широко открытыми глазами смотрит княжич Иван на владыку Иону, а сердце его бьется чаще и чаще. Кажется княжичу сном это все, как снилось ему в Ростове Великом, в ночь после пожара. Слушает он, что дальше говорит владыка, но ничего не понимает и только про себя радостно шепчет:
– Будет тата царем!.. Будет тата царем!..
Пришел он в себя, когда все зашумели и двинулись в крестовую. Владыка сам взял под руку великого князя, а Василий Васильевич молвил сыну:
– К матери поспеши, Иване, упреди о сем ее. Да Костянтину Ивановичу скажи, что надобно быти в крестовой всем слугам нашим и чадам их…
Выйдя степенно из крестовой, опрометью бежать бросился княжич по сенцам хором к покоям матери. Не терпелось ему скорей повидать опять матуньку, целовать ей руки, губы, щеки и шею, повидать Юрия, Андрейку, Дуняху, сына ее Никишку, друга своего Данилку и Дарьюшку. Все они видятся ему ясно, и нетерпенье оттого еще больше томит. С разлета распахнул он двери покоев. Сразу замер от радости и счастья, охватив руками нежную, теплую шею. Жадно вдыхал он родной теплый запах тела матери, запах сладостный с самого раннего детства.
– Матунька, – шептал он, – матунька моя!.. – Успокоившись от радостного волнения, он сказал матери: – Тата велел в крестовую идти. Молебная будет.
Марья Ярославна сразу засуетилась – одеться надобно, Андрейку одеть, да и Дуняхе тоже одеться нужно.
– На виду у всех, Дуняха, стоять будем, – сказала она, – приготовь мне все праздничное, да и сама оболокись покрасней…
Иван, отойдя от матери, подбежал к Андрейке, который вместе с Никишкой по полу ползал. Смешные оба ребятенка – голозадые, в распашонках коротеньких. Засмеялся Иван и, присев на корточки, поцеловал того и другого. Мальцы же сморщились, губы скривили – вот-вот заревут, но Иван загремел погремушками. Маленькие личики застыли на мгновенье, но потом морщинки на них стали расправляться, заиграли на губах улыбки, а руки их потянулись к Ивану. Дал им Иван по погремушке и вскочил с пола.
– Здравствуй, Дуняха! – сказал Иван весело.
Дуняха схватила его руку и поцеловала.
– Здравствуй, Иване! – ответила она. – Ишь, как ты за мало время еще возрос! Будто те уж двенадцатый год идет, Данилку-то перерос совсем.
– Верно, Дуняха, – обрадовалась Марья Ярославна, пряча волосы под волосником. – С тобя ростом стал. Так расти будешь, Ванюша, лета через два тобе боле пятнадцати давать будут.
– Матунька! – воскликнул Иван, вспомнив, что дворецкому надо приказ передать. – Забыл совсем, матунька! Надо Костянтин Иванычу сказать еще. Тата в крестовую всем приходить велел. Пробегу яз к нему!
Марья Ярославна нахмурила брови.
– Не вместно тобе бегать, сынок, – строго сказала она, – вон Ростопча скажет Костянтин Иванычу…
– Матунька, – жалобно перебил ее княжич, – пусти меня. Яз с Ростопчей, матунька, пойду и сей же часец вернусь…
Усмехнулась Марья Ярославна.
– Данилку повидать хочешь? – спросила она.
– Хочу, – потупясь, ответил Иван.
– Ну иди, иди, да в крестовую не опоздай, – сказала Марья Ярославна ласково и, глядя вослед сыну, уходящему с Ростопчей, добавила: – По виду-то через год-два и в настоящие женихи гож, а по душе еще малый ребенок…
В начале марта после Герасима-грачевника, в самый день Сорока мучеников, когда сорок пичуг на Русь пробираются, прискакали в Москву вестники от Кутузова. В этот день завтракали все в покоях у великой княгини, ели испеченных из теста жаворонков. Андрейка тоже был за столом и, засовывая в рот хвост хлебной птички, усердно сосал его с громким сопеньем. Юрий шалил, оттаскивая руку братишки от рта, а тот сердился, смешно морщился, топырил губы и готов уж был зареветь во все горло, когда поспешно и радостно вбежал Константин Иванович.
– Государь, – воскликнул он, – старая государыня в Москву едет! Вестники пригнали. От стана до стана, бают, скакали денно и нощно.
– От кого вестники? – радостно переспросил дворецкого великий князь.
– От боярина от Кутузова, Василья Федорыча.
– Отпустил, слава те, Господи, отпустил Димитрей-то матерь мою! – радостно крестясь, сказал Василий Васильевич, а Иван и Юрий, выскочив из-за стола, бросились обнимать и целовать отца и мать.
– Бабушка к нам едет, – кричали они, – бабушка едет!
– Где вестники-то? – спросил великий князь, отстраняя ласкающихся детей. – Пошли-ка их…
– Спят, государь, как в бесчувствии, – ответил Константин Иванович. – Почитай, всю дорогу не спали, токмо на конях сидя дремали. Уж разведал я, государь, пока они не заснули, что государыня-то из Юрьева ноне на рассвете выехала. В Сергиевом монастыре хочет государыня быть, о сем и весть была от нее игумену, отцу Мартемьяну…
– Ты бы, Васенька, – заметила Марья Ярославна, – поехал матушку встретить да кормленье в монастыре устроить.
– Яз и сам о том думаю, Марьюшка, – ответил Василий Васильевич, – а ты собери-ка что получше от узорочья да ладану, коли есть, и маслица лампадного, сколь можно. Ты же, Костянтин Иваныч, обозы для кормленья снаряди.
– Когда, государь, хочешь ехать-то?
– Через день, Иваныч. Не позже. Не спеша поедем. Мне тоже, Марьюшка, отца Мартемьяна повидать надобно.
– Токмо, Васенька, гляди, – вдруг заволновалась Марья Ярославна, – стерегись, Васенька. Как бы опять что не вышло, стражи бери побольше да из воев добрых.
Василий Васильевич рассмеялся.
– Не бойся, – сказал он весело, – Мартемьян-то наш – яз сам его из Вологды в игумены посадил. Шемяка же вон где! В Карго-поле, у Студеного моря, почитай.
– Оно так, государь, – робко присоединился к опасениям княгини Константин Иванович, – а лучше поостеречься, государь. Береженого-то Бог бережет.
– Ну что с вами поделаешь, – улыбаясь, воскликнул Василий Васильевич, – возьму с собой воеводу Басёнка и стражу из его конников!
– Лучше того, государь, и быть не может! – обрадовался Константин Иванович и, обратясь к княгине, добавил: – Ну, будь теперь покойна, государыня, Федор-то Василич такой воевода, что мимо его и заяц не проскочит и мышь не прошмыгнет!
На второй день после отъезда обоза с припасами для кормления монастырской братии поехал в Сергиеву обитель и великий князь. Княжич Иван, по желанию отца, ехал с ним в возке, и тут же против государей своих сидел воевода Федор Басёнок, а дядька княжича, Васюк, любимец Василия Васильевича, умостился у ног их на сене, постланном для тепла. Часть стражи из конников Федора Васильевича впереди с обозом ехала, а большая ее часть возок великого князя охраняла.