– Жду яз, Иване, татар, – говаривал все чаще и чаще Василий Васильевич, – пока жив лиходей наш, новгородцы цепляться за него будут. Нужен он им, дабы лиха поболе содеять нам. Сам знаешь, Димитрий-то на деньги новгородские воев собирает.
– Верно сие, – сказал Иван. – Вчерась ездил яз к владыке Ионе, во двор его. Заложил он на дворе палату каменную с церковью. Дивно строение сие будет. Ласков был владыка ко мне. Прощаясь же, молвил: «Скажи отцу, что бывает небо ясное, а враз туча набежит и гром поразит, как вот собор-то Архангельской ныне поразил…»
Василий Васильевич перекрестился и сказал с умилением:
– Истинный прозорливец святитель наш. Прозрел он главную гребту мою, словно мысли мои за глаза читает. С сего дня, Иване, снова полки собирать будем. Утре поедем с тобой в Коломну, к Костянтину Лександрычу Беззубцеву. Гостит ныне у него Касим, наш царевич. О скорых татарах там подумаем.
В покои вошел Юрий и, улыбнувшись брату, почтительно обратился к отцу:
– Батюшка, матунька к обеду тя кличет. Бабунька у нас нынче обедает. За столом уж она…
Васюк повел Василия Васильевича под руку, а Юрий пошел рядом с Иваном. Будучи только на год моложе, Юрий много меньше брата по росту, по плечо ему только.
– Никогда, верно, не догоню тя, Иване, – сказал он вполголоса брату, – ты же и Данилку вот перерос много, а Данилка на пять лет старше.
Иван тихо рассмеялся и, слегка обняв брата за шею, проговорил ласково:
– А ты почти с Дарьюшку, а она ведь тоже на четыре года тобя старше.
Этот год осень на редкость теплая, ясная, солнечная, и леса, нарядно одевшись в пурпур и золото, стоят как-то по-особому тихо и смирно. Только дремучий бор по-прежнему темнеет мрачной зеленью, но и среди хвои весело желтеют на солнце стволы и ветви могучих сосен.
– Вот токмо ель ничем не развеселишь, – сказал Ивану Илейка, – всегда она с головы до ног в черноте, как монашка.
В Коломну оба государя ехали в открытой колымаге, и Васюк с ними. Рядом же скакал Илейка, держа на поводу Иванова коня, – полюбил очень верховую езду Иван. Была с государями большая конная стража, а впереди разведывал путь дозорный отряд. Позади тоже дозорные конники ехали. Боялись это лето татар: рыскали, налетая нечаянно, конные шайки и казанцев и ордынцев. Ехать же надобно от Москвы более сотни верст до Коломны, вдоль Москвы-реки, мимо села Бронницы.[114] Когда проезжали Бронницы, Васюк сказал о том Василию Васильевичу – он все села и грады называл великому князю.
– Вишь, – с горечью отозвался Василий Васильевич, – Пахра-то совсем недалече отсюда, да и от Москвы рукой подать, а и сюда доходили поганые ордынцы.
– Ныне не посмеют, государь, – почтительно заметил Васюк. – Касим-то царевич в Коломне.
– А ты, Васюк, упреди меня, – молвил Василий Васильевич, – когда Коломну видать будет…
– Да уж видать, государь, – продолжал Васюк, – и не токмо град, а и реку Коломенку.
– Ну-ка, Илейко, – крикнул Василий Васильевич, – поскачи покличь начальника стражи! Пусть вестника шлет из своих конников, известит воеводу Костянтина Лександрыча, что едем к нему…
Илейка, передав коня Васюку, ускакал, а Иван, задумчиво осматривая окрестности Коломны, спросил отца:
– А пошто ты упреждаешь воеводу-то?
– Дабы нечаянности не было, – улыбаясь, ответил Василий Васильевич, – дабы могли государя своего принять как подобает. И тобе так деять надобно, когда без меня к слугам нашим поедешь, дабы сполоху у них не было.
Впереди послышался конский топот. Иван вздрогнул, подумав, что, может быть, татары это, но из-за леса на повороте дороги вылетел Илейка.
– Евсей Ильич послал вестника-то, государь, как ты приказать изволил! – крикнул он, круто осаживая коня.
– Добре, – думая о чем-то другом, ответил Василий Васильевич, – добре.
Илейка просиял и, приняв от Васюка Иванова коня, сказал молодому государю:
– Государь Иван Василич, глянь-кось на Москву-реку. Вишь, там ладья под парусом к устью Коломны у самого града плывет. На таких ладьях к нам в Муром владыка Иона приплывал, когда на патрахиль тя с Юрьем брал…
– Верно, Илейка! – воскликнул Иван, оживившись. – Совсем подобна той.
Васюк, глядевший из-под руки на реку, деловито добавил:
– Рязанская ладья. Рязанцы завсегда на таких ходят.
И вдруг ясно так перед глазами Ивана встало страшное прошлое, когда впервые увидел он в Угличе лицо ослепленного отца…
У коломенских ворот поезд государей встретили на конях воевода Константин Александрович Беззубцев, царевич Касим и Федор Курицын с конниками. При радостных криках и приветствиях народа оба государя проследовали в сопровождении воеводы и царевича к городскому собору. У храма встретил государей со всем клиром в полном облачении епископ Варлаам коломенский.
Государи, приняв под звон колоколов благословение владыки, вошли в собор и, отслушав там молебен, поехали пообедать и отдохнуть с дороги к воеводе Константину Александровичу. Главное же – Василий Васильевич спешил тайно думу подумать с воеводой и царевичем о скорых татарах.
В хоромах Беззубцева, как только усадили гостей за стол, а Фекла Андреевна едва успела приказать, чтобы шти подавали, Василий Васильевич обратился к царевичу Касиму и к воеводе:
– Что ведомо вам о скорых татарах? Жду яз от них зла.
– Чуток ты, государь, к волкам сим алчным, угадал истину, – быстро ответил воевода. – Донесли нам яртаулы царевичевы и лазутчики, что идут татары из Дикого Поля:[115] идут Мальбердей, Улан, а с ним иные ханы со многими конниками. К Ельцу идут.
Услышав это, Иван побледнел вдруг и в горести воскликнул:
– Когда же конец грозе сей татарской будет?!
Смолкли все за столом от тоски душевной, а Фекла Андреевна взглянула на Ивана, отерла слезу на щеке и тяжко вздохнула, шепнув вполголоса:
– Прогневался на нас Господь наш.
Но воевода Константин Александрович, подняв голову и приосанясь, сказал твердо:
– Тогда, государь Иван Василич, конец всему придет, когда на Руси единый государь будет, когда все удельные, да и даже великие княжества, а с ними и Новгород и Псков вотчинами московскими станут.
– Верно! – радостно подхватил Курицын. – Так и митрополит Иона и владыка Авраамий сказывают. Дабы иго сие свергнуть, надобны еще некии замыслы.
Василий Васильевич, угадав, куда разговор клонится, неожиданно для всех заговорил с царевичем Касимом по-татарски, прервав Курицына.
– Опять тобе дело, брат мой меньшой, – сказал он Касиму, – встречай, гони нагайцев. Спеши к Полю против них, и да поможет тобе Аллах, как и прошлый год у Пахры. Воевода же Костянтин Лександрыч своих коломенцев поведет, пеших и конных. Старшой он будет.
Выслушав все, царевич Касим встал со скамьи и поклонился великому князю.
– Слушаю и повинуюсь, – сказал он и снова сел продолжать трапезу.
Встал и поклонился и воевода Беззубцев, разумевший по-татарски.
– С помощью Божией, – молвил он, – выполним волю твою, государь. После трапезы соберем всю силу свою, а утром, чуть свет, к реке Битюгу пойдем, навстречу татарам…
Иван за трапезой сидел молча, хотя у отца шел оживленный разговор с воеводой и царевичем. Он вспоминал то, что видел по дороге к Владимиру, когда на пути им встречались сироты, бегущие от татар казанских. Снова мелькали перед глазами испуганные люди с женами и детьми на возах, позади которых гнали коров и овец. И не увлекали его на этот раз ни военные хитрости, ни храбрые нападения и сечи с врагом. «Все воеводы, – думал он, – охочи до военных дел, как до травли волков, тщатся токмо врага заганивать, о людях же не помнят». Но сказать об этом не смел, да и сам понимал, что, если враги напали, ничего, кроме боя, быть не может.
Уж и трапеза кончилась, и воеводы ушли, а Иван все еще мучительно путался в мыслях своих.
– Государь мой, – вдруг услышал он голос Федора Курицына, который один остался за столом с ними, – прости, государь, горячность мою, яз догадался, когда ты перебил меня и заговорил по-татарски с царевичем.
Василий Васильевич ласково усмехнулся и молвил:
– Что ж уразумел ты?
– Нельзя ругать татар при татарине, а наиглавно, что татарину, даже другу и слуге верному, нельзя открывать тайны государствования…
Князь Василий весело рассмеялся.
– Млад ты, Федя, – сказал он, – но разумен и скорометлив. Враз сметил ты все, что яз тогда помыслил. А по-татарски разумеешь ты?
– Разумею, государь.
– Он, государь, и по-фряжски, и по-латыньски, и по-польски, и по-литовски ведает, – сказал Иван, гордясь другом. – Владыка его язычником зовет.
Прошло две недели, как оба государя вернулись в Москву из Коломны через село Бронницы, а Беззубцев и Касим еще похода своего против ордынцев не кончили. Но в Москве не было о том большого беспокойства. Через день, реже через два, от воевод приезжали вестники, и было Ивану ведомо: воевода Беззубцев пошел на Венев, а оттоле к Ельцу; Касим же со своими татарами погнал через Зарайск, Пронск и Липецк, к верховьям реки Битюг, а оттуда к озеру Черкасскому, в тыл татарам Седи-Ахмата. Ведомо и то было, что старый воевода Беззубцев гонит царевича уж к Битюгу-реке, к устью ее, где она в Дон впадает, проходя через озеро Черкасское, у которого засада Касима…
– Бог поможет нам, – не раз говорил отец Ивану, – наши побьют и полонят всех басурман, никто из них не убежит в Поле…
Но и среди наступавшего теперь успокоения после набега татар Иван не находил себе покоя. Борис Александрович, великий князь тверской, прислал Марье Ярославне в подарок настенное венецианское зеркало большой чистоты отражения. Это напоминало Ивану о скорой свадьбе с княжной Марьюшкой.
Как-то, оставшись один в покоях матери, он поглядел на себя в зеркало. День стоял погожий, солнечный, и свет потоками вливался через окна в опочивальню. Стоя на свету, Иван случайно повернулся немного вбок и вдруг увидел свое отражение в зеркале. Он даже вздрогнул от неожиданности.