– Слышь, как татарове, словно в улье, гудят. Велики станы-то. Спят окаянны, а шум-то и гул токмо от стражи их да от коней и верблюдов. Со всех сторон такими станами Москву обложили. Мы, робята, кустами поползем. Хошь и темна ночь-то, а лучше кустами. Держись друг за друга и ко мне ближе. Без меня заблудитесь…
Они поползли меж кустов по краю овражка. Вчера еще днем все здесь места высмотрел Ондреяныч, все наметил – куда и как идти. Собрал опять своих охотников поближе и опять в уши им шепчет:
– Сей часец вот кусты кончатся, снимемся все мы скопом и айда бегом. За мной все бегите. Посвищу, когда будет надобно. На дорогу выбежим, а там рощица есть и снова овраг. С пещерой овраг-то. Зарос весь, камни в нем, а берега круты. Коням нет ходу…
Хотя и знает хорошо эти места Ондреяныч, а все же боится, тревожится сильно. Идут они крадучись, а где и на брюхе ползут. Вот и кустов нет – значит, тут поле перебегать.
– Тут вот перебегать, – шепчет он сиротам, – а кто знает, так ли оно все, как днем-то было. Ну, а не так будет, побежим все едино! К пещере побежим, тамо схоронимся, боле некуда. – Он замолчал, не решаясь сам, что ему делать, вспотел даже от волнения, но потом успокоился. Перекрестился и молвил чуть слышно: – Кстись, робята, да готовься. Ну помоги, Господи! Бежим!..
Они бросились кучей вперед в стремительном беге. Пробежав шагов двадцать, Ондреяныч вдруг запнулся, но не упал: из-под ног у него вскочил лежавший на земле человек.
Понял Ондреяныч, что на татар они наткнулись, а уж поздно, деться теперь некуда, а только бежать скорей надо к дороге.
– Прочищай дорогу ножами! – кричит Ондреяныч. – За мной беги, робята! За мной!
Шум поднялся всполошный, забегали татары, кричат:
– Яртаул великого князя! На коней! На коней! Русские!.. Яртаул великого князя!
Режутся сироты с татарами, а сами на голос Ондреяныча бегут, и стража татарская к станам своим бежит.
– На коней, – орут истошным криком татары, – на коней! Русские!..
Вот и конский топот раздался, скачут татары в сторону к главному стану, где сам царевич Мозовша стоит.
– Спаси, Господи, и помилуй, – бормочет Ондреяныч, – токмо бы местом не ошибиться.
Бежит он очертя голову, а ноги сами место помнят, бегут куда надо, и сироты за ним топают, спешат на свист его. Вот и рощица березовая. Кубарем они скатываются в овражек, и кажется, целую вечность ползут по земле среди колючек и кустиков. Наконец вслед за Ондреянычем заползают все в пещеру.
– Спас Господь, – говорит Ондреяныч. – Ишь, они, поганые-то, стражу где поставили. Утресь ничего тут еще не было, ан, вишь что! Ну да избавил Бог.
Сироты радостно крестятся, переговариваясь вполголоса:
– Зарубить могли, окаянные. Человек сто в дозоре-то было…
– Сами, вишь, спросонок испужались, а то бы ссекли нам головы…
– Я двоих проколол кончаром, – гудит злой голос.
– Мы с Семкой ослопами их глушили!..
– А верно, – весело говорит во тьме молодой парень, – верно про государя-то бают. Вишь, и татары его ждут…
– Стой, робята, стой, – вдруг громко и радостно сказал Ондреяныч, – а оно, может, так и есть! Пришел, может, государь-то наш. Слышь, в станах у их шум и гом какой поднялись…
– Поднялись не поднялись, – раздался в пещере злой голос, – а Третьяка жечь надобно. У сирот все пожгли, кой у кого из бояр и купцов пожгли, а Третьяка толстобрюхого с Гаврилычем оставили. Пущай татары как хотят, а ты, Ондреяныч, веди нас к Третьяку!
– А что ж, – согласился Ондреяныч, – жалеть их нечего.
Когда они вылезли из пещеры, то в овраге еще больше стал слышен шум у татар. Поднялись сироты на край оврага. Еще слышнее всполох в станах татарских.
– Право слово, – радовался невидимый в темноте молодой парень, – право слово, государь приехал!
– Государь, государь! – прервал его злой голос. – А может, к приступу татары-то идут, а ты, словно сорока, – государь да государь! Неча тут деять, айда к Третьяку!
Кремлевская стража слышала со стен, что в татарских станах шум поднялся во тьме темной. Сначала шумели, кони топали за Боравинскими воротами, потом шум пошел по всем станам. Вскоре же все стихло. Воеводы решили, что татары хотят приступать, и повелели воинам и горожанам готовить против врагов пушки и пищали, самострелы и щиты, луки и стрелы и прочее, что нужно для боя.
В трудах встретили они на стенах кремлевских восходящее солнце. Растопча, Дуняхин муж, стоя на стене у Боравинских ворот, в изумлении стал протирать глаза, вглядываясь в окрестные просторы, и вдруг закричал во весь дух:
– Где же татарье?! Где же нехристи?..
Зашумела, закричала стража на стенах, и все воины и даже воеводы, неведомо откуда, враз высыпали на стены. Смотрят все в разные стороны, ищут, а татар нет, словно сквозь землю провалились.
– Ушли! – кричат кругом. – Ушли!..
– А может, западня сие, хитрость ордынская?
Схватился с места истопник Растопча и помчал в княжие хоромы с вестью этой дивной.
– Татары ушли! – кричал он на бегу всем встречным. – Татары ушли!..
Мужчины и женщины истово крестились, нерешительно улыбались, боялись тому верить, но лица у всех сами освещались радостью, и многоголосый гул покатился по площадям, улицам и переулкам:
– Ушли! Татары ушли!..
Воеводы же на стенах решили отворить ворота, послать пеших лазутчиков в станы татарские, что вокруг Москвы в лесах за реками да оврагами стоят.
Когда же государыня Софья Витовтовна с Юрием на Боравинские ворота поднялись, некоторые из лазутчиков уже обратно к стенам прибежали.
– Ушли татарове! – кричат они еще снизу. – Ушли сыроядцы поганые!..
Вслед за этим бегут другие вестники, а вот конники по одному, по два скачут. Вот выскочили из-за обгорелых строений к самым воротам толпа босых мужиков с Ондреянычем во главе. У некоторых головы и руки обвязаны окровавленными тряпками – видать, что ранены были недавно. Орут они все истошно:
– Ушли поганые!.. Пометали в поле арбы и телеги с товаром. Пометали много всего от меди и железа!..
А на стенах уж воеводам докладывают конники из монастырей окрестных.
– Даже пищали и пушки пометали, и костры их без огня уж остыли…
– Ночесь, значит, убежали! – говорит радостно Юрий и крестится вслед за бабкой.
Софья Витовтовна стоит неподвижно, только глаза ее сияют и крупные слезы бегут по глубоким морщинам. А кругом гул голосов радостный. Ворота у Кремля отворены. Нет больше осады.
Вот еще вестник – инок от Симонова монастыря, въехал в Кремль у Боравинской стрельницы, спешился и на стену взбежал. Увидев Софью Витовтовну и Юрия, поклонился им земно, по-монастырски, и сказал:
– Будь здрава, государыня! Игумен наш повестует тобе: «Видел аз, отступили татарове от града в страхе и трепете, яко от грозного воинства. Чудо велико сотворил Господь чудотворцев московских молением…»
– Чудо, чудо! – заговорили кругом, но голоса людские утонули в звоне церковном.
Звонили во все колокола радостным звоном храмы кремлевские.
Оба государя – Василий Васильевич и Иван Васильевич, выехав из Москвы, ночевали в селе Озерецком,[122] а оттуда направились к Волге, вниз по течению реки Дубны.
В тот день, когда воины московских государей переправлялись от устья Дубны за Волгу, пригнали вестники от Софьи Витовтовны. Государи сидели в избе за трапезой. Оба они ели молча, в тоске и унынии. Хотя и много пристало к ним и конных и пеших воинов, тревога не оставляла их: за Москву боялись они.
– Батюшка, – тихо спросил Иван, – дородны ли стены-то кремлевские?
– Сам знаешь, – с тоской ответил Василий Васильевич, – прадед твой, Димитрий Иванович, еще строил. Хошь и каменные они, а за иные места страх у меня. Не успел яз с усобицей обновить все, где надобно…
– Батюшка, – перебил отца Иван, – а какие силы у сих скорых татар?
– Есть у них, Иване, пушки и пищали. С собой они возят и обоз с зельем[123] и ядрами для огненной стрельбы…
– А пороки есть?
– Пороки? Их не возят, их на месте рубят. Они их изделают, ежели долго у Москвы будут. Сего яз страшусь. Может к ним и Шемяка прийти. Мыслю, они – ордынцы Седи-Ахматовы – пришли не без подзойства князя Димитрия и новгородцев, ворогов наших…
– И стены могут пробить? – с тревогой спросил Иван.
Василий Васильевич, подумав, сказал:
– Воеводы-то наши знают, где стены слабы. Они щиты подведут, бревнами укрепят, земляной вал насыплют рядом.
– Государи, вестники из Москвы! – вскричал, вбегая в горницу, Васюк. – Вот они, государи!
– Будьте здравы, государи! – радостно заговорил вестник и сразу сказал: – Повестует государыня Софья Витовтовна: «Чудом Божиим бежали от Москвы ночесь татары, побросав всю добычу. В страхе и трепете в Поле к собе бежали безбожные сыроядцы».
Ожил сидевший в окаменении Василий Васильевич, заплакал и закрестился. Иван же стоял неподвижно, с лица его медленно сходила бледность, и румянец загорался на щеках. И верилось и не верилось ему, что вот страхи и гроза татарская уже кончились, но, словно от страшного сна, он сразу проснуться не может.
Радостные и счастливые государи и воины их день и ночь скакали в Москву, останавливаясь только для трапезы и краткого сна. Прибыв в Кремль, Василий Васильевич, не заходя в хоромы свои, направился вместе с Иваном в церковь, где горячо молился пред образом Христа, восклицая:
– Благодарю Тя, Господи, яко не предал еси стадо Свое православных христиан татарам окаянным!
Отслужив молебен, принял он благословение от владыки Иона и вышел из храма. Здесь Иван увидел бабку и Юрия. В радости все обнимали и целовали друг друга. Потом Василий Васильевич с матерью своей и обоими сыновьями пошел по всем соборным церквам, где присоединялись к ним князья, бояре и воеводы.
Проходя из храма в храм по площадям и улицам, выкликал Василий Васильевич громко звучным своим голосом, обращаясь к народу: