Стрилад быстро закивал. Это понятно. Добыча есть добыча. Еще бы он стал возражать! Варяжской дружине. И княжичу Вартиславу в частности.
– Тебя и чать твою отпущу и даже разрешу идти с нами до Полоцка. Дальше – сами. И… – Сергей сделал многозначительную паузу. – Понимаешь, что за тобой долг? Чупшак сказал: все, что пожелаю, отдаст.
– Долг! Конечно, признаю!
Вот хорошая весть. Добрался сынок. И помощь послал. Нет больше для отца радости, чем узнать о мужестве сына.
– Вот и хорошо, – резюмировал Сергей, поднимаясь. – Отдыхайте пока. Утром в Полоцк пойдем.
И сам тоже пошел спать. Звуки волчьего пира, развернувшегося в ста метрах от стоянки, ему не мешали. Варягам волки не враги. А Сергею и подавно. Он, конечно, не Избор, но Кромкой от него тоже иной раз попахивает. Надо полагать.
Глава 17О Бирнире Бесстрашном и его осторожном отпрыске
Справедливость восстановлена. Сергей и его дружина стали немного богаче, а Веремуд… Веремуд не возражал. Попрощались почти по-родственному. Сергей, однако, не обманывался. Другом ему полоцкий князь не был. И не стал. Высказывался о нем негативно. Мол, много проблем от Вартислава. Накуролесит, мечом помашет, людей уважаемых обидит смертельно, а разгребать потом Веремуду, который только одного желает – чтоб всем было мирно и хорошо.
Что интересно: сказал он это новгородскому купцу Стриладу, которого Сергей из неволи вытащил и даже провиант на обратную дорогу выделил. Как кредит беспроцентный.
Стрилад выслушал, покивал… И передал Сергею.
А что? Может, потолковать с Олегом и выпросить у него Полоцк? А Веремуда – туда, где находится подавляющее большинство «уважаемых людей». То есть за Кромку.
Сергей и раньше, будучи умудренным и терпеливым воеводой, двуличных не жаловал, хотя и понимал, что в политике таких – каждый второй, если не каждый первый. Впрочем, с Веремудом можно и позже разобраться. Сейчас Сергея ждал Смоленск.
Смоленск. В прошлой жизни у Сергея с этим городом было связано немало. Именно здесь он впервые сошелся в настоящем хольмганге с настоящим нурманским хольдом. И победил, что удивительно.
Сейчас Смоленск был настоящей нурманской вотчиной. Старшим тут сидел стопроцентный нурман. С королевским именем Харальд и необычным для нурмана прозвищем Бережливый. Конунг Харальд Бирнирсон Бережливый. Бережливый и не слишком амбициозный, надо полагать, поскольку признал себя младшим по отношению к Киеву и расширять владения не планировал. Однако Смоленск конунг держал четко и национализма не допускал. Преимущество своим, нурманам, предоставлял только при приеме в лучшую дружину. Ну и сам обитал не в селении, а обособленно: в крепости на холме. В остальном – равные условия для всех родов и племен, лишь бы жители города способствовали его процветанию.
Давний друг Сергея купец Жилен, обитавший как раз в Смоленске, был тому доказательством. Кстати, именно от Жилена Сергей и узнал о политической обстановке в Смоленске. А вот о родословной смоленского владыки Жилен осведомлен не был. Что и неудивительно. Зато о ней кое-что знал Убийца.
– Я слыхал об одном человеке, – сказал Дёрруд. – Его звали Бирнир Бесстрашный…
Они расположились на ночлег в селении, устроенном в начале волока, ведущего к Днепру.
Места хватило всем. И прием варягам был устроен по высшему разряду. Волочане постарались. Варяги заплатили новгородским скобяным товаром. Их кузнец такое делать не умел.
– Бирнир Бесстрашный. – Дёрруд погладил льнувшую к нему девку, приложился к кувшину, поставил его на войлок.
Пиво было неплохое. Из Смоленска, кстати.
– Бирнир был воином Одина, – сообщил Убийца.
Ну надо же. Везде берсерки.
Сергей подумал. Машег сказал вслух.
– И не просто берсерк, – уточнил Убийца, – а вожак берсерков Сигурда Рагнарсона. Слыхали о таком?
Сергей слыхал. Нурманы тоже.
Дёрруд поднял с войлока кувшинчик, потряс. Не удовлетворившись результатом, заглянул внутрь, вздохнул. Поглядел на девку. Та помотала головой. Дёрруд еще раз вздохнул. Он тоже знал, что это было последнее пиво, причем не его, а Тейта Болтуна. Болтун уступил его за дирхем вместе с кувшинчиком. За эти деньги можно было купить бочку, а в сезон так даже и две. Но нынче не сезон. И до Смоленска, где можно разжиться ячменной радостью, полпоприща зимней дороги.
– Может, медовухи? – предложил Сергей.
Дёрруд мотнул головой, раздавил ни в чем не повинный глиняный кувшинчик и, сбросив напряжение, спокойно продолжил:
– У Сигурда Рагнарсона был доверенный человек, Скульд Крум. Рагнарсон дал ему хирд, чтобы тот отомстил какому-то Сигурдову обидчику. Больше на земле данов не видели ни Скульда, ни этого хирда.
– А при чем здесь Бирнир? – нетерпеливо бросил Машег, вынимая из запасного колчана очередную «пачку» стрел.
Сергей обратил внимание, насколько точные, неторопливые движения рук хузарина не гармонируют с его отрывистым, резким голосом.
– Бирнир со своей стаей тоже пошел со Скульдом, – сказал Дёрруд. – И тоже пропал. Его родня после этого обеднела. Потому что Сигурд отнял у них земли на Сконе, которые подарил Бирниру. Я знаю об этом точно, потому что кое-что от тех земель досталось моему деду. А еще, – продолжал Убийца, – вместе с Бирниром пропал и родовой меч. О нем мне тоже мой отец рассказывал. Мол, из-за него и Бирнир пропасть мог. Проклятие на нем было: превращал своего хозяина в непобедимого воина. Ни один щит, ни одна броня перед ним устоять не могли. И ни один другой меч не мог поразить хозяина, пока меч у него в руке. Даже имя помню: Безымянный. Потому что в нем, говорят, жила душа воина, отказавшегося от имени.
– Душа воина? А такие бывают? – с восхищением проговорил Машег.
– Не часто. Но бывают. Вот у нашего хёвдинга такой. Только не проклятый.
– Это да, – согласился Машег. – Тем, что у Вартислава, раньше один хан печенежский владел. Как Варт у него клинок отнял, так удача у хана ушла. Вместе с ханством. А Варт видишь, какой удачливый, разве нет?
С этим спорить никто не стал.
– А что за проклятие было у того меча? – спросил Милош. – Ты знаешь?
– Знаю. Бесстрашие. От него Бирнир прозвище и получил.
– Да ну? Разве это проклятие! – воскликнул безбашенный хузарин. – Храбрость – это же путь в славе и победам!
– Это путь на воронов пир, – проворчал Дёрруд. – Главным блюдом. – Он покосился на прикрытую шкурой дверь, потом на девку.
Сергей знал, о чем думает дан: не послать ли все же девку за медовухой, раз пиво кончилось? Не послал.
– Храбрость – это когда не страх повелевает тобой, а ты – им, – сказал Убийца. – А бесстрашие – это когда бросаешься в одиночку на дюжину, даже не посмотрев, кто они.
– Ну ты-то бросался, я сам видел! – возразил хузарин.
– Бросался, – согласился Дёрруд. – Но сначала смотрел. А когда у тебя в бою пропадает страх, то у тебя один выход: стать воином Одина. Один даст тебе ярость, которую дает нам страх. И радость от того, что ты повелеваешь страхом, а не он тобой, Один тоже даст. Но уже не твою, а свою. Это радость валькирий, что кружат над полями крови и мечтают унести героев в Асгард. И воин Одина тоже хочет туда, за пиршественный стол Асов! Именно поэтому я, лишенный священной ярости, и могу их убивать.
«Какой, однако, интересный разговор пошел, – подумал Сергей. – Просто откровение за откровением».
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал Машег. – Ты убиваешь их, потому что они хотят быть убитыми. Так, что ли?
– Не убитыми. Они бьются, потому что это их дорога в Валхаллу. Дорога, которая открывается им в сражении. А я… – Дёрруд улыбнулся так, что даже Сергею стало немного не по себе. – Я просто хочу их убить.
– Ну ясно тогда, – сказал Машег и отложил стрелу, которая ему чем-то не понравилась.
Сергей тоже понял. Великая мечта – это замечательно. Но иной раз она – как цветные ленты на конце копья. Струятся и мелькают перед глазами, пряча главное – неприметный стальной наконечник.
– Был ли отцом смоленского конунга Бирнир, о котором ты слышал, или не был, мы когда-нибудь узнаем, – сказал он, – а пока мне хотелось бы понять, как себя вести с самим конунгом. Что нам от него ждать?
Убийца не ответил. Глядел, как искорки из печного огня улетают в продух на крыше. Важное занятие. Медитативное.
– Может, ты с ним тоже родня? – предположил Милош. – По браку.
Он только что смазал меч льняным маслом и теперь с удовольствием глядел, как играют на клинке багровые отблески. Тоже медитативное занятие. Чистить оружие можно бесконечно. Даже если оно в безупречном состоянии.
– Может, и родня, – не стал спорить Сергей.
– А если и так, какая разница? – вмешался Машег. – Руяне, вон, тоже родичи, а что толку?
Хузарин отложил стрелу, которую забраковал, и взял следующую. Осталось еще четырнадцать из тех шестидесяти, которые он проверял ежедневно. Если время позволяло, понятно.
– Ты – хёвдинг, – вышел из созерцательного состояния Дёрруд. – Конунг должен принять тебя как брата.
– Скорее как сына, – уточнил Милош. – Харальд постарше Стемида.
– Мне не нужен приемный отец, – мотнул головой Сергей. – У меня уже есть один. А ты, выходит, знаешь этого Бирнирсона?
– Видел. – Милош аккуратно вложил меч в ножны. – Дел не имел, но говорят о нем неплохо. Спокойный, не жадный. Для нурмана, – уточнил он, на всякий случай покосившись на Дёрруда: не обидится ли?
Тот не обиделся. В его понимании это был комплимент. То, что остальные считали жадностью, сами нурманы полагали бережливостью и предприимчивостью. Чтобы прослыть жадным в этой среде, надо было очень постараться. Например, не заплатить вовремя клятвенно обещанное.
– Харальд – важный правитель, – сказал Милош. – Самостоятельный. А что роту[8] Олегу принес, так это скорее дань уважения. Оба понимают: Смоленск – удел Харальда. Вотчина.
– Гости, – сказал Сергей. – Мы должны стать его гостями.