С другой стороны, вот сейчас, просматривая получившийся результат, я уже и не мог представить этот клип без этих вставок, настолько органично и к месту они были тут вплетены.
— 'Я бы мог с тобою быть,
Я бы мог про все забыть,
Я бы мог тебя любить,
Но это лишь игра.
В шуме ветра за спиной
Я забуду голос твой,
И о той любви земной,
Что нас сжигала в прах,
И я сходил с ума…' — я на экране, меж тем, поднимался всё выше и выше, уже перешагнул край стены и возвысился вознёсся над ней. Я перестал шагать и, разведя руки в стороны, просто полетел вверх и вперёд, создавая движением встречный воздушный поток, который принялся нещадно трепать расстегнувшийся китель и ворошить коротенькие волоски на моей голове.
— 'В моей душе нет больше места для тебя!..
Я свободен, словно птица в небесах,
Я свободен, я забыл, что значит страх.
Я свободен с диким ветром наравне,
Я свободен наяву, а не во сне!' — наконец, впервые с начала песни, на экране я просто пел. Эмоционально, с активной жестикуляцией, артистично, возможно, заметно переигрывая, но… искренне. Ведь, когда это снималось, я душу вкладывал в это пение! Всё, что болело внутри, всё, что копилось долгими месяцами… и даже то, что копилось десятками лет в мире писателя. Ведь там жизнь тоже не всегда текла так уж ровно, безоблачно и «скучно», как сейчас. Чтобы добиться такой «скуки», мне пришлось много чего преодолеть, много где помотаться, много чего пережить, много через что пройти… В общем, было чего выплеснуть. Не даром же это была моя любимая песня, которую я знал наизусть всегда, в «постоянном» режиме, на ряду с «Одинокой птицей» Бутусова и «Пусть мир прогнётся под нас» «Машины времени». Не так, как сейчас: к выступлению, а всегда. И мурлыкал её себе под нос в… разных обстоятельствах своей жизни.
А дальше кадр закончился, сменившись новой сценой в новых декорациях. Теперь, той самой, над которой мы работали несколько часов подряд, переснимая и переснимая её снова и снова.
Теперь я на экране снова был в своей тренировочной форме Кунг-фу. Стоял на той же тренировочной площадке. И снова смотрел в небо.
В небо, в котором распускались огненные цветы и разливались пламенные озёра, постепенно складывающиеся в очертания огромной, распахнувшей титанические крылья птицы.
Ох, и пришлось мне над ней потрудиться! Пусть, конечно, я уже понимал, что «ж-ж-ж-ж» про две Стихии в моём случае, это не с проста, и, скорее всего, с Огнём у меня сродство тоже есть, но… опыта нет. Тем более, для таких сложных, затратных и масштабных работ, как с этой птичкой, такой, какой она должна была получиться по моей задумке. Так что, пришлось действовать прежним «опосредованным» способом, через Воду и её разложение на составляющие газы и обратный процесс быстрого окисления.
Столько сложных структур пришлось перебрать, пока начало получаться хоть что-то похожее на то, что мне было нужно…
А операторы всё это время бегали вокруг меня и «подбирали лучшие кадр и ракурс».
Парень в тренировочной форме, тем временем, задрав голову, смотрел в небо и, как бы, умывался тем светом, блики которого причудливо играли на его лице. Что ж: операторы не зря суетились — у них действительно получилось передать и настроение момента, и выдержать настроение песни, и показать масштабность происходящего. Как раз под льющиеся из скрытых динамиков слова.
— 'Надо мною — тишина,
Небо, полное огня,
Свет проходит сквозь меня,
И я свободен вновь.'
И следующий кадр: я стою у основания «норы» необработанного нового участка тоннеля. Стою спиной к тупику. Стою, чуть ссутулив спину и засунув руки в карманы, с хмурым выражением лица.
— 'Я свободен от любви,
От вражды и от молвы,
От предсказанной судьбы…' — камера неторопливо отползала назад, беря в кадр всё больше и больше стены, что за моей спиной. Отъезжала, показывая, насколько она высокая и огромная. Насколько я маленький на её фоне. Не больше муравья…
— 'И от земных оков,
От зла и от добра…' — камера остановилась лишь в тот момент, когда в верхнем краю её поля видимости появилась тоненькая светлая полоска неба. Меня уже видно и вовсе не было.
— «В моей душе нет больше места для тебя!» — прозвучала фраза, как приговор. И, стоило ей прозвучать, как вся эта махина стены дрогнула разом и полетела вниз, ко мне, к муравью, которого и не видно даже.
— 'Я свободен, словно птица в небесах,
Я свободен, я забыл, что значит страх.
Я свободен с диким ветром наравне,
Я свободен наяву, а не во сне!
Выглядело действительно впечатляюще. Даже не думал, что окажется настолько сильно и мощно. Мне-то, снизу, из непосредственной близости, всего настоящего масштаба происшествия было не разглядеть и не оценить, а вот так, на экране — пробирало. Я даже поёжился.
На экране же успел смениться кадр. Я снова пел, надрывался, выводя мощный Кипеловский припев. Снова и снова.
Потом кадр рывком-вставкой сменился, показывая тот же самый обвал-обрушение уже с другой позиции, поближе. Оттуда, откуда меня было видно отчётливо. И моё равнодушие к обвалу, и то, что камни до меня не долетают, и то, что даже пыль не садится, не касается моих волос и одежды, она расходится по обе стороны от меня, огибая и не смея приблизиться, не решаясь пересечь невидимую черту.
Что ж, пафос — наше всё! Мы же шоумены! Мы делаем шоу! А какое шоу без пафоса?
Отзвучал последний припев. Вокал затих. Стихли музыкальные инструменты. Остались лишь тихие мелодичные звуки, такие же, как в начале клипа. И снова на экране я, выполняющий комплекс кунг-фу на вершине горы. Спокойствие и безмятежность.
И под самый конец в кадре, на этой площадке появляется Алина, одетая в такую же, как у меня форму, только более «женственную» и золотую с белым по расцветке. К её цвету волос и лица очень подходило.
Появляется Алина и мы переплетаем пальцы рук на высоте плеча, глядя друг другу в глаза. Она на левой руке, ближней к камере, я, соответственно на правой…
И всё. Песня закончилась. Тут же на экране выскакивает заставка музыкальной программы, потом появляется ведущая и начинает лопотать на языке, которого я не понимаю.
— Вот ведь, — вздыхаю я. — Своего не упустит… — после чего поправил кепку на голове и подвинул поближе стакан со свежевыжатым соком, кажется, фейхоа, с трубочкой и зонтиком. Вкусный он здесь.
Глава 24
Нельзя спеть «Я свободен!» и не измениться. Невозможно, так не бывает. Даже, просто услышать эту песню, и остаться прежним — проблематично. Слишком уж она эмоционально насыщена для этого.
К чему я? К тому, что первым побуждением после просмотра клипа, было: звонить Алине и устраивать ей «выволочку» по поводу незапланированных и несогласованных со мной вставок незаконно полученных кадров в публично распространяемый материал без получения официального разрешения на публикацию у лица, на этих кадрах присутствовавшего. Юристы Борятинских же нас живьём сожрут…
Но руку, уже потянувшуюся к телефону, я остановил и даже хмыкнул от нелепости таких мыслей: кто меня сожрёт? Юристы? Подавятся! Плевать мне на них! Не тому юристов бояться, кто и так под уже вынесенным смертным приговором ходит! Что они мне могут сделать? Денег отсудят? Попытаются обязать кадры из клипа вырезать? Так последнее — поздно, клип-то уже полстраны посмотрела. И, похоже, что не только России. А деньги… ну, во-первых, мне их не жалко: ещё заработаю. А во-вторых: здесь, в этом мире, дела «оскорблённой чести» между Аристократами деньгами не решаются. Заподло это.
А по факту: Приказ Императора, или Наблюдательного Совета — не важно, кто именно его инициатор, освобождает меня от необходимости соблюдать и придерживаться любых норм и правил, так как, что бы я теперь не творил, хуже уже не будет. Это положение делает меня совершенно буквально — неподсудным, неприкасаемым.
Никогда не думал, что смертный приговор может делать Свободным. Получается, песенка-то, гораздо больше в цвет получилась, чем я даже первоначально думал. Я ведь теперь, действительно: свободен! И от молвы, и от судьбы, и от земных оков — от зла и от добра. Это всё теперь ко мне совершенно никак не относится. Я могу делать совершенно, что угодно, не оглядываясь ни на какие последствия, ведь любые последствия одинаково ведут к смерти, к попытке моего убийства! Так и какая мне разница?
Но это общие рассуждения. А в частности: не посмеет Борятинская даже пискнуть в мою сторону! И отец её не посмеет! Не после того, как они разорвали помолвку в такой моей ситуации! Не после того, как решили не заступаться за меня перед Императором!
Утрутся и молчать будут в тряпочку! Ведь публичное обсуждение проблемы принесёт лишь больший скандал и имиджевые потери для них, так как я-то могу и не промолчать! А сделать мне ничего не смогут: хоть Богатырей я ещё не убивал, но Гранды и Авкапхуру уже на моём счету имелись. Так что, я даже Поединка в круге со старшим Борятинским не побоюсь. Отбоялся уже своё! А вот он — вряд ли. Очень вряд ли. Фёдор Юванович, конечно, не трус, никогда его в робости обвинить нельзя было — несколько крупных войн прошёл, не чета мне, но… ситуация уж больно непонятная. А за его спиной Семья, Княжество, да и отношения портить с моим отцом не очень хочется…
В общем, не посмеет он меня на Поединок вызвать из-за такой, пусть и обидной, но, всё равно, мелочи, которая, будем с собой честны: уже через месяц забудется. Никто же в широких общественных массах не знает, из-за чего именно мы с Борятинской расстались. Насколько тут у нас некрасивая ситуация получилась. И не узнает.
А Алина… хм, я ей, вроде бы, о Приказе и приговоре не рассказывал, но глаза и уши, чтобы по сторонам смотреть и слушать, у неё есть. И мозги на то, чтобы анализировать услышанное и увиденное, тоже есть, несмотря на то что она длинноногая блондинка. Анекдоты не про неё. Определённые выводы из всего происходившего она могла сделать.