Первым запахом с холма, который уловил Данила, был, как ни странно, запах вкусно приготовленной еды. Аромат тянуло такой, что рот моментально наполнился слюной, а у Молодцова с прошлого дня крошки во рту не было. Но в этом имелся заметный плюс: если ветер дует с холма, значит, сторожевые собаки на вершине обережника не учуют.
Всё утро Данила проводил «рекогносцировку»: ползал по-пластунски у подножия, разведывая обстановку. Перед этим натёр снаружи щит землёй и травой и закинул его на спину в целях маскировки. Ту же самую операцию проделал с лицом и кистями рук, отчего стал походить на исхудавшего черепашку-ниндзя. Правда, оказавшийся рядом местный житель скорее бы принял Молодцова за лешего или ещё какую-нибудь лесную нечисть. Но обошлось: никто стратегических изысканий Данилы не заметил, а вот он нарисовал для себя примерный план местности.
Само капище располагалось на вершине холма и было огорожено неровным овалом из камней, ограда представляла собой нагромождение валунов и могла остановить разве что набухавшегося нарика после третьего дня запоя. Перед камнями, с интервалом шагов в двадцать, стояла череда деревянных столбов, с нанизанными на них какими-то предметами, похоже, черепами – Данила издалека не разглядел. Если поразмыслить, то забраться наверх незамеченным ночью не представляло особого труда, пробраться внутрь – тем более. А вот дальше начиналась загвоздка. Молодцов очень сильно пожалел, что не разбирается в ритуалах древних славян и даже не расспросил об этом Кумаря! При том, что его парни внятно сказали: варягов схватили, чтобы принести в жертву! Понятно, что не для выкупа. Данила усмехнулся при мысли, что сделал бы с татями Шишкоеда, а потом и с самим главарём, Воислав, приди они требовать выкуп. Нет, может быть, даже заплатил серебро, но после всё равно обязательно бы выследил и наказал.
Проблема была даже не в этом. Судя по сладким запахам, на капище готовилось большое празднество с обилием выпивки, хорошо бы все язычники перепились и Данила смог спокойно вытащить друзей. Вот только не верилось, что ему так свезёт, да и по идее как-то нехорошо получалось – самим жрать, не «покормив» бога.
Надо же, до Молодцова только сейчас дошло, что слова «жрец», «жрать», «жребий» – однокоренные, и понятно почему. Но в сторону лишние мысли…
Нужно знать момент, когда произойдёт жертвоприношение, чтобы успеть пробраться на капище. По идее, ему должны предшествовать какие-то религиозные ритуалы, все язычники будут ими поглощены (тем более жареное мясо и тёплый хлебушек рядом ждут), вот это – идеальное время для нападения. Развязать руки варягам и дать дёру к лесу. Можно ещё отвлекающий манёвр устроить – поджечь что-нибудь.
А если обережников догонят… Что ж, Шибрида и Клек и без холодного оружия, с палкой или камнем, страшные противники. Втроём можно посмотреть, чего стоят эти сварожьи дети, если не бьют исподтишка.
Данила устроился в зарослях можжевельника, набрался терпения и принялся ждать вечера, когда, по его мнению, должен был начаться Праздник. И он оказался прав.
– Брат, слышишь, брат, как ты? – тихо позвал Шибрида, говорить всё равно получалось с трудом, челюсть раздулась от удара и еле ворочалась, но вроде сломана не была.
– Тут я, живой, – грустно ответил Клек.
Ему тоже досталось, но у варягов сейчас были проблемы посерьёзнее переломов и ушибов. Только переживал Клек не из-за этого – он подвёл брата, опростоволосился как воин.
Вдвоём они лежали в тёмном амбаре, куда их бросили пленители, вместе с ещё семью связанными. Те, судя по тому, как покорно лежали и шёпотом молили богов, были рабами, наверное, даже христианами.
– Руки как, не перешибли?
– Нормально, только бы путы снять.
Связали их качественно, перехватили верёвками и бёдра, и плечи, разве что верёвку от ног к голове не привязали, но жилы не перетянули, чтобы конечности не затекали. Может, рискнут дать меч на тризне? Вряд ли, но хотелось бы. Уж варяги показали бы им настоящую воинскую пляску. В бою настоящего сильного ворога убить – это не старому рабу горло перерезать.
– Ничего, брат, потерпи, мы ещё не в Ирии, мы ещё покажем Молниерукому свою удаль. А вдруг, глядишь, и он нам сам подсобит, день-то сегодня особенный.
Шибрида принялся усердно двигать руками и ногами: какие бы ни были путы, со временем они должны ослабнуть и растянуться. Есть ли только у варягов это самое время?
– Ага, подсобит, разве что тебе, а не такому ледящему подлецу, как я, – Клек тяжело вздохнул. – Прости, брат, я виноват – оставил тебя.
– Не казнись, со всяким бывает, я вот тоже попался.
– Потому что я оставил тебя одного! Меня… Я не оправдываюсь, брат.
– Говори, Клек, мы здесь одни, я никому не скажу, – семь рабов в темноте не в счёт, это не люди.
– Причаровали меня, Шибрида. Вдруг почудилось, будто зовут меня те самые валькирии, о которых отец рассказывал. Помнишь?
– Помню.
– Вот и я вспомнил. Иду как баран, ничего кругом не вижу. Вдруг раз – на голову что-то упало. Темнота. Сначала решил, что это я из Мидграда провалился, что сейчас, быть может, Асград увижу или Ирий, самого Святослава на крылатом коне, – а это на меня сверху тряпку кинули, – стон вырвался из груди бесстрашного варяга, – под колени деревяшкой долбанули, навалились, по голове дали, и всё.
– Ну я им за тебя отомстил, и мы ещё вместе отомстим. А что пленили тебя, так это не позор. Ты же колдовству поддался, а в этом для воина нет ничего позорного, – ответил Шибрида и продолжил яростно дёргать верёвки.
– Да, колдовство это. И место то поганое. Зря мы туда пришли. И Молодец этот – обыкновенный альв, причём чёрный, или вовсе обычная нечисть лесная. Где он теперь – а нет его здесь. Не зря Ингельд его крови искал, ой, не зря.
– Ты на Молодца худого не говори, он с нами плечом к плечу бился, с тобой рядом, между прочим! И привёл тебя в то место я, а не кто-нибудь. Я старший в роду, с меня и весь ответ. И если Даниила с нами нет, значит, не взяли его, сбежал он. Может, от него нам помощь какая будет. А вместо того, чтобы глупости болтать, верёвки тяни, чтобы узлы ослабли.
– Да как он нам поможет? Не знает даже, где варяжские капища лежат, – рыкнул Клек, но кистями отчаянно заработал.
– Кого ты к нам привела?! – злобно стукнул посохом ветхий старикашка с бородой до колен. Два зверовидных громилы позади, ростом в два раза выше него, грозно насупились, придвинулись.
Женщина в роскошном рогатом уборе не испугалась: ни сердитого жреца, ни его охранников. Она – ведьма, потому что ведает, потому что знает, как увести. И ей не страшен этот старик с засохшим стручком, пусть даже за его спиной стоит сам Сварог, а от грубой силы её обережёт тот, кому положено.
– Ой, не злись ты, Миролюб, разве не люба будет Сварогу варяжья кровушка, разве не понадобятся ему такие хорошие воины за Кромкой? От них всему вашему роду будет прибыток.
– Опосля такого жорева как бы весь род не выкорчевали! С корнем! Кто тогда о пращурах наших позаботится? Кто нас самих за Кромкой обережёт, если здесь некому будет дар богам и духам занести?
Ведьма засмеялась, чем вызвала новый приступ гнева жреца-сварга и его свиты, на этот раз безмолвный.
– Ты сам подумай, Миролюб, кто станет за этих мстить?
– Как кто? Так они варяги!
– Варяги, верно. Но на службе у какого князя? А никакого! Обережники они – купчишек от татей защищают. А значит, нет за ними ни рода, ни дружины, изверги они или изгои. И не придёт за ними месть. Если, конечно, никто сильно болтать да бахвалиться не будет. А уж со Сваргом ты поговори, чтобы он гнев Перуна отвёл. Зато посмотри, какие дары я тебе принесла.
Ведьма махнула длинным рукавом, полностью скрывавшим руку, в угол избы, где были свалены доспехи пленённых варягов и прочая добыча, на них взятая.
Старик пошамкал губами, глаза маслено загорелись, у охранников тоже:
– Да, хоть ты и баба, но в твоих словах есть толк.
– Так что с нашим уговором?
– Многого ты просишь, ведунья.
– Так и даю немало.
– Богам и пращурам это не понравится.
– С ними я как-нибудь сама управлюсь. Так что, по рукам?
– Жизнь целую просишь, – покачал головой старик.
– Одного дитя прошу несмышленого, который и так зимой умереть может, и проводника от вас за Кромкой, ненадолго. А взамен две жизни отдаю, и какие! Воины! Варяги! Неужели не стоит размен такой?
– Лады, будь по-твоему, – жрец плюнул и протянул морщинистую длань с кривыми пальцами, – уговорились.
Ведьма тоже плюнула на ладонь и пожала стариковскую руку. За её спиной раздался приглушённый рык.
– Ты это, держи своего волколюда на привязи, Сварогу зряшная кровь не нужна, – недовольно бросил напоследок жрец.
– Не волнуйся, старый, он у меня на привязи. И шагу не ступит… без моего приказа, – ведунья многозначительно посмотрела на здоровяков-охранников.
– Смотри!
– Скалься-скалься, жадный ублюдок, – усмехнулась ведьма, когда главный сварг ушёл. – Всё равно по-моему будет. Так, Болдырь?
Оборотень возле неё гулко зарычал, упав на колени, вытер слюну о подол её платья, ткнулся носом в пах.
– Не сейчас, не сейчас, потерпи, – зашептала ведьма, поглаживая косматую голову. – Скоро ночь особенная, тогда всё будет.
С тех пор как дедко убили проклятые варяги, Болдырь всё больше терял человеческий облик. Дурным дурнем становился. Но деваться некуда, приходилось терпеть: такой, как Болдырь, очень может пригодиться.
Данила сперва услышал, чем увидел это: трубные могучие звуки, в которые вплетался пронзительный свист свирелей и раскатистый бой барабанов. Потом с востока, из леса, где верхушки елей осветили последние солнечные лучи, появилась голова длинной человеческой колонны. К капищу двигалось настоящее языческое шествие. Первыми, беснуясь или танцуя, двигались несколько персонажей, которых Данила сам для себя окрестил скоморохами. Эти скоморохи, облачённые в пёстрые кофты с рукавами аж до самой земли, плясали, дрыгались и выделывали акробатические трюки впереди шествующих людей. За ними первыми шли жрецы, их Данила уже научился отличать: они носили обычные мужские накидки, разве что из лучшей ткани, у некоторых на плечах висели звериные шкуры, кто-то опирался на посох, но обязательным атрибутом у всех была шапка с рогами – турьими, оленьими, лосиными. Потом следовали музыканты – барабанщики и трубачи, один из последних (Данила офигел) дудел в огромный изогнутый рог, который впору было спутать с бивнем мамонта. Ну а дальше шёл простой люд, сначала побогаче и знатнее, следом – беднота.