— До переправы — полсотни, все из нашего аула. Сюда — в острог — половина пришла.
— А другая-то половина где?
— Так говорю же — «до переправы». На воде нас русские обстреляли, не все на берег выбрались, утопли многие.
— Где основные силы казанские?
— Коломну брать ушли. Нижний-то Новагород мы взяли уже.
Я мысленно охнул. Везде татары прошли, почитай — треть Руси спалили да пограбили.
— Что же мне с тобой делать? — вслух размышлял я.
— Повесить его! — зашумели ратники. Пленный понял, что подошла пора расплаты за злодеяния.
— Урус, ты лучше выкуп за меня попроси или на русского пленного поменяй.
— Э-э! Много ли за тебя дадут? Макар наклонился к моему уху:
— Девкам его отдай! Самим руки марать не придется. А и верно!
— Зови девок!
Кто-то из ратников привел освобожденных из плена женщин.
— Отдаю татарина вам, девоньки. Делайте с ним, что хотите.
Завизжали девки — видно, узнали ночного мучителя. Накинулись все скопом, мешая друг дружке.
Кто в волосья татарину вцепился — а хватать было за что: есть такая привычка у басурман — косички заплетать, кто ногами пинал. Ратники подбадривали женщин криками:
— Рыженькая, ногой, ногой ему поддай по причинному месту!
— Толстушка, чего ты его за волосья таскаешь, по морде бей!
Татарин тяжело дышал, пытаясь хоть как-то закрыться от наседавших на него разъяренных женщин, но силы его быстро таяли. Через полчаса он испустил дух.
Женщины вспотели, дышали тяжело.
— Никак мы его, девоньки, забили насмерть?
— А то что ж? — Макар посмотрел на бездыханное тело татарина. — Теперь сами и тащите его к круче — во-он туда! Да под откос, где остальные поганые валяются, и сбросьте!
Тем временем ратники к телегам подались, на ходу шутками перебрасываясь — оно и понятно, настроение в ожидании дележа трофеев поднялось. Продукты и в самом деле нашли, и немало. То-то радости всем было! Одной только гречки два мешка. Да пшеницы — мешок, да ржаной муки мешок, да горшки с гусиным жиром, да связка лещей вяленых. Все отнесли женщинам — пусть кашеварят, пора и горяченького всем поесть. Мы утром хоть сухарей пожевали, а у женщин и крошки во рту не было.
Пришел черед узлы делить. Ну, то процедура знакомая. Только теперь Макар с Федором делили, и каждый зорко поглядывал на узлы — не обделил ли его соперник.
После шумного раздела десятники забрали себе добычу — вдвое от ратника, и мне принесли — сам-пят.
— В избу мою несите, что под ноги бросили? — для вида возмутился я.
— Так мы показать только, не серчай, княже!
А в общем-то, и неплохо сложилось для нас — татар побили, трофеи взяли, невольниц из полона освободили. А что больше всего душу мне грело — так это то, что острог мой целый стоял, не успели его татары спалить, уходя в степи.
И слава богу!
Глава 6
Жизнь в уцелевшем от татарского разбоя Охлопково потихоньку налаживалась. А что с другими моими деревнями? Я вызвал Макара и поручил ему объехать с ратниками мои земли. Вернулся Макар мрачный.
— Нет боле Верешей, князь. Одни головешки. А ведь какая деревня была, только подниматься с тобой люди начали! Колодец там остался, коней напоили. И еще вот…
Он протянул мне небольшой предмет, обернутый тряпицей. Я развернул и ахнул: Спас Нерукотворный! Это же любимый образ русских людей, видел я его и на воинских хоругвях. По краям — обугленные остатки резного оклада. Нижний край деревянной доски обгорел, здесь краска вздулась пузырями, но остальная часть иконы сохранилась! Не чудо ли? Сквозь копоть проглядывал спокойный лик Христа, со строгими печальными глазами. «Когда построю церковь, будет в ризнице как реликвия», — решил я.
— Князь, Чердыни тоже боле нету, пожгли ироды. А вот Обоянь обошли, целы избы там.
Да, придется мне крестьян из погоревших деревушек, как из Смоляниново вернутся, в Обоянь направлять да здесь селить, пока отстроимся.
Много бед принесли татары на нашу землю. Ушли нехристи из земли русской, перестали избы гореть да бабы плакать. Я еще отделался малой кровью, потеряв семерых ратников из макаровских воинов да две деревеньки потерял. Но появилась другая проблема — беженцы. Мимо острога тек ручеек обездоленных людей — бездомных, голодных, оборванных. Из тех, что успели в лесах укрыться. Плена избежали, к избам своим потянулись, а изб-то и нет, пожарище одно. Вот и бродили по земле русской, горе мыкая да пытаясь прибиться к какому-нибудь селению.
Невозможно человеку одному долго выжить — подняться-устоять-выдержать на разоренной земле, особенно если это — женщина, старик или ребенок. Вот детей я жалел, брал к себе в острог, если просились, и родни поблизости не было. Женщинам с огорчением отказывал — свои холопки в Вологде возвращения к родным очагам дожидаются, да еще и освобожденные от татар невольницы все у меня остались — почитай, два десятка наберется. А вот мужиков, да семейных, отбирал. Беседовал — на что годен человек, владеет ли мастерством каким. Молодых в ратники определял, крестьян — в деревню, на привычную им работу.
Вот кузнец попался, да не сам по себе, а с походной кузницей — за плечами тяжеленная сума, а в ней молоточки всякие, клещи. Чаще беженцы налегке шли, а этот инструмент с собой прихватил, видно — заранее думал, как жизнь налаживать после татар, да еще и на новом месте — с нуля, считай. Практичный. Уважаю таких — со сметкой, что наперед думают.
Я обрадовался ему пуще всех остальных. Нужда в кузнеце была великая — лошадей подковать, навесы сделать, плуг заварить. Кузнецу всегда работа найдется — хотя бы из трофейных сабель да пик татарских, в большинстве неважного качества, сделать что-либо полезное в хозяйстве.
Место ему для кузни выделил подальше от изб, у бани.
— Строй кузню. Лес разрешаю взять, холопов бери в помощь, камень на стройке найдешь.
Обрадовался кузнец, что работу и пристанище себе обрел. А я не меньше его был рад.
Через неделю людской ручеек иссяк. Видно, нашли себе место, устроились как-то. И то — горе людское после нашествия татар еще долго народу русскому изживать придется. Пока отстроятся, живность заведут, хозяйство поднимут, в землянках жить придется, пропитание в лесу искать да на уцелевших от пожаров полях колоски собирать. А многим тысячам несчастных, что в полон угнаны, и того не видать. Их участи не позавидуешь. Долго мучиться и стонать людям русским на чужбине — большинство уже не увидит родной земли до конца дней своих. Больные и немощные будут молить Господа, чтобы прибрал, пресек мучения в рабстве. И лишь немногим счастливцам удастся вернуться к родным очагам.
Я обходил свой уцелевший от погромов островок благополучия — поместье мое оживало на глазах. При моем приближении суровые лица беженцев светлели, на лицах женщин я все чаще видел улыбку. Ради этого стоило стараться, вкладываться в дружину, в острог, в переселение холопов. Мне бы сейчас от нежданного прибытка новых людей руки потирать — холопов не меньше стало, чем до татарского вторжения, но саднило душу. Не моими трудами и чаяниями прибавка эта, а через горе людское.
Воинов у Макара с Федором прибавилось. У Федора под началом стало два десятка, а у Макара — двадцать пять воинов. Оба рьяно принялись за обучение новобранцев.
— Федор, ты десятников выбери из ветеранов. А сам во главе их будешь, назначаю тебя полусотником.
Расцвел Федор. Понятно — ласковое слово и кошке приятно. А для воина повышение — признание его заслуг и ратного мастерства.
— Бери пятерых воинов и поспеши в Вологду. Письмо для княгини я отпишу. Небось, волнуется, прослышав о нападении татар под Москвой. И обратно обоз с людьми, что здесь проживали, приведешь.
— Исполню, князь! Когда отправляться?
— Завтра. — Я сумел скрыть довольную улыбку. Федор после повышения был готов рыть землю копытами, хотя я и раньше не мог пожаловаться на его рвение.
Сам же за письмо засел. Давненько я писем не писал. Так… «Доброго здравия, любезная сердцу моему княгиня, жена славная Елена…»
Письмо вышло на удивление длинным, хотя о набеге татар и их бесчинствах в Подмосковье я старался много не писать. Вкратце — о событиях в поместье, о приезде Федора Кучецкого, о делах по защите поместья, а также о том, что с Федором назад обоз с людьми отправить надо. Вот и получилось на целых две страницы.
Утром Федор с ратниками уехал, увозя мое послание.
Я заметил — как-то так получалось в жизни, что наиболее важные дела я поручал Федору, а не Макару. Ну что делать — соперничают они, ревностно следят, к кому больше я благоволю, хоть я старался держаться ровно с обоими десятниками.
Да и как их можно сравнивать. Федор появился у меня на службе раньше, прошел со мной не один боевой поход, и не без оснований считал, что главнее и ближе ко князю — он. Макар же более образован, воспитан, может быть, даже в чем-то по жизни и более опытен. И преимущество его в том, что он не холоп, хоть и боевой, а из боярских детей. Потому он себя и ставил выше Федора.
Я же считал так: они оба воины, а в сече опасность поровну обоим достается, и случись непоправимое — и Федор и Макар в лицо смерть примут. И я тоже не исключение. Потому боевых товарищей своих на голову выше остальных своих людей считал — даже того же Андрея, управляющего имением на Вологодчине.
Хоть и разворотлив и сообразителен Андрей, но смерти в глаза не смотрел, со мной рядом в атаку на ворога не ходил, не мок под дождем на голой земле на ночлеге. А более всего роднит именно сеча — только в боевом походе боярин мог из одного котла с холопом есть, не роняя своего достоинства.
В Москву бы съездить после важных событий, потрясших столпы государства, узнать у Кучецкого — что да как на Руси делается. Ведь одни и те же события видятся сверху не так, как со стороны. Итальянцев опять-таки пошевелить надо, стройка стоит. Пусть и с моей подачи — сам просил повременить с домом. Зато теперь — пора вернуться к стройке.