Я толкнула маленькую дверь и очутилась в темноте.
– Деда, – произнес Беко, – я привёл сиятельную госпожу. Ты слышишь, деда?
– Я здесь, сынок, – ответил из дальнего угла глухой и хриплый голос.
– Но тут темно как в могиле. Я ничего не вижу! – робко произнесла я.
В ту же минуту чиркнула спичка. Жёлтенькое пламя её заколебалось в углу.
Люди считали мать Беко колдуньей. Она никуда не выходила из своего жилища, точно боялась солнечного света. Зато к ней охотно шли тёмные, наивные жители бедного квартала. Она гадала им на картах, зёрнах кукурузы и кофейной гуще.
Она казалась безумной или притворялась ею.
Я невольно вздрогнула при виде худой, сгорбленной, ещё не старой женщины в ярких пёстрых лохмотьях, с выглядывающими из-под шапочки седыми космами. Её глаза горели неспокойными огоньками. Она поминутно принималась беспричинно смеяться и мурлыкать себе под нос.
– Будь здорова, сиятельная княжна Нина Джаваха, – произнесла она.
– Откуда ты знаешь моё имя, Сарра? – удивилась я, подавляя в себе невольный страх при виде старухи.
– Нет ничего на свете, чего бы не знала Сарра, – странно засмеялась она, – знает Сарра и то, что делается за десять тысяч вёрст отсюда.
– Матушка, – робко произнёс Беко, – княжна желает… – И он тихо и скоро начал передавать ей причину моего прихода.
Она слушала внимательно, блуждая глазами по моей фигуре, и вдруг вскрикнула:
– Два тумана! Великие силы тёмные и светлые, два тумана! За ветхие лохмотья два тумана! Верно ли я слышала, Беко?
– Верно, – произнёс мальчик, – и за волынку тоже.
– Хвала тёмным и светлым силам! Теперь старуха Сарра может питаться и не одними кукурузными зёрнами!.. А к празднику купить мокко[53], настоящего турецкого мокко… слышишь ты, Беко, чёрного мокко и долю табаку!
И вдруг она неожиданно взвизгнула и дико закружилась по комнате.
– Долю табачку и мокко, настоящего турецкого мокко! – выкрикивала старуха, кружась, точно в исступлении безумия.
Я дрожала от страха… Мои зубы стучали.
– Беко, – сказала я, – возьми свои два тумана и отдай мне платье… Мне пора идти.
– Да, да, сынок, дай ей платье, ей пора идти, – подхватила старуха, – только получи с неё два тумана… получи с неё два тумана! – ещё громче выкрикнула она хриплым, неприятным голосом.
Я задрожала ещё сильнее.
– Вот два тумана, Беко… – произнесла я, едва владея собой, и протянула руку.
В ту же минуту я почувствовала на ней прикосновение острых крючковатых ногтей, и вмиг червонцы исчезли с моей ладони.
Старуха Сарра по-прежнему прыгала и приплясывала по земляному полу своей комнатки. Беко пошёл в тёмный угол, чтобы снять с себя платье, единственное, может быть, которое имел. Моя голова кружилась и от едкого неприятного запаха, царившего в этом ужасном жилище, и от криков безумной. Едва получив узелок от Беко, я кивнула обоим и поспешно направилась к выходу.
В три прыжка старуха очутилась передо мною и загородила мне дверь.
– Миленькая барышня, – залепетала она скороговоркой, – красавица госпожа… позволь старой Сарре открыть тебе будущее. А за это ты дашь ей ещё один блестящий маленький абаз… Один только абаз… сиятельная госпожа… на трубку Сарре…
– Но у меня больше ничего нет, – смущённо пролепетала я, – я отдала вам всё, что у меня было.
– Ай, ай, ай! Зачем такой хорошенькой госпоже говорить неправду… – отвратительно засмеялась безумная… – Хорошенькая госпожа с алмазными глазами даст беленький абаз бедной Сарре… Сарра расскажет госпоже всё… всё…
– Но…
– Слушай, девушка, – вдруг совсем переменила тон старуха, и при мерцающем свете огарка лицо её стало важно и неподвижно, как у мертвеца, – слушай, девушка… чёрные мысли посланы шайтаном… великою тёмною силою… тёмная сила изгоняет светлую из твоей души… Душа твоя борется… Тёмная сила торжествует. Я вижу горы… чёрная ночь их караулит… Идёт сазандар по горной тропинке… идёт не по воле. Белая голубка заменяет чёрную орлицу в гнезде орла… Сазандар всё дальше… и дальше… Ему смерть заглядывает в очи… Крыло тёмного ангела близко, но его не задело… Он жив… Горный сокол его защита… Но горному соколу недолго летать в горах… Я вижу кровь… много крови… А там плачет белая голубка, что не попала в гнездо орла… Орёл любит своё детище… И ещё дорога… Холодная страна… и девушки… их много… много… Орлёнок пойман и заперт в клетку… Он задыхается и плачет… он рвётся в горы, и снова тёмный ангел близко… Его крыло трепещет… Он…
Старуха не кончила… Она упала в конвульсиях у порога и громко застонала…
Быстрым движением рванула я дверь и очутилась на воздухе.
Я опять увидела небо и Гори… Смрадное жилище предсказательницы осталось позади…
– Что наврала тебе старуха? – заинтересовался Сарем, подавая мне стремя. – На тебе лица нет, княжна!
– О Сарем, – вырвалось у меня, – как всё это ужасно, надо ей помочь, она умирает.
– Выживет. Ведьмы живучи, – рассмеялся он недобро, – ещё долго будет морочить народ и выклянчивать деньги!.. Добрый путь, княжна, кланяйся генералу. – И, кивнув мне ещё раз головою, он пошёл к себе под навес, а я поскакала к дому.
Никогда ещё не была я так безжалостна к моему коню, никогда так не хлестала крутых боков Шалого крошечной нагайкой. Верный конь понимал меня и нёс быстро-быстро. В мозгу моём проносились обрывки бредней вещуньи. Я хотя и считала их вздором, но не могла выгнать из мыслей. Я рвалась домой…
Назавтра был решён мой побег. Ни одна душа не догадывалась о нём. Целые три недели готовилась я к нему. В маленьком узелочке были сложены лаваши и лобии, которые я ежедневно откладывала от обеда и незаметно уносила к себе. Мой маленький кинжал, остро отточенный мною на кухонной точилке во время отлучки Барбале, тоже лежал под подушкой… Я уже сходила на кладбище проститься с могилками мамы и Юлико и поклясться ещё раз моей неразрывной клятвой у праха деды.
Я выпустила на свободу Казбека, у которого за лето порядочно отросли крылья, и молодой орёл улетел в горы. С бабушкой я была особенно добра последнее время: мне не хотелось оставлять о себе дурного впечатления. Даже с ненавистной баронессой я была очень любезна, чем порадовала папу. Барбале, Родам, дурачок Андро, отчаянно грустивший со смерти своего молоденького княжича, Брагим, Михако и Анна – все не могли нахвалиться мною. Я была кротка, добра, предупредительна. К отцу только я не ласкалась… Я боялась, что если прижмусь к моему дорогому, если загляну в его милые, прекрасные глаза, – у меня уже не хватит силы его покинуть и я не в состоянии буду исполнить моего замысла, не решусь оставить его…
Все эти три недели я ежедневно уносилась с Шалым в предместья Гори, прощаясь с милыми, родными местами…
И вот день побега подошёл.
Накануне, сидя в последний раз на спине Шалого, я невозможно горячила его, чтобы упиться до конца безумной быстрой скачкой.
– Завтра, завтра, – твердила я как во сне. – Завтра я уже не буду видеть тебя, мой розовый, мой благоухающий Гори… я буду далеко… Завтра, когда счастливая невеста войдёт в дом моего отца, маленькая злая княжна Нина будет уже за несколько десятков вёрст от дома! Прощай, Гори! Прощай, моя родина!.. Да, завтра меня здесь не будет. «Белая голубка заменит в гнезде чёрную орлицу, – вспомнила я предсказания Сарры. – Маленький орлёнок не может ужиться в одном гнезде с белой голубкой…» Как хорошо, как поэтично высказала Сарра своё пророчество!..
«Пророчество! – с ужасом поймала я себя на мысли. – Пророчество – значит, Сарра говорила правду… Она ясновидящая!.. А горный коршун, а кровь… а девушки и тесная клетка? Что это? Помоги мне, боже! Я ничего не понимаю!»
Почти бесчувственную снял меня с лошади отец, ожидавший у крыльца моего возвращения, и, прижав к груди, понёс в дом.
– Нина, что так долго? Как ты нас испугала, дитя моё! Где была ты? – ласково журил он меня дорогой. – Что с тобой! Как ты побледнела!
– Ничего, папа, меня понёс немного Шалый, – солгала я.
– Эти прогулки пора прекратить, слышишь ли! Ты не будешь больше ездить на Шалом, пора приняться за серьёзное учение, – строго проговорила бабушка, не удостоив меня даже взглядом.
– Да они и прекратятся, завтра же, – не без злорадства сказала я, дерзко взглянув на эту сухую, чёрствую, педантичную старуху.
– Что это у тебя, дитя? – спросил отец, указывая на узелок, который я, как сокровище, прижимала к груди.
– Это? – и я вспыхнула, как зарево. – Это… маленький сюрприз тебе на завтра… к свадьбе… – солгала я ещё раз невольно в этот вечер.
Бедный, милый отец! Если б он знал, что за свадебный подарок готовила ему его любимица-джаным! К счастью, людям не дано судьбою читать в мыслях друг друга.
Он ласково, счастливо улыбнулся мне…
Чай, выпитый мною в последний вечер в отцовском доме, показался мне горьким и невкусным. Я не дотронулась ни до ужина, ни до вина. Потом, ссылаясь на головную боль, я попросила позволения выйти из-за стола.
Бабушка сердито покосилась на меня, а отец встал встревоженный.
– Что с тобой, чеми потара сакварело, что с тобою? – спросил он, благословляя меня на сон грядущий и заглядывая в мои глаза.
– Ничего, папа, болит голова немного, устала, и только! – возможно спокойнее отвечала я и, боясь разрыдаться у него на глазах, поспешила выйти.
Он догнал меня на дороге, поднял на руки и понёс, шутливо убаюкивая, как это часто делал в детстве.
– Папа-радость! – могла я только выговорить и с силой прижалась к его груди. – Любишь ты меня?
– Люблю ли я тебя! – вскричал он. – Тебя – мою малюточку, мою девочку, мою дочурку-джаным!.. Люблю ли я тебя? И ты можешь это спрашивать, злая крошка?
– Папа мой, – шепнула я, блаженно закрывая глазки, – если б я умерла… как мама и Юлико… ты бы много плакал? Горько?
– О-о! – стоном вырвалось из его груди, и он до боли крепко сжал меня руками.
Я видела при бледном свете месяца, как помертвело его лицо, и сердце моё сжалось.