Согласна ли была я? Согласна ли теперь, когда малейшее его желание стало для меня законом! Да и потом, я твёрдо сознавала всю неизбежность подобного решения. Мне самой хотелось учиться… Я слишком мало знала для своих лет, а мой пытливый, всем интересующийся ум жаждал знания.
– Да, папочка, – твёрдо произнесла я, – ты хорошо придумал… только… пиши мне почаще и бери в Гори каждое лето…
Он обнял меня и обещал исполнить все мои желания.
С этого же дня поднялась сутолока и возня в доме. Мы должны были уехать через месяц… Барбале плакала, Михако смотрел мне в глаза, даже бабушкины слуги сочувственно покачивали головами, глядя на меня. С отцом я была неразлучна… Мы ездили в горы, упиваясь нашим одиночеством, и наговаривались вдоволь во время этих чудесных прогулок.
А дни не шли, а летели… Как-то раз папа принёс мне свежую новость. Шайку душманов окружили в горах и всех переловили. Они сидят в тюрьме, и скоро их будут судить.
– А Магома? – вырвалось у меня.
– Магома будет свободен: я сам докажу его невинность, – успокоил меня отец.
Слова папы оправдались. Их судили и предали законной каре.
Магому освободили.
Он пришёл к нам на следующий день и попросил вызвать отца.
Это было накануне нашего отъезда в далёкую северную столицу. При виде нас он почтительно, по татарскому обычаю, приложил руку ко лбу и груди и весь бледный прошептал в волнении:
– Ага, будь добрым ко мне и возьми меня к себе… Магома будет тебе верным слугою.
– Как, Магома, разве ты не вернёшься в Кабарду? – удивился отец.
– Нет, ага… Отроком ушёл я оттуда и по желанию брата стал его помощником… Аллах видит, как тяжело мне было это… Ни одного пальца не обагрил Магома кровью… Теперь же мне нельзя вернуться в Кабарду… я освобождён, другие в тюрьме… может быть, их уже казнили… С каким же лицом вернусь я один на родину?.. Скажут – не уберёг брата…
– Твой брат был вождём душманов, Магома.
– Знаю, ага! Но разве в Кабарде смотрят так же, как в Кахетии и Имеретии на это дело? Там разбой – удаль, честь джигита… Его не осудят на родине. Им гордятся… а вот я…
– Что же ты хочешь, Магома? Я дал тебе что мог за спасенье дочери… Но ты вернул мне деньги обратно. Что ты хочешь? Для тебя всё сделаю, что могу, – ласково говорил отец.
– Хочу, ага, служить тебе… и русскому царю, – сказал он просто, и глаза его с мольбою остановились на отце.
Отец, тронутый горячим порывом молодого кабардинца, обнял его и обещал исполнить его желание. Магома остался у нас помогать Михако до его определения в полк…
Наступил день отъезда.
Коляска стояла у крыльца. Барбале громко причитывала на кухне. Отец хмурился и молчал.
Я обежала весь дом и сад, спустилась к Куре, поднялась на гору, поклонилась дорогим могилкам и в десятый раз побежала в конюшню.
– Прощай, Шалый, прощай, мой верный друг! – шептала я, целуя лоснящуюся шею моего верного коня. – Корми его хорошенько, – сказала я Михако, – чтоб будущее лето, к моему возвращению, вот у него какие бока были! Слышишь?
– Будьте покойны, княжна-матушка, будете довольны! – отвечал он, а у самого слёзы стояли в глазах и подёргивались губы.
К бабушке я пошла проститься тихо и чинно, но без всякого волнения. Единственное лицо на родине, которое я не жалела оставить, была бабушка. Зато с Барбале, благословившей меня образком святой Нины, с Родам, Анной, Михако и Брагимом я целовалась так искренно и крепко, что у меня распухли губы.
Я не плакала… Мою грудь теснило от слёз, но они не выливались наружу.
– Прощай, Магома, прощай, мой спаситель, – улыбнулась я сквозь туман, застилавший зрение…
– Храни тебя Аллах, добрая госпожа!
Мы уже сели в коляску, когда впереди нас поднялось облако пыли и внезапно предстала верхом пред нами на лошади тоненькая баронесса в чёрной амазонке с длинным вуалем, окутывавшим белым облаком всю её изящную фигуру.
– Я хотела проводить вас, Нина, и пожелать вам всего, всего лучшего, – запыхавшись от быстрой езды, произнесла она, и потом, подъехав с моей стороны к коляске, быстро наклонилась, крепко обняла меня и прошептала смущённо: – И попросить вас, чтобы вы не сердились на меня и твёрдо верили, что я осталась вашим другом!
Сказав это, она исчезла снова так же быстро, как явилась. Уже издали раздался её слабый окрик:
– Добрый путь, Нина, до свиданья!
Коляска тронулась… Провожавшие замахали платками… Кто-то заплакал… кто-то прокричал напутствие с именем Аллаха… Августовское утро смеялось доверчиво и ясно… Аромат спелых плодов насыщал воздух. В голубом пространстве купался улыбающийся Гори…
Прежняя жизнь кончилась, начиналась новая, лучшая или худшая – не знаю.
Часть вторая. В институте
Глава I. В каменной клетке. Неожиданные враги
– Я никогда не забуду того, что обещала… Я постараюсь быть доброй и прилежной…
– Правда ли, Нина?
– Разве я лгала тебе когда-нибудь, отец?
– Прости, голубка… Пора…
– Пора…
Мы стояли в светло освещённой небольшой приёмной института, куда отец сегодня привёз меня впервые.
Мы были не одни. Высокая седая женщина, казавшаяся мне настоящей королевой, присутствовала при нашем разговоре. Она стесняла нас. Я видела, что папе хотелось сказать мне ещё много, много, но он молчал, потому что высокая женщина была тут, и отец не мог быть при ней тем чудесным, добрым и нежным, каким бывал в Гори.
– Итак, княгиня, – обратился он к начальнице, – я поручаю вам моё сокровище. Будьте снисходительны к ней… Это немного странный, но чрезвычайно чуткий ребёнок… Она требует особенного ухода… Мы, южане, совсем иные люди, чем вы!
– Не беспокойтесь, князь, я лично позабочусь о вашей прелестной дочери, – произнесла высокая женщина и нежно погладила меня по щеке.
– Ну, пора!
Отец решительно поднялся с места, пристегнул шашку и крепко обнял меня. Я повисла у него на груди.
– До завтра, папа?
– До завтра, крошка… если княгиня позволит.
– О! – поторопилась успокоить его начальница. – Для князя Джаваха наши двери открыты во всякое время!
Отец поклонился молча, ещё раз поцеловал меня и, сказав: «До завтра», быстро вышел из комнаты.
Я смотрела ему вслед – и сердце моё ныло… Я знала, что он приедет завтра, и послезавтра, и каждый день будет навещать меня, пока я не привыкну, но я расставалась с ним впервые среди чужой и новой обстановки.
Мой переезд от Тифлиса до Петербурга по железной дороге мало занимал меня. Вся душа моя рвалась назад, в пленительный Гори, в моё родное покинутое гнёздышко.
Около самого Петербурга я словно очнулась… Меня поразило серое, точно хмурящееся небо, на котором скупо светило северное солнце, и воздух без аромата роз и азалий, и чахлые деревья, и голые поля с пожелтевшею травою…
Когда я вышла из вагона, моё сердце забилось сильно, сильно… Серое небо плакало… Дождик моросил по крышам больших домов. Люди, в резиновых плащах, под зонтиками, показались мне скучными, некрасивыми – мне, привыкшей к ярким и живописным нарядам нашей страны…
Нас отвезли в лучшую гостиницу, где, несмотря на всю роскошь и удобство, я не могла уснуть от поминутного грохота колёс под окнами.
Когда на следующий вечер папа отвёз меня в институт и сдал на руки величественно-ласковой начальнице, я даже как будто чуть-чуть обрадовалась тому, что не буду видеть промозглого петербургского дня, не буду слышать грохота экипажей под окнами нашего номера… И я невольно высказала мои мысли вслух…
– Ну и отлично! – обрадовался в свою очередь отец. – Ты умная девочка и не будешь слишком скучать… Ведь учиться необходимо, дитя… да и потом – семь лет институтской жизни пролетят так быстро, что ты и не заметишь.
Семь лет!.. Боже мой, семь лет!.. Через семь лет мои чёрные косы дорастут до земли, и Шалый ослабеет от старости, а бедная Барбале, наверное, будет уже совсем седая!.. Семь лет!
– Пойдём, дитя моё, я познакомлю тебя с подругами, – прервала мои размышления начальница. – Ты увидишь, как тебе хорошо и весело будет расти и учиться с другими девочками.
Длинные коридоры потянулись передо мною. Всюду горели газовые рожки, ярко освещающие белые стены под мрамор, чисто отполированный паркетный пол и попадавшиеся мне по временам небольшие, в форменных зелёных платьях и белых передниках, фигурки институток. Они приседали перед начальницей робко и почтительно, опустив глаза, и спешили дальше.
Наконец мы поднялись по широкой, застланной коврами лестнице и вступили в так называемый верхний коридор, где находились классы. Моя спутница вошла со мною в комнату, над дверью которой по чёрной доске было выведено крупным белым шрифтом: «7-й класс».
В тот же миг точно пчелиный рой оглушил меня своим жужжаньем. Но это продолжалось лишь секунду. Девочки, учившие вслух уроки, болтавшие и смеявшиеся с подругами, мигом смолкли при входе начальницы. Они все вскочили со своих мест и, приседая, приблизились к нам. Между ними находилась маленькая, толстенькая дама в синем платье.
– Дети! – торжественно произнесла княгиня и слегка выдвинула меня вперёд. – Вот вам новая подруга, княжна Нина Джаваха-оглы-Джамата. Полюбите её. Она приехала с далекого Кавказа и скучает по своей родине. Постарайтесь развлечь и успокоить её.
Затем, обращаясь ко мне, начальница прибавила с ободряющей улыбкой:
– Ну, вот видишь, крошка, сколько весёлых маленьких девочек! Верь мне, тебе не будет с ними скучно.
Классная дама в синем форменном платье приблизилась ко мне и протянула руку.
– Guten Abend, mein Kind![55] – сказала она.
Я говорила по-немецки и занималась этим языком последний год с моей учительницей, но всё-таки я сконфузилась почему-то и смущённо смотрела в полненькое, добродушно улыбающееся лицо классной дамы.
Maman – так называли институтки начальницу – ещё раз взглянула на меня и ободряюще кивнула головою. Потом, не желая, вероятно, мешать началу моего знакомства с товарками, крепко меня поцел