Лошади тронулись. Заскрипела арба, заскакали с диким гиканьем всадники, джигитуя всю дорогу от аула до поместья наиба.
Вот она дальше, дальше – эта тяжёлая, скрипучая арба, окружённая гарцующими горцами. Вот ещё раз мелькнула своим белым полотняным верхом и исчезла за горным утёсом…
Мы вернулись в саклю. Пустой и неуютной показалась мне она по отъезде Бэллы.
– Да… да… – поймав мой тоскующий взор, произнёс загрустивший, как-то разом осунувшийся дедушка, – двенадцати лет не минуло, как одна дочь упорхнула, а теперь опять другая… Обе важные, обе княгини, обе в золоте и довольстве… А что толку? Что мне осталось?
– Я тебе осталась, дедушка Магомет. Я, твоя Нина, осталась тебе! – пылко вырвалось у меня, и я обвила сильную шею старика моими слабыми детскими руками.
Он заглянул мне в глаза внимательным и острым взглядом. Должно быть, много любви и беззаветной ласки отразилось в них, если вдруг тёплый луч скользнул по его лицу, и он, положив мне на лоб свою жёсткую руку, прошептал умилённо:
– Спасибо тебе, малютка. Храни тебя Аллах за это, белая птичка из садов рая!
Глава VI. У княгини. Хвастунишка. Паж и королева. Ночные страхи
Гнёздышко опустело… Выпорхнула пташка. Смолкли весёлые песни в сакле Хаджи-Магомета, не слышно в ней больше весёлого смеха Бэллы…
Мы с Юлико и Анной навестили на другой день молодую княгиню в её поместье. Настоящим земным раем показался нам уголок, где поселилась Бэлла. Поместье Израила и его отца лежало в чудесной лесистой долине, между двумя высокими склонами гор, образующими ущелье. Весь сад около дома был полон душистых и нежных азалий; кругом тянулись пастбища, где без призора паслись стада овец. Табун лучших горных лошадок гулял тут же.
Новая родня Бэллы жила отдельно, в большом доме, в версте от сакли Израила.
Мы застали Бэллу за рассматриванием подарков, присланных ей накануне моим отцом. Она была в расшитом серебром бешмете, с массою новых украшений и ожерелий на шее, и перебирала в руках золотые нити, украшенные камнями, тихо, радостно смеясь. Её юный муж сидел подле на корточках и тоже смеялся весело и беспечно.
– Они совсем точно дети, смотри! – шепнула я Юлико с важностью взрослой, чем несказанно насмешила молодую.
– Здравствуй, джаным, здравствуй, княжич! – вскрикнула она, целуя нас и не переставая смеяться.
По её лицу я заметила, что она счастлива.
Через пять минут она уже сорвалась с персидской тахты и с визгом гналась за мной по долине, начинавшейся за садом. Израил, забыв своё княжеское достоинство, следовал за нами, бегло оглядываясь, не видит ли кто-нибудь из нукеров дикую скачку своего бека. И Бэлла, и Израил гораздо более походили на детей, нежели одиннадцатилетний Юлико, ушедший весь в презрительное созерцание нашей забавы. Я могла радоваться от души, что не теряю Бэллы, шалуньи Бэллы, горной козочки-попрыгуньи, незаменимого товарища моих детских проделок.
Перед моим отъездом она неожиданно стала серьёзной.
– Скажи отцу, – произнесла она, и глаза её в эту минуту были торжественны и горды, – что я и мой господин, – тут она метнула взором в сторону Израила, столь же похожего на господина, сколько Юлико на горного оленя, – что мой господин ждёт его к себе.
– И что сказать ещё, Бэлла?
– Скажи ему то, что видела, и… ну, что счастлива Бэлла… скажи что хочешь, маленькая джаным!
– Прощайте, княгиня! – неожиданно расшаркался перед нею Юлико с грацией и важностью маленького маркиза.
Она не поняла сначала, потом так и прыснула со смеху и, обхватив его за курчавую голову, вьюном закружилась по сакле.
– Однако, княгине Бэлле не мешает поучиться хорошим манерам! – говорил мне на обратном пути мой двоюродный братец.
– Сиди смирно, а то ты скатишься в пропасть, – презрительно оборвала я его, обиженная за моего друга, отодвигаясь от Юлико в самый угол коляски.
– Ну что Бэлла?
– Что княгиня?
– Много стада?
– Большой табун?
– Есть новые ожерелья?
Этими вопросами забросали нас Еме, Зара, Салеме, Фатима и другие подруги Бэллы, ожидавшие нас при въезде в аул. Они проводили нас до сакли деда и с любопытством слушали мои рассказы о житье молодой княгини.
– Слава Аллаху, если дочь моя счастлива… – сказал дед Магомет, направляясь к своему приятелю мулле, которому он сообщал все свои и радости, и невзгоды. С его уходом опять посыпались на мою голову расспросы юных джигиток.
– А велика ли сакля бека?
– Много оружия?
– А нукеров много?
Я еле успевала отвечать на вопросы молодых татарок.
– О, как бы я хотела, волею Аллаха, быть на месте Бэллы! – искренне воскликнула миловидная, розовенькая Салеме, всплеснув руками.
– Что она говорит? – спросил Юлико, который не понимал языка лезгинов.
Я перевела ему слова девушки.
– Есть чему завидовать! – презрительно сказал он. – Вот у бабушки моей в Тифлисе действительно несметные богатства. У нас там дом в три этажа, сплошь засыпанный разными драгоценностями! Мы ели на золотых блюдах, а за одну только рукоятку дедушкиного кинжала можно получить целый миллион туманов[46]. А сколько слуг было у бабушки… В саду били фонтаны сладкого вина, а вокруг них лежали груды конфет…
– Вино запрещено Кораном[47], – вмешалась Зара, прерывая враньё моего кузена.
– Грузинам оно не запрещено. Только глупые магометане могут верить подобным запретам.
– Не смей оскорблять веру наших отцов! – крикнула Зара, и глаза её загорелись злыми огоньками.
– Кто смеет говорить это мне, князю Юлико Джаваха? – ответил он и надменно обвёл маленькими мышиными глазками собрание девушек.
– Перестань, Юлико, – шепнула я ему, – перестань, это может дурно кончиться для тебя!
– Да как же она смеет так относиться ко мне, природному грузинскому князю!
– Да какой ты князь! – недобро рассмеялась Зара. – Разве такие князья бывают? Вот наиб – князь… видный, высокий, усы в палец, глаза как у орла… А ты маленький, потешный, точно безрогий горный козёл с переломанными ногами.
И все три девушки, довольные остротой подруги, залились громким, бесцеремонным смехом.
Что-то кольнуло мне в сердце. Жалость ли то была или просто родовитая гордость, не позволяющая оскорблять в моём присутствии члена семьи Джаваха, но, не отдавая себе отчёта, я близко подошла к Заре и крикнула ей, заглушая её обидный смех:
– Стыдись, Зара! Или в лезгинском ауле забыли обычаи гостеприимства Дагестанской страны?
Зара вся вспыхнула и смерила меня взглядом. На минуту воцарилось молчание. Потом она подхватила со злым смехом:
– А ты чего заступаешься за этого ощипанного козлёнка?.. Или он уделяет тебе от своего богатства? Или ты служишь унаиткой[48] в сакле его бабки?
Это было уже слишком… Моя рука невольно схватилась за рукоятку кинжала, висевшего на поясе. Однако я сдержалась и, чувствуя, как бледнею от оскорбленной гордости и гнева, твёрдо произнесла:
– Знай, что никогда ничем нельзя подкупить княжну Нину Джаваху!
– Княжну Нину Джаваху, – как эхо повторил за мною чей-то голос.
Живо обернувшись, я увидела маленького, сгорбленного жёлтого старика в белой чалме и длинной мантии, стоявшего неподалёку.
Что-то жуткое было в выражении его острых глаз, скользивших по нашим лицам.
– Это мулла… – шепнула мне Еме, и все девушки разом встрепенулись и опустили головы в знак уважения к его священной особе.
Мулла приблизился. Я не без тайного волнения смотрела на заклятого врага моего отца, на человека, громившего мою мать за то, что она перешла в христианскую веру, несмотря на его запрещение.
– Приблизься, христианская девушка… – чуть внятным от старости голосом произнёс мулла.
Я подошла к нему не без тайного волнения и смело взглянула в его глаза.
– Хороший, открытый взгляд… – произнёс он, кладя мне на лоб свою тяжёлую руку. – Да останется он, волею Аллаха, таким же честным и правдивым на всю жизнь… Благодаренье Аллаху и Пророку, что милосердие их не отвернулось от дочери той, которая преступила их священные законы… А ты, Леила-Зара, – обратился он к девушке, – забыла, должно быть, что гость должен быть принят в нашем ауле, как посол великого Аллаха!
И, сказав это, он кивнул мне едва заметно головою и пошёл, опираясь на палку.
Когда вечером я спросила дедушку Магомета, что значит эта любезность старого муллы, он сказал тихим, грустным голосом:
– Я говорил, дитя моё, с муллою. Он слышал твой разговор и остался доволен твоими мудрыми речами в споре с нашими девушками. Он нашёл в тебе большое сходство с твоею матерью, которую очень любил за набожную кротость в её раннем детстве. Ради твоих честных, открытых глазок и твоего мудрого сердечка простил он моей дорогой Марием… Много грехов отпускается той матери, которая сумела сделать своего ребёнка таким, как ты, моя внучка-джаным, моя горная козочка, моя ясная звёздочка с восточного неба!
И целый поток ласкательных слов полился из уст деда, и казалось, никогда ещё не была так дорога ему его маленькая внучка Нина!
В тот же вечер мы уехали. Всё население Бестуди высыпало нас провожать. Бек-наиб дал нам двух нукеров в провожатые, но Абрек смело заявил, что дорога спокойна и что на нём одном лежит забота доставить маленькую княжну и княжича его начальнику.
– Прощай, деда, прощай, милый! – ещё раз обняла я старика на пороге сакли и вскочила в коляску между Анной и Юлико.
– Прощай, милая пташка из садов Магомета! – ласково ответил дед, и коляска затряслась по кривым улицам аула.
Из поместья бека Израила нам навстречу неслись два всадника, сверкая в лучах заходящего солнца серебряными рукоятками поясного оружия. Когда они приблизились, мы узнали в них Бэллу и Израила.
– Прощай, джанночка, не могла не проводить тебя.