Поэтому мне так не нравилось сидеть дома и играть, как другим девочкам. Мне не нравилось сидячее времяпрепровождение и слишком девчачьи игрушки. Никогда я не просила дарить мне куклы. Я предпочитала мужские игры, любила кататься на велосипеде, на роликах. Мне нравилось также плавать (я посещала бассейн на Форо Италико).
Единственное, что не любила Нина и чему она меня не научила, – это стряпать. Но я всегда обожала хороший стол. Когда я была маленькой, у нас была русская кухарка. Она была из Маньчжурии и вышла замуж за итальянца. У нее было двое детей, а муж работал в бродячем цирке. Моя мама многое делала, чтобы помочь их детям. Кухарка была обычной русской крестьянкой, но у плиты творила чудеса. Она не жила у нас, а приходила только готовить. Она умела готовит все русские блюда, в том числе мои любимые «котлеты по-киевски». С тех пор, как я стала путешествовать, из каждой страны я старалась привезти рецепты блюд и затем объясняла их своим домашним поварам.
Одной из моих подруг в то время была Симонетта Колонна ди Чезаро[52], которая затем вышла замуж за одного из Висконти, родила ему дочь, правда, почти сразу они расстались. Она тоже жила в конце улицы Грегориана. Ее мать была наполовину русской[53]. Но больше мы дружили с ее сестрой Митой. Мы ходили играть в парк виллы Боргезе. Симонетта всегда обижала Миту, она имела невозможный характер, агрессивный, деспотичный, тогда как Мита была, напротив, мягкой, послушной, готовой помочь. Впоследствии, когда обе мы с Симонеттой стали известными стилистками, мы так поссорились, что не разговаривали друг с другом в течение 20 лет.
Герцогиня Симонетта Колонна ди Чезаро
С учебой в школе я справлялась, не очень убивая себя занятиями. Я была слишком живой, не могла сдерживать свой темперамент, ненавидела лицемерие, и за это меня часто наказывали, по большей части несправедливо. Должна, однако, заметить, что сестры из Сакро Куоре были подлинными благородными женщинами. Единственным недостатком было то, что школа их не была приравнена к другим, и каждый год мне приходиось дополнительно сдавать экзамены в училище Назарено. Так продолжалось пять лет. Тогда мама подумала, не пришел ли момент изменить обстановку. Тем временем и монахини осторожно дали понять, что, возможно, мне пора их покинуть, ведь я не отличалась послушанием и, к тому же, была другой веры.
Кончились бурные 20-е годы с их чарльстоном и джазом, нуворишами и запретом алкоголя, годы немого кино, безудержных пьянок, гангстеров и «золотой» молодежи. Годы Вирджинии Вульф и Гертруды Штайн, великолепных ночей Скотта Фитцжеральда, Греты Гарбо и Чарли Чаплина, Глории Свенсон и Рудольфо Валентино. Женщины заменяют лифчики на «брассьер», пуговицы – на застежки-молнии. Становятся короче юбки и длиннее ожерелья. Мишель Морган открыла моду на плащи. В 1927 году погибает Айседора Дункан, задушенная длинным шарфом, намотавшимся на колесо ее автомобиля. В 1929 году Альберто Моравиа публикует свой роман «Равнодушные». Курцио Малапарте становится главным редактором газеты «Стампа», издательство «Мондадори» запускает в продажу серию детективов, Леонида Репачи учреждает литературную премию Виареджо. В том же году, перед катастрофой на Уолл-стрит, повлекший всеобщий кризис, в моде появляется длинное вечернее платье. В 1933 году в Турине создается Национальное общество моды, а во Франции принято одеваться у Шанель.
После начальной я поступила в среднюю школу Кабрини. Это тоже было религиозное заведение для девушек, но среди преподавателей были люди светские, большей частью мужчины. Многие из преподавателей мне нравились. Мне запомнился математик Фольеро, очень симпатичный человек. Я не очень надеялась преуспеть по его предмету, но в конце концов получила высшую отметку. Был и весьма манерный преподаватель французского языка. Он очень гордился моим произношением. Но и здесь сестры-монахини постоянно наказывали меня. Я была веселой, возможно, слишком живой. Наверное, это было еще и потому, что я была самой высокой в классе, и даже если случалось что-то, в чем я не была виновата, в первую очередь указывали на меня.
Школа находилась далеко от нашего дома. Мне нужно было либо садиться на городской автобус в семь тридцать утра с портфелем, полным книг, либо дожидаться школьного автобуса, который, однако, всегда опаздывал. Тогда я решила ездить в школу на велосипеде, поскольку мама подарила мне на день рождения новенький сверкающий велосипед. Так, по крайней мере я могла оправдываться за то, что не брала с собой все учебники и словари и оставляла их либо дома, либо в школе. Кроме того, утренняя поездка по холодку среди холмов Пинчо, головокружительный спуск к вилле Боргезе, а затем труднейший подъем к институту Кабрини помогали мне избавиться от излишка энергии перед тем, как отправиться в класс. В те годы на террасах Пинчо художники любили ставить свои мольберты, чтобы запечатлеть открывающиеся отсюда живописные уголки Рима. А от виллы Боргезе доносились крики детей, которых выводили на прогулку няни. Я с безразличием воспринимала нотации, что девушкам не подобает браться за велосипед, если они хотят примирить гигиену и мораль, что нам-де больше к лицу игра в мяч и конные прогулки. «Если любая форма развязности является оскорблением для правил приличного поведения, то уж вращать педали столь дисгармоничным и неэстетичным способом – прямое проявление хамства», – заключал журнал «Фьямма вива» (Живой огонь) в 1929 году.
И все же для всех я оставалась маленькой княжной Голицыной, которой поручали каждый раз вручать цветы, когда в школу приходили известные лица, такие как министр колоний Луиджи Федерцони или Коррадо Риччи – сенатор и президент Высшего совета по античности и искусству, который в период фашизма руководил многими работами, такими, как раскопки и реставрация римского Форума, строений на холме Палатино и в античной Остии.
Конечно, все это было лицемерием. Я спрашивала себя: «Почему они выбирают именно меня? Из-за моей фамилии? Или потому что я самая высокая?» Меня вызывали даже тогда, когда я отбывала наказание. От этой школы у меня не осталось приятных воспоминаний. Не было теплоты отношений, я не чувствовала, что меня понимают. Была еще одна жертва этих наказаний: ученица Оретта Черпана, старше меня на два года. Нас запирали в разные комнаты, заявляя, что мы являемся зачинщицами всех безобразий.
В то время газеты уделяли особое внимание одному событию. Графиня Дороти Дентиче ди Фрассо познакомилась в Америке с актером Гарри Купером и пригласила его приехать к ней в Италию. На ужинах в Риме в честь американского актера присутствовала и мать Оретты Черпана. Когда я узнала об этом, то попросила Оретту добыть для меня фотографию с автографом Гарри Купера. Во время обеда в школе достала фотографию, чтобы показать ее подругам, и не заметила, что за спиной у меня стоит монахиня. Она вырвала фотографию из рук, заорала: «Кто этот мужчина?» и, не дождавшись ответа, повела меня к ректору, а тот удалил меня с занятий. Потом вызвали мою мать. Объясняя им, что «мужчина, вызвавший столько волнений», был лишь известным американским актером, Нина не смогла удержаться от смеха.
А затем наступили 30-е годы. Пишет Мара Пармеджани Альфонси: «Кино находит и празднует новое воплощение красоты. Грета Гарбо – тончайшая, неземная, таинственная актриса. Мода следует за ней: на лицах поменьше грима, шляпы с большими полями погружают лицо в тень, в почете высокие и стройные девушки, одетые в мужские пиджаки. Входят в моду длинные черные шелковые накидки, придающие исключительную женственность. В 30-е годы мода останавливается в задумчивой паузе, которая не только длится несколько лет, но и будет регулярно возвращаться на круги своя в последующие годы. Разразился бум на лисьи воротники. Вокруг лиц кинозвезд и вокруг шей богатых женщин засверкали меха серебристых лис, которые на время войны уступили место мехам более домашним – бараньим, овечьим и козьим».
Княгиня Виктория Русполи с Риккардо, Беатриче и Эмануэлой, Рим, 1922 г.
В годы отрочества самым большим развлечением для меня были танцевальные четверги в семье Русполи. В них участвовали Беатриче, с которой мы были одногодки, и Эмануэла, ее старшая сестра, позже она вышла замуж за сына испанского короля. По субботам в их дворце проходили праздники для взрослых, а четверги предназначались для нас. Я обожала танцевать вальс, и получалось это у меня превосходно. Я больше общалась с мальчиками, чем с девочками, у подруг это порождало зависть, чувство соперничества. Я ощущала себя иной, чем они, а они смотрели на меня как на привилегированную персону, хотя я и не понимала почему, ведь они были намного богаче, чем я.
К сожалению, лучшие молодые люди моего поколения почти все погибли на войне.
Ранее, до этих танцевальных вечеров, я всегда одевалась просто и по-спортивному, потому что так хотела мама. Ей нравилось, когда я была скромно одета. Кроме того, не имея больших денег, она выбирала мне такую одежду, что подходила бы и для прогулок на вилле Боргезе, и для обедов вместе с подругами. Когда мне исполнилось 17–18 лет и я стала ходить на балы, я начала одеваться более женственно, но тоже весьма скромно. Мне никогда не нравились экстравагантные и претенциозные вещи. Позже, уже на своих вернисажах мод, я показывала всегда простые модели, очень редко выставляя что-то эксцентричное.
Завязались первые флирты, но Нина постоянно вмешивалась. Она была строгой, настаивала, чтобы соблюдались определенные правила, прежде всего, чтобы она всегда была в курсе, где я нахожусь и во сколько приду домой. Сама же она распрощалась со своей личной жизнью и решила полностью сосредоточиться на моем воспитании. У мамы было много поклонников, и если бы она захотела, то вполне могла бы выйти замуж. Но она не пошла на это ради меня. Если не ошибаюсь, свою личную жизнь она видела только в связи с моей. Меня же все это сильно угнетало, и в конце концов я начала просто задыхаться. Кр