И улица По, на которой стоит дом, тот, что помнит первые годы моего замужества. На этой улице – и мое нынешнее жилище, и именно здесь располагалось учреждение, в котором я нашла свою первую работу[61].
Я начала работать у посла Паолуччи ди Кальболи, который возвратился после своей миссии в Японию и не знал английского. Он очень дружил с дочерью, со своей Бэби-сан, она родилась в Японии и была моей школьной подругой. Я переводила для посла письма и документы с английского. В учреждении работал также князь Барберини Шарра, отец Урбано. Часто он сопровождал меня по дороге домой и ворчал на семью Чиано, с которой была очень дружна его жена. Я решила устроиться туда, поскольку и мама учила меня, что женщина не должна зависеть от мужчины, и я сама ясно осознавала ценность работы как средства независимости. Так я начала зарабатывать свои первые деньги.
Карло, кирасир, часто приходил за мной, и мы пешком шли через виллу Боргезе, а оттуда проходили на улицу Грегориана. Он продолжал клясться, что история с его подружкой кончена, и я почти начала верить ему, пока не убедилась, что он лгал. Мы были в кинотеатре Квиринетта, и я полагаю, что его подружка нас выследила. Когда Карло неожиданно вызвали к телефону, он вышел, а потом, вернувшись, заявил, что должен идти: его подруга будто бы находится в больнице после покушения на самоубийство. «Ты не против, если я пойду и посмотрю, что случилось?» – спросил он, собираясь уходить. «Да, да, конечно, ты можешь идти», – ответила я довольно сухо и одна возвратилась домой. Вечером он позвонил, и после первых его неуверенных объяснений я бросила трубку. Позже он неоднократно пытался восстановить наши отношения, но я не захотела.
В 1942 году жизнь осложнилась. Еды почти не было, продукты начали выдавать по карточкам, особенно в больших городах, а цены росли. Не хватало всего– шерстяных тканей, кожаной обуви, сливочного масла, хлеба, оливкового масла, риса, картофеля. Автомобили перестали ездить из-за дефицита бензина. Женщины были мобилизованы, в том числе и кинозвезды – от Изы Миранды до Дорис Дуранти и Лауры Адани. Их фотографировали, когда они шили одежду для солдат. Ванда Озирис и Макарио пели: «Пусть дождь идет, и пусть намочит немного, ведь завтра выйдет солнце и высушит нашу одежду. Побереги свой фрак, пусть туфли скользят, мы идем дорогою судьбы…»
Жена Ренато Бова-Скоппы – посла Италии в Бухаресте – Нина[62], высокая блондинка, как-то спросила маму: «Почему бы тебе не послать свою дочь в Бухарест? Тут близко от границы, но место пока спокойное». Они подружились, поскольку моя мама содействовала ее браку с Ренато. В те годы был издан закон, запрещавший браки с иностранцами, но мама смогла получить для них разрешение. Нина Скоппа прожила некоторое время у нас перед свадьбой и совершенно очаровала меня. Она была странной, красивой, но несколько старомодной, пышно разодетой и уверенной в своем обаянии. Я знала, что в Бухаресте встречу многих друзей, которые служили в авиации, и заявила маме, что хочу поехать.
В это время Карло все еще настаивал на возобновлении наших отношений, но я не хотела вновь быть обманутой, я ему больше не верила. Однажды вместе с мамой и несколькими друзьями мы пошли в отель Амбашатори. Тут внезапно вошел Карло со своей подружкой. Я остолбенела. Карло подходит, чтобы поздороваться с моей мамой, и я холодно говорю ему, что уезжаю. Тогда он отвел меня в сторону и спрашивает: «Как, ты уезжаешь?» И я: «Конечно, мне надоели твои истории с этой, которая то собирается покончить с собой, то на следующий день, нет. Оставайся с ней и оставь меня». Он мне пожелал: «Тогда хороших развлечений!», – и удалился.
Предполагалось, что я уеду из Рима дней на 15, но вернулась я лишь четыре месяца спустя. Мама в конце концов была рада моему отъезду, она надеялась, что это поможет мне окончательно забыть Карло. За месяц до отъезда, когда Карло отнюдь еще не был забыт, я узнала, что он женился. Я сразу подумала о его подружке, но лишилась дара речи, когда мне сказали, кто его жена: Анжелика была обычная девушка, неаполитанка, с которой мы часто гуляли вместе. Мне было очень плохо. Правда, их брак почти сразу распался.
Я выехала вместе с послом Бова-Скоппой. Снег начал идти еще в Вене, а в Будапеште обильный снегопад преградил нам путь. Нас приютил в посольстве Филиппо Анфузо – правая рука Чиано: умнейший человек, полный шарма и очень забавный, а кроме того – ужасный бабник. В ноябре 1941 года Филиппо Анфузо был переведен по указанию Чиано в Венгрию как глава кабинета министерства иностранных дел в Будапеште. Он сам настаивал на этом назначении, и хотя должность была важной, не все поняли этого перемещения, многим казалось это понижением[63].
В Будапеште я оставалась дня два-три, чтобы переждать снежную бурю. Номне пришлось обещать Анфузо, что я остановлюсь здесь на более длительный срок по возвращении обратно. Дядя моей близкой подруги, Бедки Радзивилл, организовал в Будапеште для меня и Нины Бова-Скоппы обед, который окончился в шесть утра. Можно было потерять голову от всего этого веселья, пения, танцев. Много юношей ухаживало за мной, но я все еще была влюблена в Карло и не приняла их ухаживаний. Смеясь, я заявила друзьям, что венгерские юноши были не бог весть какими. Мне пообещали, что, когда я возвращусь, они соберут здесь лучших мужчин Будапешта.
Затем вместе с женой посла мы, наконец, прибыли в Бухарест. Пребывание там было интереснейшим. Я работала в Красном Кресте, встречала поезда с ранеными, была занята их приемом, размещением, приносила им подарки, старалась их ободрить. У посла и его жены не было детей, но к ним постоянно прибывали юноши с фронта, которым предоставлялась возможность провести несколько дней в гостях у этих супругов. По вечерам были сплошные праздники, приходили петь цыгане, мы ели все, включая черную икру, которую поглощали ложками, тогда как в Риме был только черный хлеб. Думаю, что люди старались веселиться как можно больше, поскольку знали, что потом всему этому настанет конец. Некоторым предстояло возвратиться на фронт уже следующим утром. Меня тоже охватила всеобщая эйфория, и во время одной из вечеринок я вдруг поняла, что танцую – немного пьяная – на столе: это с моей-то застенчивостью!
Джанни Аньелли
Днем меня нередко посылали за покупками вместе с моим ровесником, сыном генерала Делла Порта. Мы отправлялись на красной машине с открытым верхом и покупали целые туши телят, чтобы доставить их в посольство. На несколько дней к нам приезжал также Джанни Аньелли[64]. Мы были с ним хорошо знакомы, поскольку вместе проводили отпуск в Форте-дей-Марми. Джанни тогда было 22 года, на два меньше, чем мне, он побывал на русском фронте и в Северной Африке, в Тунисе. Помню один его разговор с генералом Мессе (который отступил вместе со всеми войсками) и генеральным директором ФИАТ. Джанни тогда еще не начал работать со своим дедушкой и меня поразило, как он обсуждал дела с этим директором, его зрелость и опытность. Он излагал проблемы ясно и умно.
Филиппо Анфузо продолжал звать меня к себе из Будапешта, напоминая о своем приглашении, и жена посла отвечала на это с некоторой досадой, поскольку полагала, что эти телефонные звонки обращены к ней. Анфузо, разведясь с женой, оставил при себе дочь и сына. Нина Бова-Скоппа огорчилась, когда я решила уехать. Нас провожала на вокзале огромная толпа. Кто-то в шутку, когда мне захотелось пить, преподнес стакан местной водки. Я отправилась в Будапешт, а Джанни Аньелли нагнал меня несколькими днями позже. Поскольку у него был только военный мундир, Анфузо снабдил его своим костюмом в стиле герцога Галльского, темно-коричневого цвета, костюм был великоват – Джанни был очень худ. На следующий день нас обоих пригласили на озеро Балатон. Мы думали, что люди там купаются и занимаются спортом. Но обнаружили лишь яхты, тесно пришвартованные одна к другой, и группки отдыхающих. На яхты они заходили лишь затем, чтобы поесть, выпить и показать себя. Мы же привезли с собой только купальные костюмы. Каково же было наше удивление, когда мы увидели всех этих женщин в выходных платьях и драгоценностях! Анфузо представил нас своей подруге, а та высказала ему «комплименты» относительно «таких красивых гостей». Тогда Филиппо прогнал нас со словами: «Идите и отдыхайте с матросами, а то вы испортите мне репутацию!»
Во время пребывания в Румынии мы нередко переписывались с мамой через дипломатическую почту. Она не торопила меня с возвращением, хотела, чтобы я насладилась как нужно отпуском, чтобы ела вволю и развлекалась. В Италию я вернулась лишь в конце лета. В Бухаресте все еще находился генерал Делла Порта, он собирался возвращаться в Италию, нанял для этого целый вагон, чтобы вывезти в нем мебель. Он предложил мне переправить в Италию любые продукты: муку, рис, ветчину и т. д., поскольку и сам собирался везти все это в Рим. Так, по возвращении в Италию мы с мамой могли прилично питаться в течение длительного времени. Домой меня сопровождал именно Филиппо Анфузо, он не хотел, чтобы я возвращалась в одиночестве. Мы были вынуждены остановиться в Триесте, не помню по какой причине. Но я была очень довольна, что увидела этот блестящий город. Мама прятала еду: ведь она была настоящим чудом. В Риме уже не было даже соли, как, впрочем, и кофе; яйцо стоило две лиры по карточкам либо двадцать на черном рынке. А мама отказывалась пользоваться черным рынком: «Если еда кончилась, не беда. Нам хватит черного хлеба».
Я решила узнать, что происходит с Карло. Тех четырех месяцев, что прошли и в течение которых его брак потерпел крушение, было недостаточно, чтобы забыть о нем. Выяснилось, что в этот период он начал играть в карты и продул все свое состояние в Монте-Карло. Я решила, что мне повезло. Встретились мы вновь лишь много лет спустя. Карло возвращался из Америки, а я собиралась выйти замуж. Карло произвел на меня большое впечатление и вызвал острую ностальгию. Это было в июле 1949 года. Потом он умер, кажется, в Бельгии. Это было самое большое увлечение в моей ранней молодости. И сколько бы я ни пыталась припомнить, о чем мы тогда разговаривали, не вспоминаю почти ничего. Но, возможно, наша последняя встреча приобрела для меня значение только по истечении времени.